Золотое начало сентября обнимало землю ласковым, но уже прохладным солнцем. Воздух, прозрачный и звенящий, словно тонкое стекло, был напоен ароматом прелой листвы, дымком и сладковатым дыханием перезрелых яблок. Небо, бездонное и синее, уходило ввысь, и по нему неспешно плыли разрозненные стада облаков, отбрасывая на поля и деревенские крыши быстротечные тени. Казалось, сама природа замерла в этом прекрасном, мимолетном моменте – между жарким летом и дождливой осенью.
Но для Анны красота этого дня была чуждой и колющей. Она сидела на скамье во дворе, у порога своего дома, но не видела ни багряных кистей рябины, ни ажурной паутины, серебрящейся в косых лучах. Она смотрела внутрь себя, и там была пустота, густая и липкая, как смола.
Ей было тридцать лет, а чувствовала она себя глубокой, безнадежной старухой. Вдовой. Это слово отдавалось в висках тяжким, монотонным звоном. Анна Васильевна Круглова. Тридцать лет. Вдова.
Из открытого окна доносились приглушенные голоса мальчиков. Алексей, двенадцатилетний, старался быть взрослым и спокойным, но в его интонациях проскальзывала металлическая дрожь. Восьмилетний Павел спрашивал что-то шепотом, и у Анны сжималось сердце от этого испуганного шепота. Её дети остались без отца. Геннадия не стало весной, в самую страду, когда земля, наконец, освободилась от снега и ждала рук пахаря.
Он пахал новый участок, взятый в аренду, мечтая о будущем расширении хозяйства. Раздался оглушительный хлопок, короткий, сухой, не похожий на выхлоп трактора. И всё. Война, закончившаяся задолго до его рождения, безжалостно и случайно выдернула его из мира живых, подкинув свою железную смерть из прошлого.
Анна тосковала. Горько, безутешно. Хотя их жизнь с Геннадием и не была сказкой. Он появился на пороге ее дома, вернее, бабушкиной старенькой избенки, когда ей только исполнилось восемнадцать и она осталась совсем одна на всем белом свете. Ей было страшно и одиноко. А он – серьезный, крепкий, на двенадцать лет старше, с уверенным взглядом и планами на будущее. Он обещал заботиться, носить на руках, звезду с неба обещал. Звезд с неба ей было не нужно, ей нужна была крепкая рука, опора, свой угол и тихое счастье.
Она согласилась. Родила ему двоих сыновей. Но “носить на руках” оказалось красивой метафорой. Реальность была иной: крепкий дом, который надо было содержать в идеальной чистоте, потому что Геннадий был хозяйственным до педантичности. Большое подворье: корова, свиньи, куры, гуси. И – его мать, парализованная, прикованная к креслу, с острым языком и вечно недовольным взглядом. Свекровь буквально издевалась над ней, то суп пересолен, то пол плохо вымыт, то смотрит не так. А Геннадий лишь отмахивался:
— Старая она, больная, не обращай внимания.
Да, как же не обращать внимания? С самого утра, едва Геннадий уезжал в поле, свекровь стучала об пол клюкой, что есть силы:
— Анна! Ан — на, лентяйка, быстро ко мне! Только спать да жрать умеешь. К работе не приучила тебя бабка! Выгоню вон из дома.
Двадцатилетняя ( тогда ещё) Анна бросает любую работу и, ступая по холодному полу босыми ногами, несется в комнату свекрови. Не дай бог замешкаться! Этим же вечером свекровь будет плакать и жаловаться Геннадию, который так посмотрит на жену, что кровь стынет в жилах.
Оставшись одна одинешенька после смерти бабушки, Анна не знала у кого просить защиты, к кому обратиться за помощью. Мужа своего и свекровь она боялась больше всего на свете. Так было первые несколько лет после свадьбы, а потом привыкла, смирилась со своей судьбой.
