— Так, это ты опять оставила чайник пустой, да? — скрипучий голос с характерной одышкой донёсся из кухни.
Анастасия вздрогнула, зажала пальцами переносицу и зашептала:
— Господи, ну хоть бы утро дало мне дожить до кофе…
— Чего ты бурчишь, Настя? — из-за перегородки показалась Вера Львовна, соседка по коммуналке. — Тебя там снова твоя «второ-мать» звала. Ищи чайник.
Настя молча пошла в кухню. Невыспавшаяся, в пижаме с вытянутыми коленками, с растрёпанным пучком, вечно ускользающим от заколки. Кухня, как обычно, напоминала место преступления: жирные следы на столе, нож с каплями чего-то подозрительно бурого, и чей-то забытый котлетный отпечаток на холодильнике.
— Где, спрашивается, мои девять жизней, если эта коммуналка уже сожрала восемь? — пробормотала она и включила чайник.
Из-за стены опять раздалось:
— Ты бы хоть дверь закрывала, у тебя там всё слышно, как у бабки на базаре!
— Так закрывайте уши, Вера Львовна. Или съездите на дачу. Навсегда.
— Хамка, — хмыкнула соседка, но дальше не полезла. Уважала Анастасию — за стойкость и способность смотреть в глаза, даже когда из крана идёт ржавая вода и тараканы маршируют по раковине под звуки «Радио Шансон».
Анастасия вернулась в комнату. На кровати сидел Артур, с ноутбуком на коленях, в футболке с пятнами, которые раньше были борщом, а теперь стали частью дизайна.
— Тебе звонила твоя мама, — сказала Настя, не глядя. — Шестой раз с утра.
Артур, не отрываясь от экрана:
— Да? Ну, если что срочное, она напишет.
— Она писала. Четыре раза. И голосовое оставила. Там ты умираешь от анемии, я беременна от электрика, и вообще, как она выразилась, «ваша жизнь скатывается в сливное отверстие». Дословно.
Артур хмыкнул:
— О, прогресс. В прошлый раз ты была беременна от сантехника. Электрик — уже высший класс.
Анастасия плюхнулась рядом.
— Знаешь, в чём фокус? Мы с тобой в браке два года, а я чувствую, что замужем не за тобой, а за ней. Твоя мать — это не человек. Это абонент с функцией бесконечного дозвона. Она звонит чаще, чем служба безопасности банка.
— Ну ты же понимаешь, она одна, папа умер, она привыкла всё держать под контролем.
— Под контролем, Артур, у неё обычно консервы в кладовке. А мы — живые люди. Ты помнишь, что она прислала мне на день рождения?
— Сковородку?
— Одну. Одну, Карл! Одинокую. С надписью «Пользуйся по назначению».
— Может, это была шутка…
— Да. Вторая сковородка должна была прилететь мне в голову.
Телефон зажужжал. Опять Валентина Михайловна. Пятый «голосовой» за утро.
— Отвечай, — сказала Анастасия, — Или я возьму сама и сообщу, что мы вступили в секту и теперь живём на крыше.
Артур ответил:
— Привет, мам. Да, мы дома… Нет, Настя ещё не родила, потому что не беременна… Что?… Нет, никаких сыпей, это просто родинка… Мам, я перезвоню, честно… Всё, пока.
Он выключил телефон и уставился в потолок.
— Я устал. Но ты права. Нам бы своё жильё…
— О, милый. Своё жильё — это как оливки без косточек: вроде и возможно, но только у тех, кто в рекламе.
Так они и жили — в комнате на 12 квадратов, с общим душем, где из крана текла вода, имеющая свой характер, и с унитазом, который требовал к себе уважения и молитвы.
Анастасия работала бухгалтером в компании, где директор называл её «моя финансовая крошка», и каждый месяц она хотела его удушить платежным поручением. Артур же был сисадмином в «облаке», которое не оплачивало переработки. Но они любили друг друга. Почти всегда.
Все изменилось в один из будней. Тот день начался с лужи под унитазом и звонка от нотариуса.
