— Я подаю на развод, Эдик.
Ева произнесла это тихо, почти беззвучно, но слова повисли в воздухе, пропитанном запахом вчерашнего коньяка и жареной картошки, с оглушительной громкостью. Она стояла посреди их кухни, идеально вычищенной, где каждая кастрюлька знала своё место, и смотрела на мужа.
Эдик, развалившийся в кресле с утренней газетой, медленно опустил её. Его лицо, обычно благодушное и слегка одутловатое, вытянулось в изумлении. Он моргнул раз, другой, а потом губы его дрогнули в усмешке.
— Ты чего, мать? С утра не в духе? Голова болит? Я же говорил, не мешай белое с красным на юбилее у Петровичей.
Он говорил снисходительно, как с неразумным ребёнком. Эта манера, которая раньше казалась ей проявлением заботы, теперь вызывала лишь глухое раздражение, поднимавшееся откуда-то из глубины души.
— Я не пила вчера, Эдик. Я всё решила. Совершенно трезво. Я. Подаю. На. Развод. — Она произнесла каждое слово отдельно, вбивая их, как гвозди, в стену его непонимания.
Усмешка сползла с его лица, сменившись выражением брезгливого недоумения. Он отложил газету, поднялся, подошёл к бару и плеснул себе в массивный бокал янтарной жидкости. Коньяк. Его вечный спутник.
— Ты совсем безумная? — Он сделал большой глоток, не отрывая от неё глаз. — А кто будет кухарить?
Этот вопрос, брошенный с лёгкой насмешкой, стал последней каплей. Не «как же мы будем жить?», не «что случилось?», не «а как же Славик?». А «кто будет кухарить?». Вся её жизнь, пятнадцать лет брака, её забота, её бессонные ночи у кроватки сына, её выглаженные рубашки и трёхразовое питание — всё это свелось к одной-единственной функции. Кухарка. Бесплатное приложение к квартире, машине и стабильной работе.
— Наймёшь домработницу, — голос Евы обрёл металлическую твёрдость. — У тебя же теперь столько денег освободится. На мои шпильки и косметику тратиться не придётся.
Эдик расхохотался. Громко, сочно, запрокинув голову. — Ой, не могу! Освободится! Да на что ты там тратила, копейки! Ева, прекращай этот цирк. Что опять не так? Машину новую хочешь? Так мы же договорились, к весне. Или шубу? Зима ещё не скоро.
Он подошёл к ней, вальяжно, уверенный в своей неотразимости и власти над ней. Попытался обнять, но она отшатнулась, как от огня. Его лицо мгновенно стало злым.
— Ах, вот оно что! Характер показываем? Наслушалась своих подружек-разведёнок? Решила, что птица высокого полёта? Да кому ты нужна в свои сорок два? С прицепом! — Он злобно кивнул в сторону комнаты сына. — Опомнись, дура! Иди, приготовь завтрак, и забудем этот разговор. У меня голова трещит.
Ева молча смотрела на него. В её карих глазах, которые он когда-то называл «вишнёвыми омутами», больше не было ни любви, ни страха. Только холодная, звенящая пустота и твёрдая, как сталь, решимость.
— Завтрак на плите. Овсянка. Славика я уже покормила, он делает уроки. Вещи я соберу к вечеру. Я поживу пока у Лиды.
Эдик застыл с бокалом в руке. До него, кажется, начало доходить, что это не утренний каприз. Это бунт. Бунт на его идеально налаженном корабле, где он был бессменным капитаном.
— У какой ещё Лиды? У этой… — он подыскал слово, — …которая мужиков меняет как перчатки? Отличную компанию ты себе нашла! Чему она тебя научит? По рукам ходить?
— Лида научила меня главному, Эдик. Ценить себя. Тому, чему ты меня так и не научил за пятнадцать лет.
Она развернулась и пошла в спальню. Он услышал, как щёлкнул замок. Эдик остался один на кухне. Он допил коньяк, налил ещё. Тревога, непривычная и липкая, начала затапливать его самоуверенность. Кухарить? Да чёрт с ним, с этим «кухарить»! Как это она уйдёт? Просто так? Его Ева? Тихая, покладистая, всегда смотрящая на него с обожанием. Что, чёрт возьми, произошло?
А произошло то, что копилось годами. Мелкие унижения, которые она проглатывала. Его пьяные выходки, за которые ей было стыдно перед друзьями. Его вечное недовольство её внешностью, её увлечениями, её мнением. «Ева, ну что за платье, как у сельской учительницы», «Опять ты со своими книжками, лучше бы делом занялась», «Твоё дело — молчать, когда мужчины разговаривают».
Последней каплей стал её диплом. Она три месяца тайно ходила на кондитерские курсы. Это была её отдушина, её маленький мир, где пахло ванилью и шоколадом, где у неё всё получалось. Она испекла на день рождения свекрови, Клавдии Михайловны, невероятный трёхъярусный торт «Эстерхази». Гости ахали, а муж, выпив лишнего, громко заявил: — Ну вот, хоть какое-то полезное применение твоей энергии. А то всё по салонам да по фитнесам. Учись, мать, щи варить, а не бицепсы качать.