Муж был суров. Вспыльчив. Как стукнет кулаком по столу, так вся посуда звенит, а у Анны сердце уходило в пятки, и дети, как мышата, разбегались по своим углам. Боялись. Она боялась. Но он никогда не поднимал на них руку, нет. Его гнев был холодным, словно удар плетью. Он был хозяином. Безусловным и неоспоримым.
И при этом – да, семья ни в чем не нуждалась. Трактор, вполовину с его братом Сергеем, большой огород, лошадь кормилица. И главная обязанность Анны – каждые выходные вставать затемно, грузить телегу тем, что вырастили, и ехать на рынок в райцентр. Торговать. А вырученные деньги, до копейки, отдавать мужу. Он складывал их в старую металлическую коробку из-под чая и уносил. Куда? Она не спрашивала. Он сказал:
— Я коплю на будущее детей. На черный день.
Она верила.
Теперь черный день настал. Свекровь умерла еще до гибели Геннадия, и Анна почти ощущала горькую иронию: она осталась одна с детьми в этом большом, некогда шумном доме, который теперь давил своей пустотой.
Прошло почти полгода. Первое оцепенение, горечь похорон, слезы ночами в подушку – немного отступили, уступив место суровой, будничной реальности. Нужно было жить дальше. Кормить детей. Содержать хозяйство. Деньги, оставшиеся в доме, таяли на глазах. Нужно было решать вопрос с той самой “кубышкой”, о которой она знала.
Она знала, что Геннадий хранил все сбережения у своего брата Сергея, что жил прямо через дорогу. Почему? То ли не доверял ей, то ли так было удобнее – братья сообща вели дела, то ли считал, что у брата надежнее. Теперь ей нужно было эти деньги получить.
Дверь скрипнула и и на порог выскочил Павел:
– Мам, а мы картошку всю почистили! – мальчик замолк, увидев лицо матери, – мам, ты опять плачешь?
К брату присоединился Алексей. Он посмотрел на мать, потом через дорогу, на дом дяди Сергея:
– Мама, ты ведь к дяде Сереже собралась? За деньгами? – спросил он прямо, по — взрослому.
Анна глубоко вздохнула и кивнула:
– Надо, сынок. Надо зиму встречать. Дров купить, вам обувку новую, крупы. Денег, что отец накопил, нам с лихвой хватит.
– А если дядя Сережа не отдаст? – упрямо спросил Алексей, сжимая кулаки.
– Отдаст, – с надеждой, больше для себя, сказала Анна, – он же родной брат родного отца. Родная кровь. Не посмеет не отдать. Вот ты, сынок, разве посмел бы не отдать деньги семье своего брата?
– Никогда бы так не сделал, – пробурчал сын.
– Ну, вот, видишь! — обрадовалась мать, – и дядя Сережа так не сделает.
Анна улыбнулась ещё раз сыновьям и они исчезли за дверью, ведущей в дом. А мама нахмурилась. Сердце её было не на месте. Она то знала, что уже заводила разговор о деньгах с Сергеем, но тот только погладил Анну по плечу и вздохнул:
– Позже поговорим, Аннушка. Иди себе, иди!
Вдова ещё раз тяжело вздохнула, поднялась, отряхнула подол платья и пошла через пыльную проселочную дорогу. Каждый шаг давался с трудом. В памяти всплывали воспоминания. Как Геннадий, её покойный муж, суровый и молчаливый, требовал у неё отдать деньги, которые Анна зарабатывала во время торговли на рынке. Потом он долго пересчитывал, раскладывал, перекладывал, что — то записывал в свой блокнот и неустанно повторял:
— Каждая копейка на счету. На будущее детей, – а потом уносил железную коробку из-под чая к брату, – там надежнее, — говорил.
Воздух уже был по — осеннему колюч. Женщина перешла проселочную дорогу и подошла к аккуратному дому Сергея Ивановича. Сделала глубокий вдох и постучала. Калитку открыла жена Сергея, Людмила. Полная, румяная женщина с оценивающим взглядом:
– О, Аннушка! Что — то давно не заходишь. Заходи, –- голос ее был сладким, но в глазах не было тепла.
