– Ром, ты снова за свое? Я думала, мы этот разговор закрыли раз и навсегда.
Юля стояла посреди гостиной, скрестив руки на груди. Вечерний свет из окна падал на ее светлые волосы, собранные в небрежный пучок, и делал черты лица резкими, почти хищными. Она только что вернулась с работы, уставшая, и меньше всего на свете хотела продолжать этот тягучий, неприятный спор, который длился уже вторую неделю.
Роман сидел на диване, понурив голову. Он выглядел измученным. Темные круги под глазами, упрямая складка между бровями.
– Юль, ты не понимаешь. Ситуация изменилась. Маме сегодня позвонила Зойка… В общем, она требует, чтобы мама съехала до конца месяца.
– Что значит «требует»? – Юля сняла туфли и прошла на кухню. Говорить стоя было уже невмоготу. Она открыла холодильник, но тут же захлопнула его, не найдя в себе сил даже налить воды. – Это квартира твоей бабушки. Твоя мама там прожила всю жизнь. Какое право эта… Зойка имеет?
– Юридическое, – глухо ответил Роман из комнаты. – Бабушка, когда была уже совсем плоха, подписала дарственную на Зойку. Кто ж знал, что она так поступит? Мама думала, что племянница ее досмотрит, что все будет по-человечески. А Зойка дождалась, пока все сроки оспаривания пройдут, и теперь выставляет родную тетку на улицу. Говорит, у нее у самой семья, дети растут, им жить негде.
Юля села за кухонный стол. Новости были отвратительными. Она недолюбливала двоюродную сестру мужа, Зою, считая ее скользкой и расчетливой особой, но такого хода не ожидала даже от нее. Стало противно и горько за свекровь, Светлану Ивановну, тихую и безобидную женщину, которая всю жизнь проработала в библиотеке и меньше всего заслуживала подобного предательства.
– И куда ей теперь? – спросила Юля, хотя уже догадывалась, к чему клонит муж.
Роман вошел на кухню и остановился в дверях. Его взгляд был умоляющим.
– Юль, ну куда? К нам, конечно. Временно. Пока мы что-нибудь не придумаем. Продать дачу, взять ипотеку… Но на это нужно время. Ей же надо где-то жить прямо сейчас.
Юля молчала, глядя в одну точку на столешнице. Эта двухкомнатная квартира на окраине города была ее крепостью. Единственное по-настоящему ценное, что оставил ей отец. Он умер три года назад, оставив после себя это жилье и стойкое убеждение, что женщина должна иметь свой угол, свою территорию, где она будет полной хозяйкой. «Никогда ни от кого не завись, дочка, – говорил он. – Особенно в квартирном вопросе. Свой дом – это твоя свобода». Юля свято чтила завет отца. Эта квартира была не просто квадратными метрами. Это была память, безопасность и независимость.
– Ром, твоя мама может пожить у нас. Месяц, два. Пока вы не решите вопрос с ее жильем. Гостиная в ее распоряжении, – медленно проговорила она, тщательно подбирая слова.
Роман заметно расслабился. Он подошел и осторожно обнял ее за плечи.
– Спасибо, Юленька. Я знал, что ты поймешь. Она много места не займет, ты же знаешь, какая она тихая.
Но через неделю, когда Светлана Ивановна уже перевезла к ним два чемодана и коробку с книгами, разговор возобновился, но уже в другой, куда более неприятной тональности.
– Понимаешь, мама ходила в поликлинику, – начал Роман издалека, когда они ужинали вдвоем. Свекровь тактично закрылась в гостиной, чтобы им не мешать. – Ей нужно постоянно наблюдаться у кардиолога, а ее поликлиника по старому месту жительства. Ее здесь не примут. Нужна временная регистрация.
Юля отложила вилку. Аппетит пропал мгновенно.
– Что ты предлагаешь?
– Юль, ну что я предлагаю? Зарегистрировать ее у нас. Временно. На полгода, на год. Это же простая формальность, чтобы человек мог получать медицинскую помощь.
– Это не формальность, Рома. Это регистрация в моей квартире.
В его голосе появились жесткие нотки.
– А в чем проблема? Она моя мать! Она в беде. Неужели тебе сложно пойти навстречу? Это же не значит, что она претендует на твою квартиру.