— Здравствуйте. Анастасия Викторовна? Вам оставили наследство.
— Простите, что?
— Наследство. Квартира. На Пражской. Двухкомнатная. Ваша тётя по отцу — Галина Алексеевна Костромина. Умерла в апреле. Вы — единственный наследник.
Настя села на табурет.
— Тётя Галя? Та, которая носила мех летом?
— Она самая.
Когда Настя положила трубку, в комнате было так тихо, что даже соседская кошка на секунду перестала рвать диван.
— Артур, — выдохнула она. — У нас есть квартира. Своя. Двушка.
— Ты шутишь?
— Я бы с удовольствием. Но я официально собственник. И никаких сожителей с тараканами. И… свекровей.
Ремонт был адом на земле. Штукатурка, крики строителей, пыль в глазах и гипсокартон в еде. Но это была их квартира. С их розетками, их дверьми, и даже их бойлером, который не плевался ржавчиной.
А ещё — с новым адресом, который Анастасия строго-настрого запретила сообщать одной определённой женщине.
Но Артур, как водится, сдался после третьего «у тебя там грызуны?» в голосовом от Валентины Михайловны.
— Ну ей же интересно! Она волнуется!
— Она волнуется? Если бы ей было интересно, как мы живём, она бы хотя бы спросила, чем я занимаюсь, а не как часто я стираю твои трусы.
Но, конечно, адрес был слит. И спустя два дня после переезда в звонок позвонили.
— Открывай, родная, это я, Валентина Михайловна. Не скучали?
Настя, открыв дверь, увидела свекровь с пластиковыми пакетами и тем самым лицом, с которым приходят делать обыск.
За её спиной маячила соседка-бабка с третьего этажа, держа в руках консервную банку. Валентина уже успела с кем-то подружиться.
— О, а вот и наше гнёздышко. Ну что ж, с Богом, разуваюсь.
Настя прикусила губу. Вот сейчас бы вторая сковородка пригодилась.
— Подождите… вы что, надолго?
Валентина Михайловна сняла пальто. Под ним был халат. Домашний. С цветами. И тапки.
— Ну а как же. Я вам помогу обустроиться. Всё-таки, семья должна держаться вместе.
И вошла.
Анастасия не знала, плакать или смеяться. Или начинать копать себе бункер.
— Артур, — крикнула она, — иди сюда. Срочно. Тут кое-что… въехало.
Вечер был тяжёлым. Вино, которым они хотели отпраздновать переезд, исчезло под предлогом «это вредно с пустым желудком». В холодильнике поселились котлеты от Валентины. В спальне она уложилась на диван — временно, конечно.
Настя легла в кровать и уставилась в потолок.
— Это был сон, правда? Сначала коммуналка. Потом квартира. Потом она. Завтра я проснусь, и всё исчезнет.
Артур шевельнулся:
— Она просто хочет помочь. Дай ей пару дней.
— Пару? — Настя повернулась. — Если я не поставлю границу сейчас, через неделю она переставит унитаз «как ей удобно». Или меня.
— Она же мать…
— Да. Но теперь я — жена. И хозяйка этой квартиры. Собственник. В отличие от некоторых.
Артур замолчал.
Анастасия закрыла глаза. Это был их дом. Но кто-то в нём уже начал чувствовать себя как у себя…
И она знала: это только начало.
Если кому и удавалось вторгаться в чужую жизнь под предлогом «заботы», то это была Валентина Михайловна — женщина, способная поссорить даже манекены в витрине. Спустя три дня после её «временного» переезда стало ясно: она не собирается никуда. Никогда.
Началось с кухни.
— Ты, Настя, соль не туда сыплешь. Она должна быть в верхнем шкафу. Это ж азы. И что это за борщ без уксуса? Понюхай! Пахнет… ну, как твои прогрессивные взгляды, — шмыгнула носом Валентина, тщательно расставляя баночки по её системе.
Анастасия глубоко вдохнула.
— Уксус, Валентина Михайловна, пахнет так, будто им лечат отношения. Безуспешно. У меня рецепт другой.