В горнице сидел за столом сам Сергей. Он был похож на покойного Геннадия, но как бы размытая, менее четкая копия. Та же крепость, но без той железной воли, что была у брата. Не поднимая глаз на Анну, брат покойного мужа продолжал еще некоторое время обедать, а когда наелся, посмотрел на жену покойного брата с немым вопросом.
– Здравствуйте, Сергей Иванович, Людмила, – тихо начала Анна, садясь на краешек стула по приглашению хозяйки.
– Что стряслось? Дети как? – спросил Сергей, отодвигая тарелку.
– Да ничего… Спасибо, живы — здоровы. Я… я по делу. Сергей Иванович, вы знаете, как нам сейчас тяжело. Одной с мальцами… Хозяйство содержать, зима на носу… Я пришла за деньгами. За теми, что Гена у вас хранил.
В комнате повисла тишина. Было слышно, как на улице каркает ворона. Сергей медленно потянулся за пачкой папирос, покрутил в руках папиросу, понюхал, прикурил. Выпустил струйку дыма. Брат Геннадия прищурился, и его взгляд стал колючим, изучающим.
– Какие деньги, Анна? –- спросил он спокойно. Слишком спокойно.
У Анны похолодело внутри:
– Ну как какие… Все, что мы с Геной заработали. Он же вам с Людмилой отдавал на хранение. В металлической коробке из-под чая. Вы же знаете.
Сергей покачал головой, делая еще одну затяжку:
– Не знаю я ничего про это. Не было у меня никаких денег твоего Гены. Он что, расписку мне оставлял? Свидетелей каких? Да… может быть он где — то в другом месте ваши деньги хранил, а тебе не сказал! В банке, например, а? – Сергей посмотрел прямо в глаза вдове.
– Он не доверял банкам с тех пор, как ваш покойный отец все сбережения потерял, – еле шевеля губами произнесла женщина.
– А тебе разве доверял? – усмехнулся Сергей, – если от жены деньги прятал, значит веры тебе не было, Анна. Вот и не сказал тебе правды. Отмахнулся, мол, у Сергея храню.
– Сергей Иванович, – голос Анны дрогнул, она чувствовала, как по спине бегут мурашки, – да мы же родня! Вы же брат ему! Он мне сам говорил: “Все у Сереги, в надежном месте”. О какой расписке речь?!
– Родня – родней, а деньги счет любят, – вступила Людмила, облокотившись на косяк двери, – ты, Ань, не фантазируй. Гена ничего нам не передавал. А может ты потратила их давно, а теперь к нам явилась? – всполошилась жена Сергея.
– Но как же так?! – в голосе Анны уже слышались слезы. Она пыталась сдержаться, но предательство и несправедливость сдавливали горло, – мы же все вместе! Он вам верил! Я теперь с детьми как… ни с чем! Как я зимовать буду? Как кормить их?!
Сергей посмотрел на нее тяжелым, каменным взглядом:
– А вот это, Анна, твои проблемы. Мало ли что он тебе наговорил. А я тебе вот что скажу: ты мне еще и должна.
Анна онемела. Она не поняла:
– Я? Должна? Вам? За что?
– За трактор, – холодно отрезал Сергей, – трактор мы с Генкой пополам покупали. И он его, получается, угробил. Теперь у меня пол трактора нет. И кому мне предъявлять — то? Мне его вдова должна возмещать ущерб. Так что иди, Анна, и не выдумывай тут про какие — то деньги. Их нет. А ты – в долгу перед нашей семьей. Я, конечно, не изверг, “давить” не буду. Племянники мои, все таки, там, – Сергей кивнул куда-то в сторону улицы, – отдашь частями, постепенно.
Он говорил мерно, уверенно, словно заучил эту речь. Людмила одобрительно молчала.