И вся семья мужа дружно засмеялась. А Ева стояла, улыбалась через силу, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Свекровь, Клавдия Михайловна, похлопала её по руке и просюсюкала: — Не обижайся на Эдичку, он же любя. Просто мужчинам нужно, чтобы дома был уют и пахло пирогами. Это их к дому привязывает. Вот Егор Петрович мой, — она кивнула на мужа, дремавшего в кресле, — всю жизнь борщи мои нахваливает. В этом и есть женская мудрость, деточка.
В тот вечер, убирая со стола липкие тарелки, Ева поняла, что больше не может. Не может быть мудрой. Не может привязывать пирогами. Она просто хочет, чтобы её уважали. Как человека.
Когда она вернулась в спальню, на кровати уже лежал раскрытый чемодан. Она методично складывала свои вещи: несколько платьев, джинсы, свитера. Никаких вечерних нарядов, никаких украшений, подаренных им. Только то, что было её по-настоящему.
Раздался требовательный стук в дверь. — Ева, открой! Что за комедия?
Она не ответила. Стук стал громче, переходя в удары кулаком. — Я сказал, открой дверь! Ты в моём доме, забыла?
Её руки дрожали, но она продолжала складывать вещи. Потом из коридора донёсся звонок телефона. Эдик отошёл от двери. Она слышала обрывки его фраз: — Мам… Да, представляешь… Совсем с катушек съехала… Развод… Да не знаю я! Утром как с цепи сорвалась… Что делать? Приезжайте, конечно! Может, вы с отцом ей мозги вправите.
Ева горько усмехнулась. Конечно, тяжёлая артиллерия. Клавдия Михайловна и Егор Петрович. Сейчас начнётся психологическая атака.
Через час они были уже здесь. Свекровь влетела в квартиру, как фурия, даже не сняв своё норковое манто. Свёкор, Егор Петрович, тихо вошёл следом, виновато глядя в пол.
— Евочка! Деточка, что случилось? — Клавдия Михайловна попыталась изобразить вселенскую скорбь, но её цепкие глазки бегали по комнате, оценивая обстановку. — Эдик нам позвонил, он так расстроен!
Ева вышла из спальни с небольшой сумкой в руках. Чемодан она оставила — решила, что заберёт позже. — Здравствуйте, Клавдия Михайловна, Егор Петрович. Случилось то, что я ухожу от вашего сына.
Свекровь картинно всплеснула руками. — Да как же уходишь? Куда? От такого мужа! Он же тебя на руках носит! Вон, иномарку тебе купил, на курорты возит! Другие женщины о таком только мечтают! Неблагодарная!
— Машина записана на Эдуарда, — спокойно ответила Ева. — А на курорты мы последний раз ездили три года назад, потому что Эдуард предпочитает проводить отпуск с друзьями на рыбалке.
— Да что ты в деньгах всё меришь! — взвилась Клавдия Михайловна. — Семья — это не деньги! Семья — это труд! Это терпение! Думаешь, мне с Егором Петровичем легко было? А я терпела! Потому что женщина — хранительница очага!
— Очаг погас, Клавдия Михайловна, — устало сказала Ева. — Остались только угли. И я не хочу в них больше ковыряться.
Она подошла к сыну, который испуганно выглядывал из своей комнаты. — Славик, солнышко, я пойду. Я тебе позвоню сегодня вечером, хорошо? Я тебя очень-очень люблю, ты же знаешь.
Мальчик кивнул, его глаза были полны слёз. Он не до конца понимал, что происходит, но чувствовал, что рушится его мир.
— Ты ещё и ребёнка в это впутываешь! — зашипела свекровь ей в спину. — Хочешь отца у него отнять? Сиротой при живых родителях сделать?
Ева обернулась. Её взгляд был твёрд. — Отца у него никто не отнимает. А вот быть рядом с вечно пьяным отцом и несчастной матерью — это худшее, что может быть для ребёнка.
Эдик, до этого молча наблюдавший за сценой с бокалом в руке, взорвался. — Ах ты…! Неблагодарная тварь! Я на вас пашу, а она меня ещё и алкоголиком выставляет! Да я для вас… для семьи…
— Что для семьи, Эдик? — перебила она его. — Покупаешь себе новый спиннинг за пятьдесят тысяч, а мне на сапоги зимние приходится выпрашивать? Или то, что ты ни разу не был ни на одном родительском собрании у Славика, потому что у тебя «важные встречи»?
В этот момент тихий Егор Петрович кашлянул и неожиданно подал голос. — Клава, Эдик, может, хватит? Дайте ей уйти, если решила. Насильно мил не будешь.
Клавдия Михайловна обернулась к мужу с таким видом, будто он её предал. — Ты что несёшь, старый? Ты на чьей стороне? Совсем из ума выжил?
Но Ева уже не слушала. Она посмотрела на свёкра с проблеском благодарности, поцеловала сына в макушку и, не оборачиваясь, вышла за дверь.
Щелчок замка в подъезде прозвучал как выстрел. Конец одной жизни и начало другой. Неизвестной, пугающей, но её собственной.
Лида жила в маленькой, но уютной «однушке» на окраине города. Она открыла дверь в старом халате, с полотенцем на голове и с патчами под глазами. — Ну, наконец-то! Явилась, беглянка! Я тут уже весь холодильник съела от нервов. Проходи, рассказывай.