— Ага, и безвкусный, как Артур без носков, — пробормотала свекровь, открывая холодильник. — А это что, кстати? Авокадо?! Ой, Боже, у нас в Братске такую дрянь в окно бы не пустили.
— Сочувствую вашему окну, — выдала Настя с ледяной улыбкой и ушла в спальню, где можно было хотя бы на три минуты не спорить с холодильником.
Артур вёл себя, как типичный муж, зажатый между двух «стихийных бедствий». По утрам он пил кофе и молча листал новостную ленту, надеясь, что просто как-нибудь рассосётся. Настя же записывала все замечания свекрови в блокнот. Не чтобы помнить — чтобы не забыть, за что она её убьёт, когда сорвётся.
А «срыв» не заставил себя ждать.
— Вот скажи мне, Артур, — возмущённо спросила Валентина на третий вечер, удобно устроившись в кресле перед телевизором, — у вас что, ни совести, ни уважения к старшему поколению? Я тут как проклятая расставляю, организовываю, чтоб вам уютно было. А эта твоя… ну, молодая… ходит, как будто я ей мебельный грибок.
— Мама, — промямлил Артур, — ну мы просто привыкаем к пространству.
— Привыкаем?! А что тут привыкать? Это же ваша квартира! А значит, и моя — косвенно. Раз ты мой сын. И точка.
И вот тут настала та минута, когда Анастасия поняла — пора.
На следующий день она разложила документы на столе. Свидетельство о праве на наследство. Выписка из Росреестра. И самый любимый ею пункт — «единственный собственник: Баранова Анастасия Викторовна». Мать Артура вошла как раз вовремя.
— Валентина Михайловна, присаживайтесь, пожалуйста, — сказала Настя, спокойно, будто приглашала в ЗАГС, а не к расстрельной стенке.
— Что, опять борщ обсуждать будем?
— Нет. Квадратные метры.
Она выложила перед свекровью бумагу, развернула, подвинула.
— Вот. Чтобы не было недопониманий. Квартира принадлежит мне. Полностью. Артур здесь не собственник. И вы — тем более.
Валентина прищурилась, как будто прочитала там не выписку, а угрозу с тремя выстрелами.
— Что значит, не собственник?
— То и значит. Я получила эту квартиру в наследство. И оформила на себя. Это не совместно нажитое, так как я вступила в права до брака. А значит — никаких прав, даже если вы запишете сюда весь хор ветеранов с баяном.
— Но ты жена моего сына!
— Да. Но это не ипотека на двоих. Это моя квартира. Я разрешаю вам здесь временно находиться, по-человечески. Но при одном условии — вы уважаете мою территорию. И мои правила.
Валентина медленно поднялась.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет. Я предупреждаю. Потому что если вы ещё раз попытаетесь навязать нам свои порядки, я вызову участкового и оформлю вам… официальную просьбу удалиться.
— Ты хочешь выставить меня?! Женщину в возрасте! Мать! Свою семью!
— Семью? Валентина Михайловна, семья — это не только биология. Это ещё и уважение. Если вы не можете жить с нами как гость, вам придётся жить отдельно. И точка, — Настя встала, глядя прямо в глаза.
Наступила звенящая тишина.
И тут в дверь вошёл Артур.
— Что происходит? — насторожился он, оглядывая лица обеих женщин. Настя — жёсткая, как арматура. Мать — будто сейчас взорвётся, как чайник на плите.
— Спроси у своей… хозяйки, — процедила Валентина, беря сумку. — Она тут решила напомнить, чья крыша над головой. Хотя бы в юридическом смысле. Не в моральном.
— Артур, — спокойно сказала Настя, — я ей просто напомнила, кто собственник. Чтобы она не переставляла мою мебель без разрешения. И не командовала в моей же квартире.
— Мебель, значит, твоя. А мой сын? — Валентина бросила взгляд на Артура. — Ты у неё кто? Мебель поменьше?
Артур сел на край дивана и выдохнул. Вид у него был, как у школьника, которого посадили между учительницей по алгебре и мамой с дневником.