Мир для Анны перевернулся и рухнул. Она сидела, глядя на них, и не верила своим ушам. Это был сон, кошмар. Она пришла за своим, за кровным, за тем, что было заработано ее потом, ее бессонными ночами на рынке, ее сгорбленной спиной на огороде. А ей в лицо бросают вот это… эту чудовищную, беспощадную ложь…
От наглости и беспредела родственников у Анны перехватило дыхание:
– Как вы можете? – выдохнула она, и слезы, наконец, покатились по ее щекам, горячие и беспомощные, – у вас самих дети! Бога вы не боитесь! Это же на хлеб детям моим! Вы последнее отнимаете у сирот!
– Ничего я не отнимаю, – Сергей встал, давая понять, что разговор окончен, – то, чего не было, отнять нельзя. И советую тебе, Анна, не разбрасываться такими словами. Иди. Справишься как — нибудь. Все справляются.
Она не помнила, как вышла из их дома. Она шла через дорогу, не чувствуя под ногами земли, а слезы застилали глаза. Предательство жгло изнутри, острее и больнее, чем самое горькое горе. Она вошла в свой пустой дом, прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, не в силах сделать шаг.
Из комнаты выскочил Павел:
– Мама, а мы с Лёхой и салат сделали, как ты говорила! – сын замолк, увидев ее заплаканное лицо, – мамочка, что ты? Почему опять плачешь?
К ним вышел Алексей. Он был серьезен не по годам. Посмотрел на мать, на ее сжатые в бессильных кулаки руки, на отчаяние в ее глазах, и его собственное лицо вытянулось и повзрослело.
– Мама? Дядя Сережа… не отдал?
Анна лишь молча покачала головой, не в силах вымолвить слово. Алексей подошел к окну и посмотрел на аккуратный дом через дорогу. Он сжал кулаки. В его двенадцатилетнем сердце, полном боли за мать и брата, впервые зародилось не детское, жгучее чувство несправедливости и гнева.
Анна обняла обоих сыновей, прижала к себе. Они стояли втроем в тишине своего дома, за стенами которого буйствовала прекрасная, равнодушная к их горю осень. Денег было не много. Помощи ждать было неоткуда. Впереди – зима, голод, холод и беспросветная нужда.
Но в тот момент, обняв своих детей, ощущая их теплое, живое дыхание, Анна впервые за все месяцы отчаяния почувствовала не просто горе и страх. Она почувствовала нечто иное. Жгучую, холодную решимость. Она осталась одна, но она была матерью. И она должна была выжить. Во что бы то ни стало.
– Справишься как — нибудь, – сказал ей брат мужа.
“Хорошо”, – подумала Анна, глядя в испуганные глаза Павла и на суровое, напряженное лицо Алексея, – я справлюсь. Но по делам вашим воздастся вам. Обязательно воздастся”.
Прошли годы. Не один сентябрь рябины за окном Анны, не одна зима заметала следы на дороге, ведущей от ее дома. Время текло неумолимо, смывая остроту горя, но оставляя на дне души тяжелый, как булыжник, осадок той несправедливости.
Жизнь превратилась в бесконечную, изматывающую борьбу. Анна постарела раньше времени. В тридцать пять она выглядела на все сорок пять. Мелкие морщинки у глаз, прорезанные ветром и солнцем, устало опущенные плечи, руки, исцарапанные и грубые от работы. Но в глазах, тех самых, что когда — то поразили Геннадия своей глубиной, теперь жила не сломленность, а какая — то волчья, цепкая решимость.
Она поднимала детей одна. Алексей, повзрослевший не по годам, стал ее главной опорой. В двенадцать лет он уже мог управиться с коровой, нарубить дров, починить забор. Павел, помягче характером, старался изо всех сил, помогая по дому и в огороде. Сыновья росли хорошими, отзывчивыми мальчиками, видящими цену каждой крошке хлеба и каждую слезу, которую мама прятала от них по ночам.