Она обняла Еву, и та, впервые за весь день, дала волю слезам. Она плакала долго, навзрыд, уткнувшись в плечо подруги, а Лида молча гладила её по спине, давая выплеснуть всю боль и обиду, что копились годами.
— Ну, всё-всё, поплакали и хватит, — наконец сказала она, отстраняя Еву и заглядывая ей в лицо. — Тушь потекла, вид — как у панды после недельного запоя. Пошли чай пить. С тортом. Я твой любимый «Наполеон» купила.
За чаем Ева рассказала всё. И про «кухарить», и про приезд свекрови, и про испуганные глаза Славика.
— М-да, семейка Адамс, — протянула Лида, отрезая себе второй кусок торта. — Клавдия — это вообще уникум. Манипуляторша 80-го уровня. Она же всю жизнь Эдичку своего в попу целовала, вот и вырос инфантильный эгоист, который считает, что все женщины созданы лишь для того, чтобы удовлетворять его потребности.
— А что мне теперь делать, Лид? У меня ни работы, ни сбережений толком… Всё на общую карту уходило, а он её контролировал.
— Так, без паники! — Лида стукнула кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули. — Во-первых, завтра же идём к адвокату. У меня есть одна дама, Анна Викторовна, зверь, а не женщина. Она моего бывшего так обчистила, что он до сих пор икает. Нужно подавать на развод и на алименты. И на раздел имущества. Дача же у вас в браке куплена?
Ева кивнула. — Да, пять лет назад. Мы мою «однушку», что от бабушки осталась, продали и на дачу добавили.
— Вот! — обрадовалась Лида. — Значит, половина дачи — твоя по закону. И неважно, на кого она записана. Статья 34 Семейного кодекса РФ, детка! Имущество, нажитое супругами во время брака, является их совместной собственностью. Запомни это, как «Отче наш».
Лида вообще сыпала статьями кодексов и разными юридическими терминами с лёгкостью. Она сама прошла через тяжёлый развод и теперь была подкована так, что могла консультировать других.
— Во-вторых, — продолжила она, — работа. Что ты умеешь лучше всего? — Ну… — Ева растерялась. — Я экономист по образованию, но я пятнадцать лет не работала… — А ещё? — хитро прищурилась Лида. — Ну… готовить люблю. Торты печь. — Бинго! — воскликнула подруга. — Твои торты — это же шедевры! Помнишь, ты мне на день рождения медовик пекла? Мои коллеги неделю слюни пускали!
— Да кому это нужно, Лид? Сейчас на каждом углу кондитерские. — А вот тут ты не права! Сейчас в тренде домашняя выпечка. Натуральные продукты, сделано с душой. Создадим тебе страничку в соцсетях, назовём как-нибудь красиво… «Евины сладости» или «Сладкий рай от Евы». Сделаем красивые фотки. Кстати, о фото. Знаешь, в чём главный секрет фуд-фотографии?
Ева отрицательно покачала головой. — В дневном свете! Никогда не фотографируй еду при искусственном освещении. Лучше всего — у окна, в пасмурный день. Свет мягкий, рассеянный, тени не резкие. И ещё ракурс. Некоторые блюда лучше снимать сверху, в так называемом флэтлее, а торты — под углом в 45 градусов, чтобы показать и срез, и верхушку.
Ева слушала подругу, и впервые за долгое время в её душе забрезжил огонёк надежды. Идея казалась безумной, но… почему бы и нет?
Вечером, как и обещала, она позвонила сыну. Трубку взял Эдик. — А, явилась, мать года, — прошипел он. — Нагулялась? — Дай, пожалуйста, трубку Славику. — А что я ему скажу? Что его мать променяла семью на гулянки с подружкой? Он плачет, есть отказывается! Бабушка ему ужин приготовила, а он не притронулся! Довела ребёнка!
Ева услышала на заднем плане голос Клавдии Михайловны: «Скажи ей, пусть не звонит сюда больше, не травмирует мальчика!».
— Эдик, не смей манипулировать сыном! — закричала Ева в трубку. — Я имею право с ним говорить! Дай ему телефон, или я сейчас приеду с полицией!
На том конце провода наступила тишина. Потом раздался всхлипывающий голос Славика: — Мам? Ты где? — Солнышко моё, я у тёти Лиды. Я скоро тебя заберу, обещаю. Как ты? — Папа сказал, что ты нас бросила… — Я никогда тебя не брошу, слышишь? Никогда! Я просто не могу больше жить с папой. Но тебя я люблю больше жизни. Всё наладится, мой хороший.
После этого разговора Ева долго сидела, глядя в тёмное окно. Она поняла, что борьба предстоит нешуточная. И главным полем боя будет сердце её сына.
На следующий день Лида потащила её к адвокату. Анна Викторовна оказалась женщиной лет пятидесяти, с короткой стрижкой, в строгом брючном костюме и с пронзительным взглядом умных серых глаз. Она выслушала историю Евы, не перебивая, лишь изредка делая пометки в своём блокноте.
— Ситуация ясна, — сказала она, когда Ева закончила. — Классический случай. Муж — домашний тиран с нарциссическими наклонностями, свекровь — его главный пособник. Ваша задача сейчас — быть сильной и не поддаваться на провокации.
