— Да ты меня совсем не слушаешь! — Антон раздражённо постукивал костяшками пальцев по столешнице. — Я же объяснял уже трижды.
Надежда Васильевна молча перекладывала посуду в шкаф. Привычка делать вид, что она не слышит неудобных вопросов, въелась намертво за тридцать лет работы в бухгалтерии. Она знала, что сын не отстанет, но хотя бы будет вынужден повторить ещё раз — а это уже маленькая победа.
— Мама! — Антон резко встал, задвинув стул так, что тот жалобно скрипнул по линолеуму. — Ты же сама говорила, что трёхкомнатная для одной тебя — это перебор.
— Я такого не говорила, — тихо возразила она, аккуратно закрывая дверцу шкафчика. — Я сказала, что мне тяжело убирать, только и всего.
— Вот! — Антон поднял палец, будто поймал её на слове. — И плата за коммуналку для пенсионерки неподъёмная. Сама вечно экономишь на всём — на еде, на лекарствах. Зачем тебе эта обуза? А так — разменяем на однокомнатную тебе и двушку нам с Мариной и Никитой. Ребёнку скоро в школу, ему нужна своя комната для занятий.
Надежда Васильевна повернулась к сыну. Сегодня он пришёл без семьи — это настораживало. Обычно притаскивал шумного Никитку и свою вечно поджимающую губы Марину. А сегодня явился один, сразу с порога протиснулся на кухню, заварил себе кофе — не спросив, как обычно, можно ли — и начал про размен.
— Антош, я прекрасно понимаю, как вам тесно, — она старалась говорить спокойно, хотя внутри всё сжималось. — Но эта квартира… Здесь мы с отцом твоим начинали, здесь ты вырос. Мне не хочется на старости лет срываться с места.
— Да какой, к чёрту, старости? — Антон почти выкрикнул это. — Тебе пятьдесят семь! Ты ещё молодая женщина. А говоришь, как будто одной ногой в могиле.
Антон налил себе ещё кофе, отхлебнул и скривился — горячий. В его потемневших глазах, таких похожих на отцовские, Надежда Васильевна видела настойчивость, граничащую с жадностью. И этот взгляд пугал её больше, чем перспектива переезда в незнакомый район.
— У тебя своя жизнь впереди, а мы должны ютиться в однушке, потому что ты… что? Дорожишь воспоминаниями? Так фотоальбомы с собой возьмёшь, — он уже не скрывал раздражения.
На самом деле Надежда Васильевна понимала сына. Когда-то они с мужем так же стояли перед его родителями, просили помочь с жильём. Но свёкор тогда просто дал денег на первый взнос по ипотеке — ту самую, которую они выплачивали пятнадцать долгих лет. А теперь сын хотел решить свои жилищные проблемы за её счёт.
— А куда ты меня предлагаешь переехать? — спросила она, уже зная ответ.
— На Северный, — буднично отозвался Антон. — Там однушки сейчас дешевле. Район, конечно, так себе, но автобусы ходят регулярно. Доедешь до центра, если захочется в театр сходить, — он хмыкнул, прекрасно зная, что мать в театре была последний раз лет десять назад.
Северный. Тот самый район, куда выселяли всех, кто не мог позволить себе жить в приличном месте. Час на автобусе до центра, если без пробок. Два — если не повезёт. Лифты вечно сломаны, а у неё больные колени. Соседи — кто попало.
— Я подумаю, — тихо сказала она, отворачиваясь к окну.
— Да что тут думать? — Антон подошёл, положил ей руку на плечо. — Мам, мы же семья. Должны помогать друг другу. Ты всегда говорила, что сделаешь для меня всё. Ну так сделай.
Надежда Васильевна стояла, глядя во двор, где ещё недавно маленький Антошка гонял на велосипеде, где она знала каждую бабушку на лавочке, где местный дворник Михалыч здоровался с ней за руку, как со старой знакомой. Двора, который она видела из этого окна тридцать два года.
— Я подумаю, — повторила она.
— Нет, Антон, я не буду продавать квартиру, — Надежда Васильевна сидела прямо, расправив плечи.
