– Ты же любишь готовить, вот и будешь кормить всю нашу родню по воскресеньям, – сказал Андрей, не отрываясь от экрана ноутбука.
Слова упали в утреннюю тишину кухни, как тяжелые, грязные камни в чистый родник. Елена замерла с венчиком в руке. В миске послушно соединялись яйца и сахар для бисквита – ее маленького субботнего ритуала, ее отдушины. Воздух пах ванилью и предвкушением уюта. А теперь в нем повис запах повинности.
– Всю родню? – переспросила она тихо, словно боясь услышать ответ.
– Ну да. Мать, сестра моя с семейством. Чего им по ресторанам мотаться? А у тебя вон как здорово получается. И экономнее выйдет.
Он наконец поднял на нее глаза. Взгляд у Андрея был практичный, хозяйский. Таким взглядом он оценивал новую резину для машины или скидки на стройматериалы для дачи. В этом взгляде не было ни капли сомнения в том, что ее время, ее силы и ее страсть – это такой же семейный ресурс, как его зарплата или их общая квартира в тихом районе Нижнего Новгорода.
Елене исполнилось пятьдесят два. Двадцать восемь из них она была замужем за Андреем. Она работала в университетской библиотеке – тихая, пыльная, но любимая работа среди книг и вечности. А готовила она для души. Это было ее творчество, ее медитация. Она выискивала старинные рецепты волжской кухни, экспериментировала с французскими соусами, пекла такие яблочные пироги, что их аромат, казалось, мог примирить враждующие армии. Она делала это для себя. Для них двоих. Когда-то он это ценил.
– Андрей, но это… это же тяжело. Каждое воскресенье. На ораву… – она запнулась, слово показалось слишком грубым, – на такую большую компанию.
– Да ладно тебе, Лен, – он отмахнулся, снова уткнувшись в экран. – Ты же все равно дома сидишь по выходным. Не в театре же пропадаешь. А так и польза, и люди довольны будут. Мать давно намекала, что соскучилась по твоим расстегаям.
Он сказал это так просто, будто предлагал переключить канал. И в этой простоте была вся суть их последних лет. Ее «люблю готовить» в его переводе звучало как «готова обслуживать». Ее маленькие радости он видел лишь через призму их практического применения.
Она ничего не ответила. Просто молча поставила миску на стол. Ванильный воздух в кухне вдруг стал душным и липким, как несвежее тесто. Бисквит сегодня не получится. Радость ушла.
Вечером она позвонила Марине, своей единственной близкой подруге, едкой и умной учительнице русского языка и литературы.
– Марин, привет. Это я.
– Ленка? Что за голос похоронной команды? Кто-то умер? – без предисловий спросила та.
Елена усмехнулась сквозь подступающие слезы. Только Марина могла так.
– Почти. Мое воскресенье.
И она пересказала утренний разговор. Марина молчала, и Елена слышала в трубке лишь ее тяжелое, негодующее дыхание.
– Значит, так, – наконец произнесла подруга тоном завуча, вызывающего хулигана на педсовет. – Повариха. Бесплатная. С проживанием. Я правильно поняла суть вакансии?
– Марин, ну что ты… Он не со зла. Он просто… так видит.
– А ты ослепла, я погляжу! – отрезала Марина. – Лена, очнись! Он обесценил твое главное увлечение, твою отдушину, превратив ее в обязаловку. Это как поэту приказать строчить поздравительные открытки на потоке. Ты помнишь, как двадцать лет назад он на руках тебя носил за твой первый в жизни борщ? Говорил, что ты волшебница. А теперь что? «Экономнее выйдет». Тьфу!
Елена помнила. Помнила тот первый борщ, немного жидковатый, но сваренный с таким трепетом. Андрей тогда, молодой, восторженный, с горящими глазами, целовал ей каждый палец и шептал, что женился на сокровище. А куда все делось? Когда их отношения превратились в смету расходов и доходов, где ее чувства проходили по графе «несущественные траты»?
Всплыл в памяти другой эпизод, лет десять назад. Они тогда только-только закрыли кредит за машину. Елена мечтала о поездке в Италию. Не на курорт, нет. Она хотела в Болонью, на родину пасты, побродить по маленьким тратториям, вдохнуть запах настоящего пармезана и базилика. Она вырезала картинки из журналов, читала о кулинарных школах. Андрей слушал, кивал, обещал: «Конечно, поедем, моя хозяюшка, заслужила». А через месяц притащил домой огромный телевизор с плоским экраном. «Смотри, Лен! Кинотеатр! Зачем нам твоя Италия, когда тут все можно посмотреть? И борщ твой под футбол – самое то!»