И вот тут-то Юля и взорвалась. Все накопившееся раздражение, усталость и страх потерять свою единственную опору выплеснулись наружу.
– Квартира – МОЯ и точка! Мне ее отец в наследство оставил, и прописывать я тут никого не собираюсь! Ни временно, ни постоянно. Это было мое условие, когда мы женились, помнишь? Я хозяйка, и только я решаю, кто здесь будет зарегистрирован. А я не хочу здесь никого регистрировать.
Роман побагровел. Он смотрел на нее так, будто видел впервые.
– Ты сейчас серьезно? Моя мать может остаться без врачебной помощи, а ты рассуждаешь о каких-то своих принципах? Где твое сердце, Юля?
– Мое сердце на месте! – отрезала она. – И мой мозг тоже. Сегодня – временная регистрация для поликлиники. Завтра – постоянная, потому что «маме так удобнее». А послезавтра окажется, что выписать пожилого человека из единственного жилья практически невозможно! Я эти истории знаю, спасибо! Я не для того всю жизнь карабкалась, чтобы в один прекрасный день оказаться в коммуналке в собственной квартире.
– Да кто тебе говорит про коммуналку! – почти кричал Роман. – Ты слышишь только себя! Я говорю о помощи самому близкому мне человеку!
– А я говорю о своей безопасности! – не уступала Юля. – Есть платные клиники. Давай оплатим ей прием у кардиолога. Давай наймем ей сиделку, если нужно. Я готова тратить деньги. Но прописывать – нет. Это не обсуждается.
Наступила тяжелая, звенящая тишина. Они смотрели друг на друга с отчуждением и враждебностью. Казалось, за эти десять минут между ними выросла стеклянная стена. Роман молча встал из-за стола, взял свою тарелку и с грохотом бросил ее в раковину.
– Я понял тебя, Юля. Спасибо за ужин.
Он ушел в спальню и плотно закрыл за собой дверь. Юля осталась сидеть на кухне, чувствуя, как по щекам текут злые, бессильные слезы. Она была уверена в своей правоте, но отчего-то на душе было невыносимо гадко.
Следующие дни превратились в тихий ад. Роман с ней практически не разговаривал, ограничиваясь односложными ответами. Он демонстративно уходил из дома рано утром и возвращался поздно, когда Юля уже собиралась спать. Светлана Ивановна, чувствовавшая напряжение, старалась быть совершенно незаметной. Она тихо сидела в своей комнате, выходила на кухню, только когда там никого не было, и говорила с Юлей тихим, виноватым голосом.
– Юлечка, вы уж простите, что я вас стесняю. Я скоро что-нибудь придумаю, честное слово. Ромочка ищет варианты.
От этой ее кротости Юле становилось только хуже. Была бы свекровь скандальной, требовательной, было бы легче ее ненавидеть и оправдывать свою жесткость. Но Светлана Ивановна была жертвой обстоятельств, и Юля, отказывая ей в простой, казалось бы, просьбе, чувствовала себя чудовищем.
Чтобы отвлечься, она с головой ушла в работу. Она работала главным бухгалтером в небольшой строительной фирме, и конец квартала всегда был напряженным временем. Цифры, отчеты, балансы – все это позволяло не думать о гнетущей атмосфере дома.
Однажды вечером к ней в кабинет зашла Марина, начальница отдела кадров и ее единственная близкая подруга.
– Юлька, ты чего тут до ночи сидишь? Поехали, я тебя подвезу.
Марина была женщиной боевой, дважды разведенной, с острым языком и прагматичным взглядом на жизнь.
По дороге Юля, не выдержав, рассказала ей все. О квартире, о свекрови, о требовании Романа и об их ссоре.
Марина выслушала молча, сосредоточенно глядя на дорогу.
– М-да, ситуация паршивая, – протянула она, когда Юля закончила. – С одной стороны, мужика твоего понять можно. Мать родная на улице оказалась. А с другой… Ты права на все сто процентов.
– Ты правда так думаешь? – с надеждой спросила Юля. – А то я уже сама себя съела. Чувствую себя последней эгоисткой.