Прошла неделя с их последнего разговора. Антон ворвался без звонка, снова один, с бумагами в руках — какими-то распечатками объявлений о продаже квартир.
— Ты обещала подумать! — он смотрел с недоумением, будто не мог поверить, что мать ему отказывает.
— Я подумала, — она говорила тихо, но твёрдо. — И поняла, что не хочу никуда переезжать.
— Поняла она! — Антон швырнул бумаги на журнальный столик. — Ты о нас вообще думаешь? О внуке своём? У него нет нормальных условий для развития! Он спит в одной комнате с нами, у него нет своего стола для уроков!
— Я думаю о вас постоянно, — Надежда Васильевна поднялась и подошла к окну. — Я отдала вам свои сбережения на первый взнос за машину. Я сижу с Никитой три раза в неделю, чтобы Марина могла подрабатывать. Я готовлю вам обеды, стираю, глажу.
— И что, теперь будешь всю жизнь напоминать? — Антон закатил глаза.
— Нет, — она повернулась к нему. — Я просто говорю, что помогаю вам, как могу. Но квартиру не продам.
Антон смотрел на мать исподлобья, и в его взгляде читалось что-то новое — холодный расчёт.
— Ладно, — он вдруг сменил тон на деловитый. — Тогда есть другой вариант. Мы с Мариной подумали… Переезжай к нам. Будешь жить в маленькой комнате, а мы сдадим твою квартиру. Деньги от аренды пойдут на ипотеку — мы присмотрели хорошую трёшку в новостройке. И тебе не придётся одной куковать.
Надежда Васильевна едва сдержала горький смешок. Вот оно что. Если не получается забрать жильё совсем, можно хотя бы доить его, как дойную корову.
— Нет, Антош. И этот вариант мне не подходит.
— Да почему?! — он почти кричал. — Что тебя здесь держит? Эти стены? Они же ничего не значат!
— Для тебя — возможно, — она подошла к книжной полке, провела пальцем по корешкам книг — многие из них читал ещё её покойный муж. — А для меня значат. И дело не только в стенах. Здесь моя жизнь, мои соседи, мои привычные маршруты. Я не хочу ни в какие новостройки, ни в какие чужие районы.
— Ты эгоистка, — процедил Антон, вставая. — Всегда ею была. Только о себе думаешь.
Эти слова ударили больнее, чем она ожидала. Тридцать лет она поднимала его одна — после того, как отец умер от инфаркта, когда Антону было семь. Тридцать лет работала на двух работах, чтобы он ни в чём не нуждался. Отказывала себе во всём — от новой одежды до отпуска — чтобы сын имел всё необходимое. И вот теперь она — эгоистка.
— Думай, что хочешь, — тихо сказала она. — Я не продам квартиру и не перееду к вам. Это моё последнее слово.
Антон смотрел на неё с минуту, потом резко развернулся, схватил куртку и вылетел из квартиры, хлопнув дверью так, что задребезжала старая люстра.
Надежда Васильевна медленно опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Она не плакала — слёз не было. Была только пустота и страшное осознание, что родной сын видит в ней не человека с правом на собственную жизнь, а средство решения своих проблем.
— Баб, а почему папа не хочет к тебе приезжать? — Никита болтал ногами, сидя на высоком стуле у кухонного стола и уплетая пирожки с капустой.
Надежда Васильевна замерла у плиты. Прошло уже три недели с последнего разговора с Антоном. Он не звонил, не заходил, но исправно привозил Никиту по субботам — оставлял его у подъезда и уезжал, не поднимаясь. Забирал так же — звонил с машины, чтобы Надежда Васильевна спустила внука вниз.
— У папы много работы, солнышко, — она заставила себя улыбнуться. — Он очень занят.
— Неа, — Никита помотал головой, запихивая в рот очередной кусок. — Я слышал, как они с мамой ругались. Мама говорила, что ты можешь обидеться и переписать квартиру на кого-то другого. А папа сказал, что ты никуда не денешься. Что это такое — переписать квартиру?
Надежда Васильевна почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Она медленно опустилась на стул напротив внука.
