— Чтобы твой ребёнок больше в наш дом не приходил, — сказала мужу Марина.
Её голос звучал пугающе ровно. Не крик, не истерика — наоборот, тишина перед бурей. Тряпка со звоном упала в раковину, брызги полетели на кафель, оставив мутные разводы.
На кухне тянуло запахом жареных баклажанов с чесноком и гречневой каши — простого ужина, который теперь вряд ли кто-то будет есть. Алексей опустил глаза вниз. Под ногами блестели осколки кружки, та самая, где когда-то золотыми буквами красовалась надпись «Самому лучшему папе». Подарок Артёма, сделанный с трепетом на прошлое 23 февраля. Теперь кружка покоилась мёртвыми кусками на полу.
Из-за стены доносилось глухое всхлипывание. Артём, стараясь не мешать взрослым, прятал лицо в подушку.
— Марина, ты понимаешь, что говоришь? — Алексей поднялся со стула, облокотился руками о стол. — Он же ребёнок. Мой сын!
— А Артём тогда кто? — резко повернулась к нему жена. В глазах блеснуло что-то острое, но слёз не было. — Или у нас дети делятся на «своих» и «чужих»?
— Не перекручивай, — нахмурился Алексей. — Я пытаюсь быть отцом Кириллу, хотя вижу его всего два раза в месяц. У него только я и остался.
— А у Артёма кто? — Марина сложила руки на груди. — Ты ведь тоже ему отец. Или забыл?
Между ними повисло тяжелое молчание. Часы на стене монотонно тикали, будто отсчитывая секунды до неизбежного взрыва.
— Я не против твоего сына, — наконец произнесла Марина, стараясь держать голос ровным. — Но я против того, что он превращает наш дом в поле боя. И что ты каждый раз делаешь вид, будто ничего не произошло.
Алексей вздохнул, опустил голову. Его ладони сжались в кулаки, суставы побелели.
— Ты жестока, Марина. Он всего лишь мальчишка.
Она отвернулась, снова взяла тряпку и стала оттирать столешницу, будто хотела стереть вместе с грязью и то, что только что сказала.
— Жестоко — это ломать то, что другим дорого. Жестоко — это убивать чужого хомячка ради игры. Жестоко — это смеяться над слезами. А я всего лишь сказала правду.
В этот момент где-то в глубине квартиры раздался новый всхлип Артёма. Оба взрослых вздрогнули.
— Видишь? — шёпотом сказала Марина, не оборачиваясь. — Он плачет не потому, что я строгая. А потому что здесь ему больше нет места.
Алексей сжал губы в тонкую линию. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле.
Литр молока и обещания
Марина стояла у мойки, механически двигая губкой по металлической поверхности. Вода лилась тонкой струйкой, смывая розовые разводы от крема. Руки дрожали, но она не позволяла себе остановиться.
— Ребёнок, говоришь? — повторила она тихо, глядя в раковину. — А мой Артём — не ребёнок?
Алексей промолчал.
Марина вспомнила день, когда они встретились. Казалось, будто это было в другой жизни.
Очередь в магазине тянулась медленно. В руках у неё была корзинка: молоко, хлеб, немного овощей. Шестилетний Артём дёргал её за рукав:
— Мам, давай возьмём ещё молока? — Его глаза сияли, как у любого ребёнка, который обожал какао по утрам.
— Я последнюю бутылку взял, — неловко улыбнулся мужчина позади. Высокий, в куртке с потертым воротником. — Но могу поделиться.
Так они и познакомились — через литр молока.
Через год расписались в загсе, тихо, без шумных застолий. Валентина Петровна, мама Марины, плакала и повторяла: «Наконец-то у Артёма будет отец». Отец Алексея, Иван Сергеевич, бывший трамвайщик, хлопал сына по плечу и говорил: «Смотри, не подведи».
Тогда всё казалось правильным, честным. Два одиноких человека нашли друг друга. Два ребёнка должны были стать братьями.
Но потом в их жизнь снова ворвалась Наталья. Звонки — один за другим.
— Лёша, у Кирилла температура, нужны лекарства.
— Папа, у меня завтра праздник в школе, помоги выбрать подарок!
— Лёша, срочно нужны новые кроссовки, без тебя он не хочет!
Алексей бросался туда-сюда, словно курьер. Артём смотрел, как чужой мальчик каждую неделю занимал место рядом с отцом.
— Это же отец и сын, — уговаривала себя Марина. — Дети привыкнут. Подружатся.
Но время показало обратное. Кирилл приходил в их дом как в игровую площадку без правил. Алексей смягчал каждый его проступок. А Артём всё больше замыкался в себе.
Марина выключила воду и медленно вытерла руки о полотенце.
— Я не против Кирилла, — сказала она, глядя мужу прямо в глаза. — Но я против того, что ты не видишь, как он рушит наш дом. И если ты не готов поставить границы — я поставлю их сама.