Как — то раз, в один из тех редких золотых дней начала сентября, когда паутинки летали в воздухе, а листва шуршала под ногами словно шепотом, к Анне зашел сосед, вдовец Иван Петрович. Мужчина он был непьющий, работящий и добрый. Принес гостинец мальчишкам – пряников магазинных.
– Анна, –- начал он, смущенно переминаясь с ноги на ногу на пороге, – дело у меня к тебе важное. Ты женщина хоть куда, хозяйка знатная. А я один, как перст. Дети — то наши ровесники, сдружились бы. Не хочешь ли… обсудить нашу с тобой жизнь? Вместе — то веселее. И тебе подмога, и мне хозяйство в доме.
Анна смотрела на него, и сердце ее сжалось. Не от неприязни – Иван был хорошим человеком. Сжалось от понимания, что этот шанс на спокойную, обеспеченную жизнь ей придется отвергнуть. Она уже видела, как Алексей, услышав слова соседа, замер у печи и смотрел на мать напряженным, почти взрослым взглядом. А Павел инстинктивно сжал кулаки и нахмурился. Мальчишки, словно зверьки лесные смотрели на соседа..
– Спасибо тебе, Иван, – тихо сказала Анна, – человек ты хороший, но не могу я так, – мать положила руку на голову младшего сына, – пацаны не отошли ещё. Для них отец один. Не готовы они ни к кому другому. И я не могу через их голову решать.
Иван Петрович вздохнул, кивнул с пониманием:
– Ясно дело. Материнское сердце… Жаль. Ну, ежели что, знай – я всегда с добром, – и ушел, оставив на столе кулек с пряниками.
Как только дверь закрылась, Алексей подошел к матери:
– Мамуль, а мы не уйдем к нему? Ты же не выйдешь за него замуж? – в его голосе звучал неподдельный страх.
– Нет, сынок, никуда мы не уйдем. Это наш дом, – твердо ответила Анна, и в ее словах была не только правда, но и обреченность. Она сознательно выбирала путь наибольшего сопротивления, путь одиночества, ради спокойствия своих детей.
Анна устроилась работать на ферму. Дояркой. Вставать приходилось в четыре утра, работать до изнеможения, а потом бежать к своему хозяйству. Денег катастрофически не хватало. И тут, как коршун, воспользовавшись ее бедственным положением, налетел Сергей.
Он пришел не один, а с приятелем своим городским, для веса:
– Ну что, Анна, — начал он, окидывая взглядом ее избу, – прошло время достаточно. Думаю, оклемались вы уже. Долг за трактор – дело серьезное. Братское дело. Ты должна возместить мою долю. Я подсчитал, – он протянул ей листок с цифрами. Сумма была заоблачной, нереальной для нее.
— Сергей Иванович, да где ж я столько возьму? – обессиленно прошептала Анна. — Вы же видите, как мы живем.
— Это твои проблемы, – холодно парировал он. — Можешь продать корову или землю под огородом участок да отработаешь еще. У меня сенокос предстоит, потом картошку копать. Будешь работать на меня, пока долг не закроешь.
— Сергей, побойся Бога, – схватилась за сердце женщина, но Сергей. словно не обращая внимания на ее слова, продолжал:
— А ежели что, я могу корову забрать в счет долга и огород возьму в аренду… на десять лет, а остальное отработаешь.
— Зорька — кормилица наша, не отдам! — прошептала вдова, – а с огорода живем с мальчишками.
Так к ее собственным неподъемным трудам прибавилась кабала у брата покойного мужа. Она косила сено, полола его огород, убирала его картофель под насмешливыми взглядами Людмилы. Алексей, видя это, молча брал косу и шел помогать матери, его лицо становилось каменным от ненависти к дяде.
Шли годы. Мальчики выросли. Жизнь, как река, катилась к закату их детства. Старший, Алексей, окончил школу и уехал в город, поступив в техникум. За ним, следом, подался и Павел, решивший учиться на повара. И вот настал тот день, когда Анна осталась в своем доме совершенно одна.