— Это значит оставить квартиру кому-то в наследство, — тихо сказала она. — Когда человек становится очень старым и… уходит, его вещи остаются тем, кого он любит.
— А ты оставишь свою квартиру папе? — простодушно спросил Никита.
Вопрос ребёнка вдруг прояснил всё. Вот оно. Антон рассчитывал на наследство. Не дождавшись размена, решил просто ждать, когда мать отойдёт в мир иной, а квартира достанется ему. Поэтому и злился так — думал, что она из вредности не соглашается на его предложение, а сама уже старая, зачем ей столько площади.
— Не знаю, солнышко, — честно ответила она. — Я ещё не решила.
Никита кивнул с серьёзным видом, словно понимал всю сложность ситуации, и потянулся за следующим пирожком.
— А можно мне ещё чая?
Надежда Васильевна налила внуку чая и посмотрела в окно. Там, за стёклами, начиналась весна — робкая, неуверенная, с грязными лужами и редкими проталинами. Но всё же — весна. И она вдруг поняла, что не хочет больше жить в этом подвешенном состоянии, когда родной сын воспринимает её как досадную помеху на пути к заветным квадратным метрам.
— Мама, открывай! Я знаю, что ты дома! — Антон барабанил в дверь так, что соседи наверняка слышали весь подъезд.
Надежда Васильевна открыла, с тревогой глядя на сына. Такого она не видела давно — он был бледен, руки тряслись.
— Что это значит? — он протянул ей измятый лист бумаги.
Она взяла, хотя прекрасно знала, что там написано. Уведомление из Росреестра о том, что квартира по адресу… продана гражданке Колесниковой Н.В. новому владельцу.
— То и значит, — она посторонилась, пропуская его в квартиру. — Проходи, поговорим.
— О чём тут говорить?! — он влетел в прихожую, сбрасывая ботинки. — Ты продала квартиру? Кому? Когда? Почему я узнаю об этом из какой-то бумажки?
— Присядь, — она указала на кухню. — Чай будешь?
— Какой, к чёрту, чай! — Антон всё же прошёл на кухню и тяжело опустился на стул. — Объясни, что происходит!
Надежда Васильевна спокойно поставила чайник, достала чашки. Её движения были неторопливы, отточены годами.
— Да, я продала квартиру, — наконец сказала она. — Неделю назад оформили сделку. Новые хозяева — молодая семья с ребёнком — заедут через месяц, так что у меня ещё есть время собрать вещи.
— Мама… — Антон смотрел на неё с недоверием. — Но почему? Ты же говорила, что не хочешь никуда переезжать! Что тебя всё здесь устраивает!
— А тебя разве волнует, что меня устраивает? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты настаивал на продаже. Вот, я продала.
— Но… куда ты теперь? К нам?
Надежда Васильевна улыбнулась — впервые за весь разговор.
— Нет, Антош. Я купила небольшую двушку в Кипарисовом переулке. Знаешь, там, где раньше был книжный магазин. Теперь на его месте жилой дом построили. Хорошее место — до центра пятнадцать минут пешком, рядом парк, поликлиника.
— Двушку? — Антон нахмурился. — А деньги? Ты же наверняка получила за эту квартиру больше, чем стоит двушка в том районе.
— Да, — она кивнула. — Остались деньги. И довольно приличная сумма.
— И? — Антон подался вперёд. — Ты отдашь их нам? На первый взнос за новую квартиру?
Надежда Васильевна молчала, глядя в окно. Там, на детской площадке, играли чужие дети. Среди них не было Никиты — Антон не привозил его уже месяц.
— Нет, Антон, — наконец сказала она. — Я потрачу их на себя. Представляешь? На себя, первый раз в жизни.
— Что?! — он вскочил, едва не опрокинув стул. — Да как ты…
— Я поеду в круиз, — перебила она, и её голос звучал неожиданно твёрдо. — По Средиземному морю. Всю жизнь мечтала. Потом, может быть, в Прагу — никогда не была в Европе. Куплю себе новую мебель в квартиру. И абонемент в бассейн — врач говорит, полезно для спины.
Антон смотрел на неё, как на сумасшедшую.