— Он не отдаст мне сына, — с отчаянием сказала Ева. — По закону, при расторжении брака место жительства ребёнка определяется соглашением родителей. Если соглашения нет — судом, — отчеканила Анна Викторовна. — Суд исходит из интересов ребёнка. Учитывается привязанность ребёнка к каждому из родителей, братьям и сёстрам, возраст ребёнка, нравственные и иные личные качества родителей, отношения, существующие между каждым из родителей и ребёнком, возможность создания ребёнку условий для воспитания и развития. Ваш муж пьёт?
— Ну… коньяк каждый вечер. По выходным может и больше. Но в запои не уходит. — Свидетели есть? Друзья, соседи? — Соседи вряд ли, мы живём в частном доме. А друзья… они все его друзья.
— Понятно. Значит, этот козырь мы пока придержим. Главное сейчас — обеспечить себе финансовую независимость и жильё. И максимально часто общаться с сыном, чтобы он не чувствовал себя брошенным. Фиксируйте все его звонки, сообщения. Если муж будет препятствовать общению, пишите заявление участковому. Это всё ляжет в основу дела в суде.
Выйдя из юридической конторы, Ева чувствовала себя опустошённой, но в то же время воодушевлённой. У неё появился план. Чёткий и понятный.
В тот же день Лида помогла ей создать страницу в Инстаграме. «Eva’s Cakes. Торты с душой на заказ». Она испекла свой коронный медовик, Лида сделала несколько красивых фотографий у окна, как и учила. Первый пост, первый торт. Казалось, это капля в море.
Но уже через день позвонила Лидина коллега и заказала торт на день рождения дочери. Потом ещё одна. Сработало «сарафанное радио». Ева пекла дни и ночи напролёт на крошечной Лидиной кухне. Она уставала так, что падала без сил, но эта усталость была приятной. Она впервые в жизни чувствовала себя не прислугой, а творцом. Она зарабатывала свои, пусть и небольшие пока, но собственные деньги.
Эдик тем временем не унимался. Он звонил ей каждый день. Сначала — с угрозами. — Я тебя по миру пущу! Ты ни копейки не получишь! Сына ты больше не увидишь!
Потом, когда понял, что угрозы не действуют, сменил тактику на жалость. — Ева, ну вернись. Дом без тебя пустой. Я есть не могу эту гадость из доставки. Славик скучает. Я всё понял, я изменюсь. Коньяк больше ни-ни.
Ева молча слушала и вешала трубку. Она ему не верила. Ни одному его слову.
Клавдия Михайловна тоже вела свою игру. Она настраивала внука против матери. — Мама твоя нашла себе новую жизнь, Славочка. Ей не до тебя. А мы тебя любим, мы твоя семья. Хочешь новый планшет? Конечно, купим!
Она пыталась купить любовь внука, не понимая, что детское сердце не обманешь дорогими игрушками. Славик брал подарки, но в телефонных разговорах с мамой всё чаще жаловался: — Мам, забери меня. Бабушка всё время говорит про тебя гадости. А папа опять вчера выпил… Обещал же…
Однажды Ева приехала к школе, чтобы встретить сына. Она не видела его почти две недели. Когда Славик выбежал из дверей, он сначала замер, а потом со всех ног бросился к ней. — Мамочка!
Она обняла его, своего повзрослевшего, пахнущего школой и пылью мальчика, и поняла, что ни за что на свете его не отдаст.
Они пошли в кафе, ели мороженое, и Славик без умолку болтал. Рассказывал про школу, про друзей, про то, как они с папой пытались сварить пельмени и залили всю плиту. — Папа сказал, это женское дело, а он не умеет.
— Знаешь, Славик, — сказала Ева, глядя сыну в глаза, — нет «женских» и «мужских» дел. Есть просто дела, которые нужно делать. И готовить еду, и убирать за собой, и зарабатывать деньги могут и мужчины, и женщины. Важно, чтобы люди в семье помогали друг другу и уважали друг друга.
В этот момент в кафе вошёл Эдик. Он, видимо, выследил их. Лицо его было перекошено от ярости. — Ах, вот ты где! Ребёнка у меня украла! А ну, пошли домой! — он схватил Славика за руку. — Мне больно, пап! — вскрикнул мальчик. — Пусти его! — Ева вскочила. — Ты не имеешь права! Я его мать! — Ты никто! — прорычал Эдик. — Ты бросила его! Пошли, я сказал!
Он поволок сына к выходу. Люди в кафе начали оборачиваться. Ева, не раздумывая, схватила со стола стакан с водой и выплеснула мужу в лицо.
Эдик на секунду опешил. Этого времени хватило, чтобы Славик вырвал руку и подбежал к матери. — Я с мамой останусь! — громко и твёрдо, на всё кафе, заявил он. — Ты злой!
Эдик стоял мокрый, униженный, посреди зала. Он посмотрел на жену и сына, прижавшихся друг к другу. В его глазах была такая ненависть, что Еве стало страшно. — Ты ещё пожалеешь об этом, — процедил он сквозь зубы и вышел, хлопнув дверью.
Этот инцидент стал поворотной точкой. Анна Викторовна настояла на том, чтобы подать заявление в органы опеки и зафиксировать случай. Эдик, поняв, что дело пахнет жареным, на время затих.