— Мама, — он говорил медленно, подбирая слова, как мину на минном поле, — ты сама знаешь, как ты можешь быть… навязчивой.
— То есть ты на её стороне?
— Я на нашей стороне. Мы с Настей — семья. Ты… врываешься, командуешь, и…
— И? — Валентина шипела, как чайник без крышки. — И ты позволишь мне уйти?! Из своей же квартиры?
— Мама, это не моя квартира. Это Настина квартира. И ты об этом знала.
— Я?! — Валентина схватилась за сердце, как будто сейчас сыграет сцену из мексиканского сериала. — А ты? Ты мне даже не сказал! А я… я планы строила… Я думала… Думала, хоть тут буду нужна…
— Вы нужны, — устало сказала Настя. — Но не как строительная бригада и не как генерал. А как мать. Которая может приехать в гости. На выходные. А потом — домой.
Валентина стояла молча. Лицо у неё дрожало. Потом она резко выпрямилась, натянула пальто и, не глядя на сына, сказала:
— Передайте своей собственнице, что я больше не нарушу её… режим. Даже воздух ваш дышать не буду. Считайте, я — пыль. Хотя даже пыль порой — нужнее.
И хлопнула дверью так, что в шкафу дрогнула полка.
Настя стояла молча. Артур подошёл, опустился рядом, обнял за плечи.
— Ты всё сделала правильно, — сказал он.
— Я знаю. Но мне всё равно горько. Я же не зверь, я просто устала жить на войне.
— Она поймёт. Когда остынет.
— Она — нет. Но ты — должен. Если ты и дальше будешь разрываться между нами, ты потеряешь и мать, и жену.
— Я выбрал. Я с тобой. Всегда.
— Тогда будь со мной не только в постели. Но и в жизни. На моей стороне. До конца.
Он кивнул.
А за окном уже темнело. В их квартире стало тише. Без запаха котлет, без командного голоса, без ревизии сольницы.
Но тишина — это только перед бурей.
Потому что Валентина Михайловна уже планировала контратаку.
Всё было тихо. Даже подозрительно. Целую неделю.
Никаких звонков, сообщений, неожиданных визитов. Валентина Михайловна исчезла из их жизни так внезапно, что Настя даже полезла проверять батарейку в домофоне — мало ли, отключился вместе с токсичностью.
— Она обиделась. — Артур сидел на кухне и ел бутерброд с колбасой. — Я её знаю. Сейчас притихла, но только чтобы придумать, как вернуться эффектно. Это у неё талант.
— Надеюсь, хоть не с адвокатом, — фыркнула Настя. — А то я уже представляю: она с папкой, слезами и фразой «у меня нет жилья, а вы выгнали пожилого человека».
Она говорила это с усмешкой. Но внутри было тревожно. Валентина молчала уже девятый день. Даже в её стиле — это перебор. Обычно она не могла без вмешательства хотя бы сутки. А тут — тишина.
И эта тишина закончилась ровно в десять утра, когда в дверь позвонили.
На пороге стояла она.
Вальяжная, как будто не было ни скандала, ни слёз, ни хлопанья дверью. В новой куртке, с тортиком в одной руке и какой-то папкой в другой.
— Ну, здравствуйте, дети.
Настя встала как вкопанная. Артур выглянул из комнаты, выронил на пол кружку и как школьник, забывший домашку, пробормотал:
— Ма… привет.
— Не переживайте. Я не ночевать. Только поговорить. По-взрослому.
— Валентина Михайловна, у нас сейчас уборка, — спокойно сказала Настя, — потом обед, потом личная жизнь. Все пункты — без свидетелей.
— Не дерзи. Я пришла с миром.
Она прошла в зал, будто всё ещё здесь живёт, положила папку на стол и взглянула на обоих.
— Вот. Почитайте.
— Это что? — Артур взял документы.
— Заявление в суд. На признание вас, Анастасия, неправомерно владеющей имуществом, полученным в наследство. Потому что, — Валентина села, сложив руки, — я подозреваю, что квартира могла быть оформлена с нарушениями. Слишком уж всё легко у вас прошло. Где вы были в момент открытия наследства? Почему никто из родни больше не претендовал? Почему мой сын даже не был включён в процесс? Мне это подозрительно.