— Ты… ты серьёзно? Собираешься спустить деньги на какие-то круизы, пока твой сын и внук ютятся в однушке?
— А что такого? — она пожала плечами. — Ты сам сказал, что мне пятьдесят семь, я ещё молодая женщина. Вот и буду жить, как молодая.
— Это… это предательство! — выдохнул он. — После всего, что мы для тебя…
— А что вы для меня сделали, Антон? — она вдруг почувствовала, как поднимается внутри волна гнева — тихого, но сокрушительного. — Что конкретно вы сделали для меня за последние годы, кроме того, что использовали как бесплатную няньку и домработницу? И теперь ещё хотели забрать последнее, что у меня есть — крышу над головой?
— Мы предлагали тебе жить с нами!
— В маленькой комнатке, на птичьих правах, пока вы будете сдавать мою квартиру и распоряжаться деньгами? Нет, спасибо. Я лучше сама распоряжусь тем, что заработала.
Антон смотрел на мать так, словно видел её впервые. Его лицо исказилось от злости.
— Ты пожалеешь об этом, — тихо сказал он. — Когда останешься совсем одна, когда тебе понадобится помощь, когда некому будет подать стакан воды…
— Не драматизируй, — она отмахнулась. — Я не собираюсь умирать в ближайшее время. А что касается одиночества… Я уже тридцать лет одна, с тех пор как твой отец умер. И ничего, справляюсь.
— Ну и оставайся одна! — он резко встал. — Только не приходи потом ко мне с протянутой рукой! И не жди, что я буду привозить к тебе Никиту!
— Не буду, — она кивнула. — Но знаешь… Я всё равно буду любить тебя, что бы ты ни делал. Ты мой сын. Просто я больше не позволю тобой помыкать.
Антон смотрел на неё ещё несколько секунд, потом резко развернулся и вышел, даже не попрощавшись. Надежда Васильевна услышала, как хлопнула входная дверь.
Она медленно поднялась, подошла к окну и распахнула его настежь. Весенний ветер ворвался в кухню, принося с собой запахи оттаявшей земли и первой зелени.
— Как вы думаете, эта занавеска подойдёт для гостиной? — Надежда Васильевна приложила отрез ткани к окну, оценивая.
Анна Петровна, её новая соседка по лестничной клетке, прищурилась, склонив голову набок:
— По-моему, замечательно! Такой тёплый оттенок, и к обоям подходит.
Они стояли в гостиной новой квартиры Надежды Васильевны. Два месяца прошло с момента переезда, но обустройство всё ещё продолжалось. Коробки с вещами уже были разобраны, мебель расставлена, но оставались детали — шторы, картины, мелочи, которые превращают жильё в дом.
— Вот и мне нравится, — Надежда Васильевна улыбнулась. — Закажу пошив в ателье. Хочу, чтобы всё было идеально.
— Когда возвращаетесь из круиза? — Анна Петровна присела на новенький диван, обитый приятной на ощупь тканью цвета топлёного молока.
— Через две недели, — Надежда Васильевна посмотрела на календарь, где красным маркером была обведена дата вылета. — Боюсь и радуюсь одновременно. Никогда не летала так далеко.
— Ничего, — Анна Петровна махнула рукой. — Я в прошлом году в Турцию летала, тоже боялась. А потом так понравилось! Главное, таблетку от укачивания заранее примите.
Телефон Надежды Васильевны завибрировал. Она бросила взгляд на экран и замерла — звонил Антон. Впервые за два месяца.
— Простите, Анна Петровна, мне нужно ответить, — она вышла в коридор и приняла вызов. — Алло?
— Мам, — голос Антона звучал непривычно глухо. — Как ты?
— Хорошо, — она прислонилась к стене, чувствуя, как колотится сердце. — А ты? Марина? Никита?
— Нормально, — пауза. — Ты… занята сейчас?
— Не особенно. А что?
— Можно к тебе приехать? Поговорить надо.
Надежда Васильевна закрыла глаза. Два месяца тишины, и вдруг — поговорить надо.
— Конечно, приезжай, — она сказала адрес. — Я дома.