Ева сняла небольшую квартиру рядом со школой сына. Деньги на первый взнос и аренду ей одолжила Лида. Обставили её с миру по нитке: Лида отдала свой старый диван, кто-то из заказчиц Евы — кухонный стол. Но это была их с сыном крепость.
Её кондитерский бизнес потихоньку шёл в гору. Она создала свой фирменный торт, назвав его «Возрождение» — нежный бисквит с лавандовым кремом и ягодным конфи. Он стал хитом. Заказов было столько, что она едва справлялась.
Однажды вечером, когда они со Славиком лепили вареники на своей маленькой кухне, и вся комната была в муке, раздался телефонный звонок. Это был Егор Петрович. Он никогда не звонил ей.
— Евочка, здравствуй. Неудобно беспокоить… — голос у него был виноватый. — Здравствуйте, Егор Петрович. Что-то случилось? — Я… это… Хотел сказать тебе… Ты прости их, дураков. И Клаву, и Эдика. Они не со зла… Просто они по-другому не умеют. — Я не держу на них зла, — честно сказала Ева. — Я просто хочу жить своей жизнью. — Я знаю, — вздохнул свёкор. — И правильно делаешь. Я тебе вот зачем звоню. Эдик продавать дачу надумал. Быстро, пока вы не развелись, чтобы с тобой не делиться. Через своего дружка хочет фиктивный договор купли-продажи оформить, задним числом. Ты… ты имей в виду.
Ева замерла с вареником в руке. — Спасибо, Егор Петрович. Спасибо вам большое. — Да не за что, — пробормотал он. — Я… я всегда видел, что ты хорошая. Просто молчал. Дурак старый.
Положив трубку, Ева сразу набрала Анну Викторовну. — Отлично! — воскликнула та, услышав новость. — Это просто подарок судьбы! Такая сделка, совершённая без вашего нотариального согласия, признаётся ничтожной! Мы наложим арест на дачу в качестве обеспечительной меры по иску. Ваш муженёк сам себя в ловушку загнал. Это уже смахивает на мошенничество.
Суд по разделу имущества и определению места жительства ребёнка был назначен через месяц. Всё это время Эдик и его мать не оставляли попыток вернуть всё на круги своя. Клавдия Михайловна пыталась подкупить соседей, чтобы те дали показания против Евы. Эдик караулил её у подъезда, то с букетом увядших роз, то с пьяными угрозами.
Но Ева больше не боялась. Рядом с ней был сын. Была верная Лида. Была железная Анна Викторовна. А главное — у неё была она сама. Новая Ева, которая научилась печь не только торты, но и строить свою собственную жизнь.
В день суда она надела своё лучшее платье — простое, но элегантное, синего цвета. Она чувствовала себя спокойной и уверенной. В коридоре она столкнулась с Эдиком. Он был в дорогом костюме, пахнущий парфюмом, и смотрел на неё с уже привычной усмешкой.
— Ну что, кухарка, допрыгалась? Думаешь, что-то отсудишь? Мой адвокат тебя с потрохами съест.
Ева посмотрела ему прямо в глаза. — Знаешь, Эдик, я тебе даже благодарна. Если бы не твоё «кто будет кухарить?», я бы, может, так и не узнала, на что я на самом деле способна.
Она улыбнулась и вошла в зал судебных заседаний, оставив его стоять в коридоре с растерянным и удивлённым выражением на лице. Он всё ещё не понимал, что проиграл не в тот момент, когда она подала на развод, а гораздо раньше — когда перестал видеть в ней женщину, личность, человека.
Заседание было долгим и тяжёлым. Адвокат Эдика поливал её грязью, Клавдия Михайловна давала лживые показания. Но у Анны Викторовны были неопровержимые доказательства: попытка мошенничества с дачей, показания учителей Славика о том, что отец совершенно не интересуется его жизнью, свидетельство о вызове полиции после инцидента в кафе.
Решение суда было оглашено поздно вечером. Место жительства Славика определить с матерью. Взыскать с Эдуарда алименты. Совместно нажитое имущество, дачу, разделить пополам.
Когда Ева вышла из здания суда, на улице уже стемнело. Шёл мелкий, холодный дождь. Рядом с ней, держа её за руку, шёл Славик. Он был главным её сокровищем, её главной победой.
Они почти дошли до остановки, когда сзади раздался знакомый голос. — Ева!
Она обернулась. Эдик стоял под фонарём. Без своей обычной спеси, без усмешки. Просто уставший, помятый мужчина средних лет.
— Может, поговорим? — его голос звучал непривычно тихо. — Я всё понял. Я был неправ. Давай начнём сначала? Ради Славика…
Он смотрел на неё с надеждой. Он был уверен, что она, как и всегда, простит. Растает. Сжалится. Ведь она же женщина, она же мать. Она должна.
Ева посмотрела на сына, потом снова на бывшего мужа. Она видела его насквозь: его страх одиночества, его нежелание менять привычный уклад, его эгоизм, прикрытый фальшивым раскаянием. Она глубоко вздохнула, набрала в грудь прохладного вечернего воздуха и спокойно, глядя ему прямо в глаза, произнесла всего одно слово…
— Нет.