Тогда она проглотила обиду. Убедила себя, что он прав, что это практично, что он старается для семьи. Она врала себе так долго и так искусно, что почти поверила. Но сегодняшний разговор про воскресные обеды сорвал с этой лжи тонкую пленку, и под ней оказалась уродливая, застарелая рана.
– И что ты будешь делать? – вернул ее к реальности голос Марины.
– Я не знаю… Может, попробовать? Один раз? Вдруг и правда всем будет хорошо?
Марина в трубке издала звук, похожий на скрежет металла по стеклу.
– Ну-ну. Попробуй. Только потом не звони мне в слезах, когда золовка раскритикует прожарку мяса, а свекровь заявит, что в ее время солили иначе. Ты для них будешь не любимая родственница, а обслуживающий персонал. А с персонала спрос строгий.
Пророческие слова подруги сбылись с пугающей точностью.
Первое воскресенье стало для Елены личным адом, развернувшимся на двенадцати квадратных метрах ее собственной кухни. Она встала в шесть утра. За окном еще стояла стылая ноябрьская темень, а она уже чистила гору овощей. Меню она составила сама, стараясь угодить всем. Для свекрови, Тамары Павловны, – те самые расстегаи с рыбой. Для сестры мужа, Светланы, и ее вечно худеющего семейства – салат с куриной грудкой и запеченные овощи. Для самого Андрея – его любимую буженину. Для детей – домашние наггетсы и картофельное пюре.
К двум часам дня, когда начали собираться гости, Елена чувствовала себя выжатой, как лимон после десятого стакана чая. Спина гудела, ноги отваливались, а на лице застыла натянутая улыбка хозяйки.
Семья ввалилась в квартиру шумной, голодной гурьбой. Никто не спросил, как она себя чувствует и не нужна ли помощь. Все привычно разулись, прошли в гостиную и уселись перед телевизором в ожидании, когда их позовут к столу.
Обед проходил под гул телевизора и неспешные разговоры.
– Ой, Леночка, а рыбка в расстегаях у тебя сегодня суховата, – с заботливой улыбкой заметила Тамара Павловна. – Ты, наверное, мороженую брала? Я всегда только свежую, с рынка.
– Мам, да нормально все, – буркнул Андрей, не отрываясь от тарелки.
– Салатик хороший, диетический, – протянула Светлана, ковыряя вилкой лист салата. – Только я бы соус сделала на йогурте, а не на масле. В масле же калории.
Ее муж, молчаливый Николай, просто ел, но его вид выражал вселенскую скорбь по отсутствующей в меню жареной картошке с салом.
Елена молча подливала всем морс, уносила грязные тарелки и приносила новые. Она чувствовала себя невидимой. Ее не было за столом как личности, как собеседника. Были только ее руки, ее фартук, ее функция.
Апогеем стал момент, когда племянник, десятилетний сорванец Игорек, опрокинул на белоснежную скатерть стакан с вишневым морсом. Ярко-красное пятно расплылось, как кровь на снегу.
– Игорь! Ну что ж ты за растяпа! – всплеснула руками Светлана. – Лена, у тебя есть пятновыводитель? Такая скатерть хорошая была…
И в этот момент Елена поняла, что больше не может. Не скатерть была хорошая. Она была хорошая. Была. А сейчас от нее осталась только функция – накормить, убрать, отстирать.
Она молча взяла со стола бутылку с пятновыводителем, подошла к пятну и… и ничего не сделала. Она просто смотрела на это алое безобразие, и оно вдруг показалось ей невероятно красивым. Символом бунта. Протестом против этой удушающей правильности.
– Лена, ты чего застыла? – недовольно спросил Андрей.
Она медленно подняла на него глаза. В них не было ни слез, ни злости. Только огромная, холодная усталость.
– Я устала, Андрей, – сказала она очень тихо, но в наступившей тишине ее голос прозвучал, как набат. – Я очень устала.
Она развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. За дверью послышался недоуменный гул, потом раздраженный голос мужа, потом суетливые сборы. Через полчаса в квартире снова стало тихо.