Алексей тяжело сел на стул.
— Ты не понимаешь… у него мать, которая настраивает его против меня. Если я буду строгим — он совсем отвернётся.
— А если ты будешь потакать, — Марина шагнула ближе, — он вырастет человеком, которому всё можно. И тогда отвернётся не только он. Отвернусь и я.
В коридоре послышался робкий шаг. Артём выглянул из-за угла, глаза красные от слёз. Он боялся войти, но боялся и уйти.
— Мам, — шепнул он, — мы будем ужинать?
Марина улыбнулась сыну сквозь горечь:
— Конечно, будем. Только втроём.
Первый звоночек
Первый тревожный звонок прозвенел весной. Воскресенье, парк возле дома. Кирилл на самокате разогнался по центральной аллее, колёса подпрыгивали на трещинах старого асфальта. Девочка лет четырёх только что закончила песочный замок, аккуратно украсила башни камушками.
Удар вышел звонким. Замок разлетелся, девочка заплакала.
— Аккуратней, чемпион, — Алексей потрепал сына по голове. — Пошли, купим мороженое.
Марина тогда сжала губы, но промолчала. Артём смотрел на неё снизу вверх и тихо спросил:
— Мам, а если бы я кого-то так ударил, ты бы меня повела за мороженым?
Марина не нашла, что ответить.
Через неделю Кирилл ворвался в детскую. Артём в это время заканчивал акварель для школьной выставки: рисовал травянистый луг, выводил каждую травинку.
— Смотрите, я художник! — закричал Кирилл и схватил кисть с фиолетовой краской. Размашисто провёл по обоям от потолка до пола. Получилась неровная полоса — «водопад».
Одна капля с кисти упала на рисунок Артёма. Лиловое пятно разошлось по бумаге, расплыв всю работу.
Артём молча закрыл альбом и отвернулся к окну.
— Обои всё равно старые, — махнул рукой Алексей. — Не переживай.
В майские праздники Кирилл решил «поиграть в садовника». Взял пятилитровую лейку и вылил всю воду на рассаду на балконе. Земля превратилась в грязь, базилик полёг, мята почернела.
— Молодец, Кирилл! — засмеялся Алексей. — Настоящий помощник!
Марина молча сгребала вёдрами комья земли, чувствуя, как внутри у неё что-то ломается.
Но последней каплей стал хомяк. Маленький Снежок, которого Артём выхаживал из пипетки, был его гордостью и другом. Кирилл открыл клетку:
— Пусть побегает, — сказал он весело.
Три дня Марина и Артём ползали по углам с фонариком. Нашли хомяка за холодильником — холодного, неподвижного.
Артём заплакал так, как Марина не слышала никогда.
— У папы можно всё, — пожал плечами Кирилл, будто это было объяснением.
Вечером Марина села напротив мужа.
— Лёша, нужны правила. Нельзя — значит нельзя. Для обоих мальчиков.
Алексей оторвал глаза от телефона.
— Ты просто не хочешь видеть моего сына. Признайся честно — без него тебе было бы спокойнее.
Марина почувствовала, как что-то оборвалось внутри. Это уже был не разговор. Это был фронт: она с Артёмом — против него с Кириллом.
Снег из торта
Воскресенье началось с запаха яблок и корицы. Валентина Петровна, мама Марины, принесла пирог-перевёртыш — её фирменный, с карамельными яблоками.
— К празднику, — поставила она на стол. — Артём же завтра на выставке участвует.
Артём готовил акварель с гнедым конём на лугу. Неделю трудился, тщательно выводил каждую деталь.
Следом за бабушкой «случайно» заглянула Наталья — принести Кириллу витамины. Высокая, в идеально выглаженном платье, с улыбкой, в которой чувствовалась колкая насмешка.
— Как мило у вас, — проговорила она, оглядываясь. — Почти по-домашнему.
Марина почувствовала, как слова жалят, будто иголки, обёрнутые в сахар.
Тем временем Кирилл заглянул в холодильник и увидел праздничный торт, приготовленный специально для выставки. Дотянулся, наклонил коробку.
— Снег! — закричал он и запустил обе руки в белый крем. Потом, увидев Артёма с рисунком, захихикал и бросил комок крема прямо в картину.
Белые пятна расползлись по бумаге. Артём побледнел, акварель дрожала в руках. Лист выскользнул и упал на пол.
— Ничего страшного, — Алексей взял салфетку. — Перерисуешь.
Марина встала и отодвинула стул.
— Нет. — Её голос звенел, как натянутая струна. — Так больше не будет. Встречайтесь где угодно — в парке, в кафе, у твоего отца. Но не здесь.
Наталья усмехнулась:
— Ну конечно, мачеха решила командовать.
Кирилл схватил Алексея за руку и всхлипнул:
— Папа, она злая! Я не хочу к злой тёте!