Тишина стала самым страшным ее испытанием. Она ждала их писем, частых звонков ( мать они не забывали, звонили каждый день), ждала каникул, когда дом ненадолго наполнялся молодыми голосами. Чтобы как — то прожить и помочь сыновьям, она бралась за любую работу. Ходила на “подработки”: полола огороды у более обеспеченных соседей, копала картошку, помогала на ферме. Она надорвала спину, заработала хронический бронхит и стерла в кровь свои руки. Здоровье было угроблено окончательно.
Но ее жертва не была напрасной. Дети выросли хорошими людьми. Алексей, отучившись, остался в городе, устроился на хорошую должность на завод, женился на милой девушке Кате. У них родилось двое детей – мальчик и девочка. Павел же превзошел все ожидания. Он работал шеф — поваром в ресторане, а потом открыл свой собственный. Павел женился на интеллигентной девушке из хорошей семьи, и у них родилась дочка. Это он, преуспев, забрал мать к себе в город, в большую светлую квартиру. Анна жила в тепле и заботе, нянча внуков. Летом ездила к морю, зимой — сыновья путевку в санаторий покупали для мамы и неустанно следили за её здоровьем.
А вот у Сергея жизнь сложилась иначе. Сын его, Витя, росший в атмосфере жадности и цинизма, вырос таким же грубым и жестоким тираном, как его отец в лучшие годы. После того как Людмила скоропостижно скончалась от инсульта, Сергей запил. Работать он уже не мог, хозяйство забросил. Сын, женившись, выгнал опустившегося отца из собственного дома, сказав:
– Мне нахлебник не нужен.
Теперь по деревням поползли сплетни: Сергей Круглов, когда — то крепкий хозяин, опустился, бомжует, ночует то в сараях, то на вокзале, а то и в городе милостыню просит.
Анна слышала эти разговоры от соседок, когда приезжала на лето в свою деревню навестить могилы мужа и бабушки. Но злорадства она не испытывала. Лишь тяжелую, печальную уверенность в справедливости высших законов. Она вспоминала слова: “По делам воздастся”.
Однажды теплым осенним днем она гуляла с внуками в городском парке. Листья уже начинали желтеть, и воздух был прозрачным и мягким. Дети смеялись, бегая по дорожкам, а Анна с умилением смотрела на них. Вдруг от скамейки в парке поднялся грязный, оборванный старик с протянутой рукой. Один из внуков, пробегая, случайно задел его.
– Извините, –- автоматически сказала Анна, поворачиваясь к нищему.
Их взгляды встретились. Глаза старика расширились от ужаса и узнавания. Это был Сергей. Постаревший, обрюзгший, с седой щетиной и помутневшим взглядом, но это был он. Он смотрел на нее, на ее опрятное пальто, на ухоженных, счастливых внуков, на ее спокойное, полное достоинства лицо.
– Анна?! – хрипло выдохнул он, и его рука дрожа потянулась к груди, словно хватаясь за сердце от внезапной боли, – это… это ты…
Он опустил голову, и по его грязным щекам потекли редкие, жалкие слезы:
– Прости меня, Анна… – прошептал он, – господи, прости…
Анна стояла и молча смотрела на него. На того, кто когда — то отнял у нее последнее, обрек на годы каторжного труда и унижений. Она ждала, что почувствует торжество. Но чувствовала лишь острую, щемящую жалость и брезгливость. Перед ней был не злодей, а просто жалкий, сломленный жизнью старик, получивший по заслугам.
Она ничего не ответила. Ни слова упрека, ни слова прощения. Просто повернулась, потому что ее звали внуки:
– Бабуль, смотри, какой кораблик!
Ее ждала жизнь – полная любви, семьи и света. Его – ждало лишь забвение.
Анна развернулась и молча пошла прочь, навстречу смеху своих внуков, оставив его в одиночестве возле парковой скамьи, у его коробки с жалкими медяками. Воздалось!
