— Софийка, а где мои таблетки? — голос Валентины Ивановны донесся из большой комнаты. — Я же на тумбочку положила!
Софья стояла у кухонной мойки и медленно мыла одну и ту же тарелку уже третью минуту. За окном сосед выгуливал собаку — каждый день в восемь утра, как часы.
— Валентина Ивановна, я их не трогала.
— Не трогала, не трогала… — свекровь появилась в дверях в розовом халате, волосы заколоты невидимками. — А кто же тогда? Домовой?
Она подошла к холодильнику, открыла с видом ревизора.
— И творога опять нет. Я же просила купить. Мне доктор велел каждое утро… А ты все забываешь.
Софья поставила тарелку в сушилку. Руслан ушел восемь месяцев назад к своей коллеге Ирине, но мать упорно говорила о нем в настоящем времени.
— А Людмила Степановна вчера звонила, — Валентина Ивановна села за стол, начала намазывать хлеб вареньем. — Видела Руслика с какой-то рыжей в ресторане. Это наверняка деловой ужин, правда? По работе встречаются.
Сосед внизу поднял голову, помахал рукой. Софья машинально ответила. Когда человеческое общение стало роскошью?
— Что молчишь-то? — в голосе свекрови появились стальные нотки. — Я с тобой разговариваю, между прочим.
— А что сказать, Валентина Ивановна? Ваш сын живет с другой женщиной. У них общий быт, может, и планы на будущее. А вы до сих пор ждете, что он вернется.
Повисла тишина. Валентина Ивановна медленно прожевала кусок хлеба.
— Софийка, милая, ты же понимаешь — мужчины слабые. Это просто увлечение. А дом, семья — это святое. Вот увидишь, одумается.
— И что, до тех пор вы будете жить здесь?
— А куда мне деваться? — голос стал жалобным. — В своей квартире сыро, лестница крутая. Сердце барахлит — мне нельзя нервничать. А здесь так уютно, по-семейному.
Вечером Софья сидела в маленькой комнате за письменным столом — единственном месте в квартире, которое Валентина Ивановна пока не переделала под себя. Перед ней лежали документы: свидетельство о собственности, договор от 2015 года.
Эту квартиру она купила на деньги от продажи дедовой дачи. Тогда, десять лет назад, зашла в пустые комнаты и подумала: «Наконец-то мое». Выбирала плитку, покупала мебель, вешала на стену фотографию с дедом.
Дед говорил: «Соня, не путай доброту с трусостью. Границы — это тоже форма любви».
Из большой комнаты донеслись звуки телевизора и голос Валентины Ивановны:
— Совсем страну разворовали! В наше время порядок был!
Диван скрипнул. Тот самый диван, который Софья покупала для гостей, а не для постоянного жильца.
— Софийка! — послышался крик. — Принеси мне воды! И таблетки от давления!
Софья закрыла папку с документами. Встала, налила воды, принесла таблетки.
— Спасибо, дорогая, — Валентина Ивановна даже не подняла глаз от экрана. — И включи кондиционер, жарко тут у вас.
«У вас». Даже не «у нас».
Утром Софья проснулась от визга дрели. Валентина Ивановна сверлила стену в коридоре, на полу валялись кирпичная крошка и пыль.
— Что происходит?
— Полочку для ключей делаю, — не отрываясь от работы, ответила свекровь. — А то они постоянно теряются. Я уже крючки красивые купила.
Три неровные дыры в стене. На светлых обоях грязные разводы.
— Валентина Ивановна, вы не спросили разрешения.
— А зачем? — женщина отложила дрель, посмотрела с недоумением. — Мы же не чужие. Я для общего блага стараюсь.
— Это моя стена.
— Ну и что? — пожала плечами. — Семья — это когда все общее. Не будь такой мелочной, Софийка.
После обеда пришли три подруги Валентины Ивановны. Расположились в большой комнате, пили чай из Софьиного сервиза — того самого, бабушкиного, который доставали только по праздникам.
Софья работала на кухне, слушала обрывки разговора:
— А наша Софийка совсем загрустила, — громко говорила Валентина Ивановна. — Руслик-то к другой ушел, а она все надеется. Мужика нет — и жизнь не жизнь.
— Да уж, одинокие женщины — это печально, — отозвалась гостья. — Хорошо, что ты ее поддерживаешь.
— Я добрая, что поделать. Хоть и невестка бывшая, а жалко. Пока на ноги не встанет — буду помогать. У меня сердце мягкое.