Марина стояла у мойки, руки скрещены на груди. Её взгляд был холодным и твёрдым. Решение принято.
Перемирие на хлебе
— Ты выгоняешь моего сына? — Алексей вскочил, стул с грохотом заскрипел по полу.
— Я защищаю своего. И наш дом, — Марина стояла, скрестив руки на груди, как за щитом.
Воздух в кухне сгустился. Даже запах яблок и корицы, что тянулся от пирога, казался тяжёлым и горьким.
Валентина Петровна, всё это время молчавшая у плиты, подошла ближе. Осторожно положила ладонь на плечо зятя.
— Алексей Николаевич, милый, — тихо сказала она. — Баловством вы делаете Кириллу только хуже. Он привыкнет, что ему всё можно. Это не любовь. Это — медвежья услуга.
Алексей сжал кулаки, губы дрогнули, но слов он не нашёл.
— Пойдём, Кирилл, — холодно сказала Наталья, хватая сына за руку. — Здесь тебя не ценят.
Кирилл прижался к отцу:
— Папа, не оставляй меня у злой тёти!
Алексей медлил всего секунду, потом пошёл за ними. Дверь хлопнула так, что звук разнёсся по батареям и задрожал в стаканах на полке.
В квартире воцарилась тишина.
Артём опустился на колени, стал собирать испорченные листы акварели. Его маленькие руки дрожали, слёзы капали прямо на смятые бумаги.
Валентина Петровна присела рядом, погладила внука по затылку:
— Нарисуешь нового коня, ещё красивее, слышишь?
Артём кивнул, но не поднял головы.
Марина достала ведро, швабру. Начала перемывать пол методично, туда-обратно, туда-обратно. Губы дрожали, но она молчала.
Позже, вечером, телефон разрывался от сообщений. Наталья писала без конца:
Ты запрещаешь отцу видеть ребёнка
Ты пожалеешь
Я подам в суд
Каждое слово было как укол.
Чтобы занять руки и не сойти с ума, Марина замесила тесто для хлеба. Банка с ржаной закваской пузырилась, пахла кисло и живо. Это был запах дома, который держался наперекор буре.
В детской Валентина Петровна укладывала Артёма.
— Баб, расскажи сказку, — попросил он, всхлипывая.
— Жила-была лошадь, которая бежала медленнее всех, — начала она. — Другие смеялись над ней, но она знала дорогу. И потому приходила первой.
Ключ повернулся в замке уже после полуночи. Алексей вошёл на кухню, тяжело сел напротив. На столе остывал хлеб — корка треснула, пар ещё тянулся наружу.
— Запах… как в детстве, — сказал он глухо. — Бабушка так пекла по воскресеньям.
Пауза. Потом:
— Завтра поведу Кирилла в планетарий. Сюда больше приводить не буду.
Марина подняла глаза.
— Спасибо.
Они смотрели друг на друга через стол. Оба понимали — это не мир. Только перемирие. Хрупкое, как яичная скорлупа.
Когда дети в безопасности
Прошло два месяца. Алексей встречался с Кириллом только по субботам. Иногда они кормили уток в парке, иногда смотрели звёзды в планетарии, иногда ездили к Ивану Сергеевичу в гараж, клеить модель старого трамвая.
Сначала Кирилл дулся, требовал ехать к папе домой, но Алексей был твёрд:
— Когда научишься вести себя — поедем. А пока так.
Дом без него стал тише. Базилик снова зазеленел на балконе, мята дала новые побеги. В детской появилась новая клетка: соседская девочка подарила Артёму джунгарского хомячка. Назвали его Снежком Вторым.
Артём готовился к новой выставке. Соседка Тамара Степановна, бывшая учительница рисования, показывала ему, как сушить акварель феном, чтобы краски не расплывались.
— Видишь, главное — терпение, — улыбалась она.
На этот раз Артём нарисовал лошадь под дождём. Вода стекала по её гриве, но глаза у животного были ясные и спокойные.
Вечером Марина резала ещё тёплый хлеб. Крошки сыпались на доску, нож хрустел о корку. Артём протянул ей новый рисунок — космическую станцию на фоне Земли.
— Красиво, сынок, — сказала она, гладила его по плечу.
За окном вспыхнули фары. Шаги по лестнице — знакомый ритм, через ступеньку. Алексей стоял на пороге, в руках свёрнутая афиша.
— Космическое шоу в планетарии, — сказал он. — Думал… может, пойдём все вместе? Я, Кирилл и Артём.
Марина секунду молчала. Потом вытерла руки о фартук и открыла дверь шире:
— Заходи. Ужинать будешь?
Алексей шагнул в дом. Артём выглянул из комнаты, робко улыбнулся. В его глазах не было страха.
Правда — это не когда всем одинаково хорошо. Правда — это когда дети в безопасности. Всё остальное — работа.
