– Ты совсем с ума сошла? – крикнул он, хватая её за руку. – Куда ты пойдёшь ночью одна?!
– Отпусти, – тихо сказала Лара. – Мне больше некуда идти, кроме как от тебя.
Лариса всё время куда-то спешила. Казалось, сама жизнь толкала её в спину, не давая ни минуты, чтобы спокойно вздохнуть. Она работала администратором в фитнес-клубе, где бесконечно звонили телефоны, требовали справки, капризничали клиенты. Её голос в трубке должен был быть приветливым, улыбка – безукоризненной, хотя в голове гудело, а в сердце тревожно тикало: она ведь знала, что дома её ждёт.
Дом для Ларисы был не местом отдыха, а полем боя. Там обитал отец – Родион Викторович, когда-то инженер, а теперь пенсионер с мнением на все случаи жизни. Его мрачная фигура маячила в дверях всякий раз, когда Лара возвращалась запыхавшаяся, с тяжелыми сумками и мыслями о том, как бы успеть всё разом. Он встречал её с тем же выражением лица, каким, наверное, встречал некогда нарушителей трудовой дисциплины.
– Ну и чего опять носишься? – проворчал он, сцепив руки на груди. – Архив фотографий не разобран, альбом пустой. А тебе лишь бы бегать.
Лара дернулась, вытирая лоб ладонью. У неё было полчаса до встречи, а отец снова за своё.
– Пап, ну честное слово, мне некогда сейчас клеить ваши фотографии. Пусть Оля займётся.
Оля. Вечный призрак в их доме. Младшая сестра, любимая, балованная, готовящаяся поступать в консерваторию. Оля могла проспать до обеда, разлить кофе на свои ноты и снова требовать тишины, потому что «надо готовиться». А все хлопоты вокруг неё падали на Лару – готовка, уборка, счета.
– Олю нельзя отвлекать! – возмущался отец. – Ей музыка важнее всего. А ты… Ты только о себе думаешь! Всё ищешь какого-то мужика, а ради семьи – ничего.
Эти слова всегда жалили, хотя Лара знала: отец не со зла, просто он другой жизни и не представляет. У него вся надежда – на младшую дочь, «соловья». А старшая – «лошадь Пржевальского», которая тянет воз и не жалуется.
Но в тот вечер Лара не стала спорить. Времени не было. Она выскочила на лестницу, застёгивая куртку, и слышала, как за спиной отец бурчит про зоопарк, где один соловей, другая – лошадь.
С Вовой всё случилось неожиданно просто. Он появился, когда Лара уже отчаялась хоть немного распрямить спину. Мужчина был основательный, чуть скучноватый, но с ним можно было говорить без постоянного ощущения, что тебя упрекают. Вова любил рассказывать, как тяжёлым трудом добился своей квартиры – и хотя его сравнение с «рисовой плантацией» показалось Ларе странным, ей всё равно понравилось: человек, который что-то сделал сам, внушал уважение.
Она слушала его длинные монологи, иногда украдкой усмехаясь, и думала: ну пусть он и не романтический герой, зато надёжен. А ей как раз нужна была надёжность – после постоянных упрёков дома, после бесконечной усталости.
И вот через три месяца они уже подали заявление. Свадьбу решили сыграть летом, на радость многочисленной Вовиной родне.
Воспоминания о матери врезались в жизнь Лары внезапно. Инна Витальевна, балерина, которая когда-то оставила девятилетнюю дочь с мужем и уехала в другую жизнь, умерла. Лара не плакала – слишком давно мать исчезла из её мира, оставив только чувство брошенности. Но вместе со смертью пришло наследство – пентхаус, вещи, деньги.
И тут отец оживился. Он вдруг стал говорливым, уверенным:
– Надо продавать! На вырученные деньги купим Оле квартиру. Ей же нужно будущее. Ты ведь старшая, твоя обязанность – помочь младшей.
Лара смотрела на него и не верила ушам. Она так устала быть обязанной, что в какой-то момент просто сорвалась:
– С какой радости? Я буду жить там сама. У меня своя жизнь, и я никому ничего не должна!
Ссора стала не просто скандалом – разломом. Вмешалась и Оля, требовательная, капризная:
– Делись! Тебе всё досталось, а я что – хуже?
Лара отвернулась. Она впервые поняла: между ней и родными пролегла пропасть, которую не перекинуть никаким мостом.