— Это бред, — холодно сказала Настя. — Всё оформлено по закону. Тётя Галя не была вам родственницей. И вы не имеете никаких прав. Даже косвенных.
— Я мать Артура.
— Вы и так это кричите каждый день, но от этого у вас не появляется доля в моей квартире.
— А вот суд решит. — Валентина откинулась на спинку кресла. — Может, найдётся забытая воля покойной, может, вас признают недобросовестным наследником. А вдруг вы её в последний год не навещали, а она нуждалась? Понимаете, о чём я?
Артур был бледнее своей футболки.
— Мама, ты с ума сошла?!
— Нет, сынок. Просто решила защитить свои интересы. А то выходит, у тебя ничего нет. Ты даже не в собственности. Только в тапках.
— Это наш брак, а не ипотека! — крикнул он.
— Вот именно, что брак. Во всех смыслах этого слова, — злобно усмехнулась Валентина. — Она отгородила тебя от меня, от своей семьи, теперь ещё и от жилья. А завтра выставит тебя на улицу и скажет: «Извините, это не совместно нажитое».
Настя подошла к ней вплотную.
— Вы пришли нас разъединить?
— Я пришла тебя поставить на место, барышня.
— Тогда слушайте. Я не обязана терпеть ваше вмешательство. Я не обязана жить с женщиной, которая считает меня угрозой. И я точно не обязана защищаться в своём же доме! Вы — гость. Если ещё гость. И после ваших слов я подам встречное заявление. На клевету. И на нарушение границ частной жизни.
— Посмотрим, что скажет суд.
— Посмотрим. И надеюсь, он скажет: «Уважаемая Валентина Михайловна, съезжайте со своей головы». Или с чужой квартиры.
— Артур, — вдруг резко обернулась она к сыну, — ты с ней или со мной?
Он долго молчал. Потом подошёл к столу, взял папку с заявлением, и медленно порвал её пополам. Потом ещё раз.
— Я с собой. И с женщиной, которую люблю. А ты, мама, выбрала войну. И я устал быть пушечным мясом.
Валентина вскочила:
— Ты отрекаешься от меня?!
— Нет. Я просто ставлю границу. Которую ты не умеешь уважать.
— Ну, значит, живите. Но помните: у вас теперь нет меня. Ни на праздники, ни на помощь. Ни на старость.
— А у нас и не было, — спокойно сказала Настя. — Вы были только в режиме «контроля». И знаете, мы справимся. У нас есть любовь. И квартира.
Валентина посмотрела на них как на чужих. Без эмоций. Потом взяла тортик, открыла коробку, вытащила ложку и начала есть прямо стоя.
— Ну и ладно. Хоть тортик вкусный.
Когда дверь за ней захлопнулась, в квартире стало настолько тихо, что было слышно, как тикают часы в зале. Артур сел на подоконник и посмотрел на Настю.
— Ты думаешь, я плохой сын?
— Ты стал хорошим мужем. А значит, ты всё сделал правильно.
— Она… она же теперь не будет с нами общаться.
— Лучше пусть не общается, чем вмешивается. Она должна понять: у любви есть границы. И не прописка даёт право кричать на людей, а доверие. Которое она потеряла.
Он кивнул. Взял её за руку.
— Прости, что раньше не понимал.
— Я тоже не идеальна. Я могла быть мягче. Но меня прижали к стенке. И я выбрала не ломаться.
— Знаешь… — Артур повернулся к ней, — а давай больше не пускать в дом тех, кто приходит с войной.
— Даже если с тортиком.
— Особенно если с тортиком.
Прошёл месяц. Телефон молчал. Никто не звонил, не командовал, не спрашивал: почему у вас укроп в морозилке, а не в банке с водой.
Настя на кухне готовила кофе. На полке стояли баночки, расставленные её рукой. А в спальне — лежал муж, который научился ставить границы.
Дом стал домом.
А не полем боя.