Андрей вошел в спальню, когда она уже сидела на краю кровати с небольшой дорожной сумкой у ног.
– Ты что устроила? А? Позорище какое! Родню выставила! Что на тебя нашло?
– На меня нашло прозрение, – так же спокойно ответила она. – Я больше не буду вашей воскресной кухаркой.
– Да что ты несешь?! – он начал заводиться. – Ты же любишь готовить! Что, трудно раз в неделю для семьи постараться? Все женщины так живут! Моя мать всю жизнь на всю семью готовила и не жаловалась!
– А я буду жаловаться. Потому что твоя мать готовила для людей, которые ее любили и ценили. А я сегодня кормила потребителей. Которым было сухо, жирно и не тот соус. И знаешь, что самое обидное, Андрей? Что ты сидел и молча слушал, как меня, твою жену, отчитывают за еду, которую я готовила для них двенадцать часов.
– Да никто тебя не отчитывал! Ну сказали пару слов, вечно ты все преувеличиваешь! – он всплеснул руками. – И куда ты собралась с этой сумкой? К Марине своей, жаловаться? Эта феминистка тебя науськивает!
– Неважно куда. Мне нужно подумать. Одной.
Она встала, взяла сумку и пошла к выходу. Он не пытался ее остановить. Он был слишком ошеломлен и зол. На пороге она обернулась.
– Знаешь, Андрей… Раньше я думала, что любовь – это когда для тебя готовы на все. А теперь понимаю, что любовь – это когда от тебя не требуют всего.
Она ушла, тихо прикрыв за собой дверь.
Ночь у Марины прошла в тумане. Они пили чай на ее крошечной кухне, заставленной книгами, и подруга, на удивление, не язвила, а просто гладила Елену по руке.
– Правильно сделала, – сказала она. – Иногда, чтобы построить что-то новое, нужно сжечь дотла старое.
Следующие несколько дней Елена бродила по осеннему Нижнему. Она сидела на лавочке на набережной Федоровского, смотрела на слияние Оки и Волги, на величественную Стрелку. Реки текли, соединялись, но каждая оставалась собой. А она? Где была она в их с Андреем слиянии? Растворилась без остатка.
Она зашла в свою библиотеку, взяла отпуск за свой счет. Директор, пожилая интеллигентная женщина, посмотрела на нее с пониманием и без лишних вопросов подписала заявление.
В один из таких дней, бесцельно гуляя по старой улочке Рождественской, она замерла у витрины маленького кафе. Оно называлось «Библиотека вкусов». Изнутри пахло кофе, свежей выпечкой и чем-то неуловимо уютным. Она зашла.
За стойкой стоял мужчина ее лет, с сединой на висках и очень добрыми, усталыми глазами.
– Вам кофе? Или, может, попробуете наш новый киш с грибами? Мой эксперимент, – улыбнулся он.
Елена заказала и киш, и кофе. Это было невероятно вкусно. Тесто было идеальным, начинка – нежной, а вкус – сбалансированным.
– Это восхитительно, – искренне сказала она, когда он подошел убрать тарелку.
– Спасибо. Я Григорий, – представился он. – Владелец, повар и уборщик в одном лице.
– Елена. Просто посетитель.
Они разговорились. Григорий оказался бывшим инженером, которого сократили с завода три года назад. Вместо того чтобы впасть в депрессию, он вложил все сбережения в свою давнюю мечту – это кафе.
– Трудно, конечно, – говорил он, протирая стаканы. – Конкуренция огромная. Но знаете… я впервые в жизни чувствую, что делаю что-то свое. Что-то настоящее. Когда человек ест твою еду и улыбается – это ни с чем не сравнить. Это как… как будто ты делишься с ним частичкой души.
Елена слушала его, и в ее собственной душе что-то откликалось. Частичка души. Вот что она всегда вкладывала в свою готовку. И вот чего ее лишили, превратив таинство в рутину.
В тот вечер ей позвонил сын, Кирилл. Он учился в Москве в аспирантуре.
– Мам, привет. Мне отец звонил. Рассказал все в своей версии, конечно. Что ты истерику устроила и сбежала.
Елена приготовилась защищаться, объяснять.
– Кирилл, я…
– Мам, молчи, – перебил он. – Я просто хочу сказать, что я на твоей стороне. Полностью. Я давно видел, как он к тебе относится. Как к красивой и удобной мебели. Ты заслуживаешь большего. Ты у меня самая лучшая, и готовить ты должна тогда, когда хочешь, а не когда тебе приказывают. Если нужна помощь, деньги, что угодно – только скажи.