Свадьба всё равно состоялась. Без отца и сестры. С огромной толпой Вовиной родни, среди которой Лара чувствовала себя чужой. Свекровь произнесла тост, от которого у неё перехватило дыхание:
– Жен может быть много, а мать у тебя одна.
Вова улыбнулся, послал воздушный поцелуй. И Лара впервые почувствовала холодок в сердце – будто за дверью её новой семьи уже кто-то стоит и не пускает её внутрь.
Первые месяцы брака были тихими. Они обживали Вовину квартиру, а пентхаус Лары должен был приносить доход. Владимир уверил её, что жильё сдано, всё под контролем. Она поверила.
Но когда выяснилось, что там живёт его сестра, беременная, без копейки, Лара словно споткнулась. Она видела: Вова переживает, заботится о семье. Но почему это должно происходить за её счёт?
Она молчала, терпела, договаривалась сама с собой: «Ну, ничего, справимся. Главное – не скандалить». Но тревога росла, превращаясь в ту самую горячую сцену, что случится потом, когда она поймёт: жить так больше нельзя.
И пока Лара ещё собирала по кусочкам надежду на счастье, в глубине души она знала: всё самое трудное у неё впереди. Потому что и отцовский голос, и Вовина покорность матери, и требовательность сестры – всё это плелось в один клубок. И разорвать его придётся ей самой.
Когда Лариса впервые произнесла: «Хватит, я собираю вещи», – её собственный голос прозвучал непривычно твёрдо. Вова заметался, словно пойманный в силки зверь: то подскакивал к ней, хватал за руки, то снова отскакивал, бормоча про «семью, которую нельзя разрушать». Но Лара вдруг ясно увидела: никакой семьи у них нет. Есть Вова и его мама, есть сестра Люся с округлым животом, есть будущий младенец, есть бесконечные требования – а она тут лишь кошелёк на ножках, случайная женщина, которую назначили ответственным спонсором.
Она молча складывала в сумку свои вещи. Джинсы, несколько платьев, косметичку. Отчего-то именно эта суета – мелкая, но решительная – принесла ей облегчение. Вова метался рядом, почти плакал:
– Ларочка, давай договоримся! Я всё исправлю, честное слово! Не выгоняй нас! Люся ведь в положении…
– Я никого не выгоняю, – холодно ответила она. – Я ухожу.
Выселение золовки стало отдельной войной. В квартиру вломилась свекровь – красная, распухшая от слёз и гнева, сразу бросилась с кулаками:
– Гадина! Бессовестная! Куда Людочку денешь?! Она беременная! У меня самой места нет, я – пожилой человек, мне покой нужен!
Лариса отшатнулась, но твёрдо сказала:
– Эта квартира – моя. Я распоряжаюсь ею так, как считаю нужным.
В доме стоял крик, плач, звон посуды. Соседи поднимались по лестнице и косились в щёлку двери. Вова метался между матерью и женой, будто ребёнок, не решающийся выбрать сторону. И именно в ту секунду Лара окончательно поняла: выбирать он и не собирается. Его место там, где громче требуют.
Потом всё было, как в тумане. Продажа пентхауса, покупка другой квартиры, переезд. Она изменила номер телефона, удалилась из чатов, оборвала все нити. Родня обижалась, звонила, уговаривала. Свекровь писала проклятия, отец – длинные, нравоучительные письма. Оля наигранно возмущалась: «Ну и сестра ты после этого!». Лара не отвечала.
Она впервые за много лет осталась одна. И в этой одиночности обнаружила то, чего ей всегда не хватало, – собственное дыхание. Без чужих упрёков, без криков, без вечной обязанности быть кому-то должной.
Но ночами ей снились сцены, где всё снова повторялось: отец с укором тянет фотографический альбом, Вова торопливо бормочет о «семейном бюджете», Оля хмурит лоб над скрипкой, свекровь возвышается, как туча, закрывая собой свет. Лара просыпалась с чувством, что и во сне, и наяву вокруг неё всё те же люди, только в разных масках.
И тогда она вставала, шла на кухню, заваривала чай и думала: «Да, я одна. Но зато я – живая. Я теперь дышу сама».
Так её жизнь разделилась надвое – «до» и «после». В прошлом остались бесконечные скандалы и требования. В будущем – неизвестность. Но Лариса смотрела в это будущее с лёгкой усмешкой: страшного уже ничего не было. Всё самое страшное она пережила.