— Через час буду.
Она вернулась в гостиную, где Анна Петровна перебирала журналы на кофейном столике.
— Анна Петровна, простите, но мне нужно заканчивать. Сын приедет.
— Ох, конечно-конечно! — соседка тут же поднялась. — Я и так у вас засиделась. Спасибо за чай, был очень вкусный. А шторы берите эти, не сомневайтесь!
Когда за Анной Петровной закрылась дверь, Надежда Васильевна обвела взглядом квартиру. Маленькая, но уютная. Светлая. Своя. С новой мебелью, с новыми занавесками, с новой жизнью.
Ровно через час в дверь позвонили. Антон стоял на пороге — осунувшийся, в помятой рубашке, с кругами под глазами.
— Привет, — он неловко переступил с ноги на ногу. — Можно?
— Проходи, — она посторонилась. — Чай будешь?
— Буду, — он кивнул, разуваясь. — У тебя… хорошо тут.
— Спасибо, — она провела его в гостиную. — Присаживайся, я сейчас.
Когда она вернулась с подносом, на котором стояли чашки и вазочка с печеньем, Антон рассматривал фотографии на стене — те самые, что раньше висели в старой квартире. Отец, держащий маленького Антона на руках. Сама Надежда Васильевна в юности. Школьные фотографии сына. И одна новая — Никита на детской площадке, смеющийся, с мороженым в руке.
— Как Никитка? — спросила она, ставя поднос на стол.
— Скучает по тебе, — Антон повернулся. — Всё спрашивает, когда к бабушке поедем.
Она промолчала, разливая чай.
— Мама, — он сел напротив неё. — Я… я пришёл извиниться.
Надежда Васильевна подняла взгляд. В глазах сына она видела что-то новое — то ли искренность, то ли просто усталость.
— Я вёл себя как последняя сволочь, — он смотрел в чашку, не на неё. — Ты всю жизнь для меня всё делала, а я… Я всё понял, когда ты уехала. Когда тебя не стало рядом. Как будто часть жизни исчезла.
— Антон, — она начала, но он поднял руку.
— Нет, дай договорить. Я всё обдумал. Ты была права. Ты имеешь полное право распоряжаться своей жизнью, своими деньгами, своей квартирой. Это я был эгоистом, не ты.
Он поднял на неё глаза, и она с удивлением заметила, что они блестят от слёз.
— Я не прошу денег, — быстро сказал он. — И не жду, что ты простишь меня сразу. Просто… Можно мы с Никитой будем к тебе приезжать? Он правда очень скучает.
Надежда Васильевна смотрела на сына — взрослого мужчину, который сейчас казался ей таким же потерянным мальчишкой, как тридцать лет назад, когда они остались вдвоём после смерти отца.
— Конечно, можно, — тихо сказала она. — Я тоже по вам скучаю.
Антон неловко улыбнулся, отхлебнул чай.
— А ты правда в круиз собралась?
— Да, — она кивнула. — Через три дня вылет. На две недели.
— Ого, — он покачал головой. — А… с кем?
— Одна, — она пожала плечами. — Но там группа будет, гид. Не пропаду.
Антон помолчал, потом вдруг решительно поставил чашку:
— Слушай, а может, мы с Никитой тебя проводим? В аэропорт? И встретим потом.
Надежда Васильевна почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она сглотнула.
— Конечно, — сказала она. — Буду очень рада.
— Надежда Васильевна? — подошла молодая женщина в форме авиакомпании. — Мы готовы принять ваш багаж. Пройдите, пожалуйста, на регистрацию.
Она кивнула, бросила последний взгляд на зал ожидания. Никого. Ни сына, ни внука, никого из родных. Только чужие люди, спешащие по своим делам.
Странно, но она почти не чувствовала грусти. Только лёгкую, почти невесомую тоску — и предвкушение. Впереди была новая жизнь — её собственная, без чувства вины и обязательств. Жизнь, которую она выбрала сама.
Надежда Васильевна расправила плечи и двинулась к стойке. В конце концов, она впервые за долгие годы делала что-то для себя, а не для других. И это было правильно.