Слезы, которые она сдерживала все эти дни, хлынули из глаз. Но это были слезы облегчения. Ее мальчик, ее взрослый, умный сын понял ее. Понял без слов. Это придало ей сил.
Через пару дней, набравшись смелости, она снова пришла в «Библиотеку вкусов». Григорий был один, посетителей не было.
– Григорий, – начала она решительно, чувствуя, как дрожат коленки. – У меня к вам деловое предложение.
Она рассказала ему о своих пирогах. О старинных рецептах. О том, как она любит печь. Она не жаловалась на мужа, не рассказывала свою драму. Она говорила только о еде.
– Я могла бы на пробу испечь для вашего кафе что-нибудь. Бесплатно. Если не понравится – вы ничего не теряете.
Григорий внимательно посмотрел на нее.
– Елена, я не беру ничего бесплатно. Особенно труд. Приносите завтра ваш лучший пирог. Если моим гостям понравится – будем договариваться. Идет?
На следующий день она принесла ему свой коронный яблочный пирог с клюквой и корицей. Она пекла его на съемной посуточной квартире, которую нашла через интернет. Пекла с таким азартом и вдохновением, каких не чувствовала уже много лет.
Григорий разрезал пирог, попробовал кусок. Закрыл глаза.
– Боже мой… – выдохнул он. – Это… это вкус бабушкиного сада. Откуда вы знаете этот рецепт?
– Это не просто рецепт, – улыбнулась Елена. – Это история.
К вечеру от пирога не осталось ни крошки. Люди спрашивали, будет ли он завтра.
Елена начала печь для «Библиотеки вкусов». Сначала два раза в неделю, потом три. Она сняла маленькую, но уютную квартирку недалеко от своей работы. Днем она перебирала карточки в тишине библиотеки, а вечерами и ранним утром творила на кухне. Григорий платил ей честно, и этих денег вместе с ее зарплатой хватало на скромную, но независимую жизнь.
Андрей звонил. Сначала требовал вернуться, кричал, что она разрушает семью. Потом начал давить на жалость, говорил, что питается пельменями, что в доме бардак. Елена слушала его спокойно. Он ни разу не спросил, как она. Он ни разу не сказал: «Прости». Он говорил только о своем дискомфорте.
Однажды он подкараулил ее у библиотеки. Похудевший, осунувшийся, в мятой рубашке.
– Лена, вернись, – попросил он. – Ну хватит дурить. Я поговорю с родней, не будут они больше приезжать.
– Дело не в родне, Андрей. Дело в тебе. И во мне.
– Что во мне не так?! – снова вскипел он. – Я всю жизнь для семьи пахал! Дом, дача, машина! Все у тебя было!
– У меня не было меня, – тихо ответила она. – А теперь я есть.
Она обошла его и пошла своей дорогой.
Прошло полгода. Наступила весна. «Библиотека вкусов» стала популярным местом. Теперь у них с Григорием была еще одна помощница – шустрая студентка. А главным хитом были «Воскресные бранчи от Елены». Люди записывались за неделю, чтобы попробовать ее запеканки, сырники по старинному рецепту и, конечно, ее знаменитые пироги.
В одно из таких воскресений в кафе зашла Марина. Она села за любимый столик у окна. Елена, в красивом фартуке, с раскрасневшимися от жара духовки щеками, но счастливая, вынесла ей чашку кофе и кусок нового морковного торта.
– Ну, мадам ресторатор, – с ехидной нежностью сказала Марина. – Довольна?
Елена посмотрела на залитый солнцем зал, на людей, с аппетитом уплетающих ее еду, на Григория, который улыбнулся ей из-за стойки. Она присела за столик к подруге.
– Знаешь, Марин… Я не стала богатой. У меня нет большой квартиры и машины. Иногда я устаю так, что валюсь с ног. Но…
Она сделала глоток остывшего кофе.
– Но каждое воскресенье я кормлю кучу людей. И они говорят мне «спасибо». И я знаю, что это «спасибо» – не за то, что я выполняю свой долг. А за то, что я делюсь с ними радостью. И это, оказывается, совсем другое дело.
Она улыбнулась. Это была спокойная, уверенная улыбка женщины, которая нашла дорогу домой. К себе.