Софья сохранила документ, закрыла ноутбук. Зашла в маленькую комнату, достала папку с бумагами. Черным по белому — ее имя в договоре купли-продажи. Только ее. Никого больше.
Поздним вечером, когда гости ушли, Валентина Ивановна заявилась на кухню. Софья складывала в посудомойку чужие чашки — на дне одной даже остался недопитый чай с плавающими крошками печенья.
— Софийка, завтра поедем в мебельный магазин.
— Зачем?
— Хочу тумбочку поменять. Которая у тебя в спальне стоит — она мне больше подходит. По размеру и по цвету. А тебе куплю новую, современную.
Софья закрыла дверцу посудомойки. Обернулась. Валентина Ивановна стояла в дверях с привычным выражением — уверенным, не терпящим возражений.
— Это тумбочка моей бабушки.
— Ну и что с того? — махнула рукой. — Мертвые мебелью не пользуются. А мне она нужнее — в большой комнате места много, а вещей накопилось. Ты же добрая, не откажешь старушке.
В этот момент что-то щелкнуло внутри Софьи. Не ярость — что-то более холодное и четкое.
— Вы знаете, что не имеете права здесь жить?
Валентина Ивановна замерла, приоткрыла рот.
— Что ты говоришь, милочка?
— Эту трешку я купила сама, задолго до того, как познакомилась с вашим сыном. А значит, двери для вас закрыты. Вон отсюда.
Тишина. Слышно только гудение холодильника и тиканье часов.
— Софийка, что с тобой? — голос дрогнул впервые за все месяцы. — Мы же семья…
— Были. До тех пор, пока ваш сын не завел интрижку. До тех пор, пока вы не решили превратить мой дом в свою вотчину.
— Но куда же я пойду? Мне некуда! И потом, у тебя большая квартира…
— У вас есть собственная квартира. Та самая, где якобы сыро и высокие ступеньки. Завтра начинайте собираться.
— Ты не можешь! Я старый человек! — в голосе появились истерические нотки. — У меня сердце больное!
— Ваше сердце достаточно здоровое, чтобы сверлить чужие стены без разрешения.
Валентина Ивановна попятилась к двери.
— Я… я Руслану пожалуюсь! Он не допустит такого отношения к матери!
— Пожалуйтесь. Только напомните ему, что у него теперь другая семья.
Валентина Ивановна собиралась четыре дня. Демонстративно хлопала дверцами, вздыхала на весь дом, бормотала что-то про неблагодарность. Софья не обращала внимания — работала, готовила себе, жила так, словно в доме никого больше нет.
— Пожалеешь, — бросила свекровь на пороге с последней сумкой. — Одиночество — страшная штука. Особенно в твоем возрасте.
— Валентина Ивановна, — Софья держала дверь, — одиночество — это когда чужой человек живет в твоем доме и убеждает, что делает одолжение.
Дверь закрылась. Тишина навалилась как вата. Софья прислонилась спиной к двери и вдруг испугалась — а что, если Валентина Ивановна права? Что, если она зря?
Первые дни были тяжелыми. Квартира казалась слишком большой, тишина давила. Софья готовила на одного и удивлялась, как мало нужно продуктов. Ловила себя на том, что прислушивается — не идет ли кто из комнаты.
Во вторник позвонил Руслан:
— Мать все рассказала. Как ты могла ее выставить?
Софья стояла у окна. Сосед гулял с собакой, как всегда в восемь утра.
— Руслан, твоя мать восемь месяцев жила в центре города в трехкомнатной квартире совершенно бесплатно. Долг гостеприимства выполнен.
— Она пожилой человек! Ей нужна помощь!
— У нее есть квартира и взрослый сын. Который может позаботиться о матери, если это действительно нужно.
— Ты стала жестокой, Софья.
— Нет, Руслан. Я стала честной.
Она отключила телефон и выключила звук. Завтра, наверное, будут звонить еще. Но это уже неважно.
К концу недели Софья поняла — не жалеет. Дом снова стал домом. Она могла оставить чашку на столе и знать, что ее не переставят в другое место. Могла смотреть что хочется, есть когда хочется.
Дыры в коридоре заделал мастер — аккуратный молодой человек, который работал молча и не давал советов о том, как правильно жить.
Вечером Софья сидела в большой комнате — своей большой комнате — и думала о дедовых словах. Он был прав: границы — это не жестокость, это любовь к себе.
А еще она думала, что иногда одиночество намного лучше плохой компании. И что добрые люди никогда не заставляют чувствовать вину за то, что ты защищаешь свое пространство.