Одно-единственное слово, произнесённое тихо, но с непоколебимой твёрдостью, разрезало моросящую тишину вечера. Оно ударило Эдика сильнее, чем пощёчина, сильнее, чем стакан ледяной воды в лицо. Он ожидал чего угодно: слёз, упрёков, условий, долгого, изматывающего разговора о его прегрешениях. Но не этого короткого, окончательного и бесповоротного «нет».
Он смотрел на неё с надеждой. Он был уверен, что она, как и всегда, простит. Растает. Сжалится. Ведь она же женщина, она же мать. Она должна.
Ева посмотрела на сына, который крепче сжал её руку, потом снова на бывшего мужа. Она видела его насквозь: его страх одиночества, его нежелание менять привычный уклад, его эгоизм, прикрытый фальшивым раскаянием. Она глубоко вздохнула, набрала в грудь прохладного вечернего воздуха и спокойно, глядя ему прямо в глаза, повторила:
— Нет, Эдик. Ничего не будет сначала. Всё кончено.
Он моргнул, словно не веря своим ушам. В его сознании не укладывалось, как это его Ева, его тихая, покладистая Ева, которая пятнадцать лет смотрела на него снизу вверх, теперь стоит перед ним, прямая и несгибаемая, и отказывает ему. Ему!
— Как это… кончено? — растерянно пробормотал он. — Ты что, не понимаешь? Я же… я же люблю тебя! И Славик… ему нужен отец!
— Славику нужен отец, — согласилась Ева, — а не сосед по квартире, который вспоминает о его существовании по праздникам. И мне нужен не хозяин, а муж. Партнёр. Друг. Ты им не был и уже не станешь. Прощай.
Она развернулась и, крепко держа сына за руку, пошла в сторону автобусной остановки, не оборачиваясь. Она чувствовала его взгляд в спину — тяжёлый, полный недоумения и зарождающейся злобы. Он был уверен, что она вернётся. Что это просто очередная сцена, способ набить себе цену. Он ошибся. В этот раз он фатально ошибся.
Первые месяцы новой жизни были похожи на затяжной марафон. Ева разрывалась между выпечкой тортов, которые становились всё популярнее, домом и сыном. Кухня в съёмной квартире превратилась в филиал кондитерской фабрики. Днём она возилась с бисквитами и кремами, а вечера безраздельно принадлежали Славику. Они вместе делали уроки, читали книги, смотрели старые советские комедии и много-много говорили.
Именно в одном из таких разговоров Ева поняла, насколько глубокую травму нанёс мальчику их развод, а вернее, вся предыдущая жизнь.
— Мам, а почему папа никогда не спрашивал у меня, как дела в школе? — однажды спросил Славик, откладывая учебник по истории. — Он только спрашивал, какие у меня оценки. Если пятёрка — кивал, а если другая — говорил, что я лодырь.
Ева отложила вязание и села рядом с сыном на диван. — Понимаешь, солнышко, все люди разные. Некоторые думают, что любовь — это заботиться, чтобы ребёнок был сыт, одет и хорошо учился. Они не умеют… или не считают нужным говорить о чувствах, интересоваться твоим внутренним миром. Твой папа из таких. Он по-своему тебя любит, просто не умеет это показывать правильно.
— А бабушка? — не унимался Славик. — Она говорит, что ты плохая, потому что разрушила семью. Это правда?
Ева обняла сына и прижала к себе. От этого вопроса у неё защемило сердце. — Семья — это не просто мама, папа и ребёнок, живущие в одном доме. Семья — это место, где тепло, где тебя понимают и уважают. Где нет криков и ссор. Наш дом перестал быть таким местом. И я ушла, чтобы мы с тобой могли построить новый дом. Маленький, но тёплый и честный. Понимаешь? Разрушить можно только то, что уже треснуло. Наша семья треснула давно, просто мы делали вид, что всё хорошо.
Этот разговор был трудным, но необходимым. Ева поняла, что ей нужно быть не только матерью, но и психологом для своего сына. Она стала читать книги по детской психологии, пытаясь найти правильные слова, чтобы помочь Славику пережить этот сложный период.
Лида, как всегда, была рядом. Она врывалась к ним по вечерам, как вихрь, с пакетами продуктов и последними новостями. — Так, кондитеры! Принимайте гуманитарную помощь! — кричала она с порога. — Я тут вам борща принесла, а то знаю я вас, питаетесь одними бисквитами. Ева, ты выглядишь замученной. Так нельзя, тебе нужно отдыхать.
— Когда, Лид? — устало улыбалась Ева. — У меня три торта на завтра. Один свадебный, двухъярусный.
— Значит, так! Делегирование полномочий! — командовала подруга. — Я сейчас займусь со Славиком уроками, а ты — марш в ванну! С пеной, солью и всеми делами. На полчаса. И чтоб я тебя не видела!
Лида была её ангелом-хранителем. Она не только помогала по хозяйству, но и стала главным пиар-менеджером «Eva’s Cakes». Она раздавала визитки Евы всем знакомым, расхваливала её торты на своей работе и даже уговорила владельца небольшого кафе рядом с их домом брать у Евы десерты на реализацию.
Это была огромная удача. Теперь у Евы появился стабильный, хоть и небольшой, доход. Она смогла нанять помощницу — тихую, исполнительную студентку кулинарного техникума по имени Катя. Теперь они работали в четыре руки, и Ева наконец-то смогла выдохнуть.
Она даже позволила себе маленькую роскошь — записалась на курсы по сахарной флористике. Ей хотелось расти, развиваться, не стоять на месте. Она лепила из мастики розы, которые невозможно было отличить от настоящих, и чувствовала себя настоящим скульптором, художником. Это была её личная терапия.
Эдик и Клавдия Михайловна, конечно, не собирались так просто сдаваться. Проиграв суд, они начали партизанскую войну. Алименты Эдик платил, но делал это с таким видом, будто отрывает от себя последний кусок хлеба. Он перечислял ровно ту сумму, что была указана в исполнительном листе, ни копейкой больше, и обязательно в последний день установленного срока.
С дачей тоже всё оказалось непросто. Решение суда о разделе было, но Эдик всячески саботировал её продажу. Он то не являлся на показы, то выставлял потенциальным покупателям такие нелепые условия, что те в ужасе убегали. Он хотел измотать Еву, заставить её отказаться от своей доли за бесценок.
— Ничего, — говорила Анна Викторовна на очередной консультации. — У нас есть право через суд определить порядок пользования имуществом. Или принудительно продать его через торги. Но это долго. Давайте попробуем другой ход.
Хитрый адвокатский ход заключался в том, чтобы подать иск о взыскании с Эдуарда половины расходов на содержание дачи за всё время, пока он препятствовал её продаже. Счета за электричество, налоги, охрана — всё это продолжало капать, и по закону Ева должна была нести половину расходов. Но раз она не могла пользоваться своей собственностью по его вине, то и платить не обязана. Более того, она могла потребовать компенсацию за невозможность использования своей доли.
— Знаешь, в чём прелесть юриспруденции? — с азартом говорила Анна Викторовна. — Это как шахматы. Нужно просчитывать ходы противника наперёд. Ваш бывший муж думает, что он самый умный. А мы докажем ему, что упрямство и жадность — плохие советчики.
Но главной их мишенью оставался Славик. Клавдия Михайловна звонила внуку почти каждый день, рассказывая, как сильно они по нему скучают и как плохо папе без него. — Твой папа совсем один, Славочка. Он так похудел, так страдает. А мама твоя… она вся в работе, в своих тортах. Нашла себе новых друзей, новую жизнь. Ей не до тебя.
Это была изощрённая, ядовитая ложь. Эдик названивал сыну, обещая купить ему новейший компьютер, если тот скажет в органах опеки, что хочет жить с ним.
Славик метался. Он любил и маму, и папу. Ему было жалко отца, он верил рассказам бабушки. Однажды он вернулся со встречи с ними совершенно подавленный.
— Мам, а давай вернёмся к папе? — спросил он вечером. — Бабушка говорит, он исправится. Он больше не будет пить. Ева поняла, что пришло время для решительных действий. На следующий день она, ничего не сказав сыну, поехала к бывшему мужу.
Она застала его в компании двух друзей и початой бутылки коньяка. На столе была гора грязной посуды, в воздухе висел сизый дым. — О, какие люди! — протянул Эдик, увидев её на пороге. — Сама пришла! Соскучилась по моей стряпне? Друзья его заржали.
— Я пришла поговорить, Эдик. Без свидетелей. Он махнул рукой, и дружки, подхватив бутылку, ретировались на кухню.
— Я знаю, что вы с матерью обрабатываете Славика, — начала Ева без предисловий. — Знаю, что обещаешь ему золотые горы, лишь бы он пошёл против меня. Прекрати это. — А то что? — усмехнулся он. — Побежишь жаловаться? — Нет. Я просто покажу сыну вот это.
Она достала телефон и включила видео. Это была запись с камеры наблюдения из того самого кафе, где Эдик пытался силой увести сына. Анна Викторовна предусмотрительно запросила её. На видео было отчётливо видно, как он хватает плачущего мальчика за руку, как толкает её, Еву, как перекошено от злости его лицо.
Усмешка сползла с лица Эдика. — Где ты это взяла? — Это неважно. Важно то, что я покажу это Славику. И спрошу, хочет ли он жить с таким отцом. Хочет ли он, чтобы я вернулась к человеку, который так с нами обращался. И знаешь, что он ответит? Он умный мальчик, Эдик. Он всё поймёт. А потом это видео увидят в органах опеки. И тогда ты будешь видеть сына только в их присутствии, два часа по субботам. Ты этого хочешь?
Он молчал, глядя на экран телефона, где он, пьяный и злой, унижал свою семью. — Оставь моего сына в покое, — отчеканила Ева. — Дай ему жить спокойно. Иначе я уничтожу тебя. Не как бывшего мужа, а как отца. У меня хватит на это и сил, и доказательств.
Она развернулась и ушла, оставив его одного в прокуренной комнате с его лучшим другом — коньяком.
Этот визит возымел действие. Звонки от Клавдии Михайловны и Эдика прекратились. Они поняли, что Ева больше не та забитая домохозяйка, которую можно шантажировать и запугивать. Перед ними была сильная, уверенная в себе женщина, которая будет бороться за своего ребёнка до конца.
Жизнь потихоньку входила в свою колею. Однажды, доставив очередной торт в кафе, Ева разговорилась с его владельцем, Виктором. Это был приятный мужчина лет сорока пяти, вдовец, в одиночку воспитывающий дочь-подростка. Он всё чаще задерживал её, расспрашивая о новых рецептах, предлагая идеи для десертов.
— Ева, а почему бы вам не проводить у нас мастер-классы по выходным? — как-то предложил он. — Для детей. Лепить фигурки из мастики, расписывать пряники. Думаю, будет пользоваться спросом. Ева сначала испугалась. Она никогда не работала с аудиторией. Но Виктор был так убедителен, что она согласилась попробовать.
Первый мастер-класс прошёл с огромным успехом. Дети были в восторге. Они с упоением месили разноцветную мастику, создавая неуклюжих, но милых зверушек. Их родители с умилением наблюдали за процессом, попивая кофе. Ева, к своему удивлению, чувствовала себя как рыба в воде. Ей нравилось делиться своими знаниями, видеть горящие глаза детей.
После мастер-класса Виктор пригласил её и Славика поужинать. Они сидели за столиком в опустевшем кафе, и Ева впервые за долгое время почувствовала себя просто женщиной. Не матерью, не кондитером, не воином на поле бракоразводного процесса. А просто женщиной, которой мужчина оказывает знаки внимания.
Виктор был полной противоположностью Эдика. Он говорил тихо, внимательно слушал, задавал вопросы о ней, о её чувствах, о её мечтах. Он с восхищением смотрел на то, как она общается со Славиком, как они понимают друг друга с полуслова. — У вас замечательный сын, — сказал он, когда Славик убежал к его дочери Лене обсуждать новую компьютерную игру. — Вы очень хорошая мама.
От этих простых слов у Евы предательски заблестели глаза. За пятнадцать лет брака она ни разу не слышала от Эдика ничего подобного.
Их отношения с Виктором развивались медленно и осторожно. Они оба были обожжены прошлым, оба боялись новой боли. Они встречались в кафе, гуляли в парке все вместе, со Славиком и Леной. Дети на удивление быстро подружились.
Однажды, промокнув под внезапным летним ливнем, они забежали к Виктору домой. Он жил в большой, светлой квартире над своим кафе. Пока дети переодевались и пили горячий чай, Виктор провёл Еву на кухню.
— Хочу показать тебе кое-что, — сказал он с таинственным видом. Он открыл дверь в соседнюю комнату. Это было просторное, светлое помещение с огромным окном. — Раньше здесь был мой кабинет. Но я подумал… здесь могла бы быть отличная кондитерская студия. Твоя студия.
Ева огляделась. Она представила здесь стеллажи с формами для выпечки, большой стол для работы, планетарный миксер, о котором она так мечтала. Это была не просто комната. Это была мечта.
— Я не могу… — прошептала она. — Почему? — он подошёл ближе и осторожно взял её за руки. — Ева, я вижу, как ты горишь своим делом. Я вижу, как ты талантлива. И я хочу помочь тебе. Просто помочь. Без всяких условий.
В этот момент она поняла, что влюбилась. В этого спокойного, надёжного, доброго мужчину, который поверил в неё больше, чем она сама в себя верила.
Развязка с дачей наступила неожиданно. Эдик, прижатый к стенке исками и перспективой принудительной продажи, наконец-то согласился выкупить её долю. Сумма была приличной. Этого хватало на первый взнос по ипотеке.
Но Ева решила поступить иначе. Она вложила все эти деньги в своё дело. В ремонт и оборудование студии в помещении Виктора. Это был риск, но она чувствовала, что поступает правильно.
Открытие студии «Eva’s Cakes» стало большим событием. Пришли все её друзья, заказчики, журналисты из местной газеты, которых пригласила неугомонная Лида. Было много цветов, шампанского и, конечно, огромный торт, который Ева испекла вместе со Славиком.
На открытие пришёл и Егор Петрович. Он подошёл к Еве, когда она осталась одна, и протянул ей небольшой свёрток. — Это тебе, дочка. Прости, что так вышло. В свёртке лежала старинная серебряная лопатка для торта, с вензелями. — Это ещё моей матери принадлежало, — смущённо сказал он. — Клава хотела её в ломбард сдать… Я выкупил. Думаю, тебе она нужнее будет.
Ева обняла старика. В этот момент она простила всё. И его молчание, и его слабость. Он был продуктом своего времени, своей семьи, но в глубине души у него было доброе сердце. — Как вы? Как Клавдия Михайловна? — Да как… живём. Клава всё успокоиться не может, давление скачет. Эдик… пьёт. С работы его попросили. Говорят, совсем с катушек съехал. Жалко дурака, а что поделаешь… Сам свою жизнь под откос пустил.
В день, когда Ева и Славик переезжали в квартиру Виктора, она разбирала старые коробки и наткнулась на свой диплом экономиста. Она повертела его в руках и улыбнулась. Эта корочка так и не пригодилась ей. Жизнь сама оказалась лучшим университетом. Она научила её главному: никогда не поздно начать всё с начала. И что настоящая сила женщины не в терпении и смирении, а в умении вовремя сказать «нет» и построить своё счастье собственными руками.
Она посмотрела в окно. Во дворе Славик и Лена гоняли на велосипедах. Виктор разжигал мангал. Пахло дымком, жареным мясом и счастьем. Её новым, выстраданным, настоящим счастьем.