– Никакая ты не эгоистка. Ты просто умная женщина, которая думает о своем будущем. Сегодня ты его мать пропишешь из жалости, а завтра он тебе заявит, что ты должна быть благодарна, что тебя из твоей же квартиры не выгнали. Мужики, когда дело касается их матерей, теряют голову. А законы у нас такие, что потом ничего не докажешь. Пожилой человек, проблемы со здоровьем – и все, привет. Будешь жить с ней до скончания века. Оно тебе надо?
– Не надо, – твердо сказала Юля. – Но как быть с Ромой? Он же со мной не разговаривает. Смотрит волком. Я боюсь, что мы… разведемся.
– Ну, знаешь, если ваш брак держится только на твоей квартире, то нужен ли тебе такой брак? – философски заметила Марина. – Ты ему предложила альтернативу? Платные клиники, помощь с арендой?
– Предложила. Он даже слушать не стал. Для него это дело принципа. «Ты не считаешь мою маму своей семьей», – вот что он мне сказал.
– А ты и не обязана, – отрезала Марина. – У тебя своя семья – это ты и он. А его мама – это его мама. Он мужчина, пусть решает ее проблемы, не впутывая тебя в юридические ловушки. Стой на своем, Юлька. Перебесится и успокоится. Куда он денется с подводной лодки?
Разговор с Мариной придал Юле уверенности. Она решила держаться выбранной линии. Но ситуация осложнилась. Через пару дней Светлане Ивановне стало плохо с сердцем. Пришлось вызывать «скорую». Врач, молодой парень с уставшим лицом, сделал кардиограмму, укол и, уходя, бросил Роману:
– Давление скачет. Ей нужно систематическое наблюдение, подбор терапии. Ведите ее к участковому кардиологу. И не затягивайте.
После этого визита Роман стал еще мрачнее. Он больше не просил, он требовал.
– Ты слышала, что врач сказал? Ей нужно лечение! А без регистрации ее никто не примет! Неужели тебе плевать на ее жизнь?
– Мне не плевать! – кричала Юля в ответ. – Я же сказала, давай оплатим ей хорошего платного врача! Найдем лучшего в городе!
– У нас нет таких денег, чтобы постоянно водить ее по платным врачам! – рычал Роман. – Один прием стоит как треть моей зарплаты! А там нужны будут обследования, анализы! Почему мы должны выбрасывать деньги, если она имеет право на бесплатную медицину? Просто из-за твоего упрямства?
– Это не упрямство! Это предусмотрительность!
Их скандалы стали ежедневными. Тихая квартира превратилась в поле боя. Светлана Ивановна, слыша их крики из своей комнаты, плакала. Однажды Юля, проходя мимо ее двери, услышала, как свекровь говорит по телефону, видимо, с какой-то подругой:
– …нет, Людочка, я им только мешаю. Они из-за меня ругаются каждый день. Юля – хорошая девочка, но она меня боится… Да, боится. Боится, что я у нее квартиру отниму. А мне чужого не надо, мне бы только угол свой… Ромочка старается, но что он один может… Не знаю, что делать, хоть в петлю лезь…
Юля застыла в коридоре. Слова «хоть в петлю лезь» обожгли ее ледяным огнем. Она представила, что может случиться непоправимое, и виноватой в этом будет она. Всю ночь она не спала, ворочаясь и думая. Утром она подошла к Роману с опухшими от слез глазами.
– Хорошо. Я согласна. Делай ей временную регистрацию. На год.
Роман посмотрел на нее недоверчиво, потом его лицо медленно просветлело.
– Правда? Юль, ты серьезно?
Он бросился ее обнимать, но она отстранилась.
– Я это делаю не для тебя. Я это делаю, чтобы твоя мать не натворила глупостей. Но запомни, Рома, ровно через год ее регистрации в этом доме не будет.
– Конечно, конечно, – торопливо согласился он. – За год мы что-нибудь решим. Спасибо тебе, Юлька! Спасибо!
На несколько недель в доме воцарился хрупкий мир. Светлану Ивановну зарегистрировали, прикрепили к поликлинике, и она начала ходить по врачам. Роман снова стал с Юлей ласков, пытался шутить, дарить цветы. Но Юля чувствовала себя опустошенной. Она уступила. Она нарушила слово, данное себе и своему отцу. И это ощущение поражения не отпускало ее ни на минуту.
Она стала внимательнее присматриваться к мужу. И то, что она видела, ей не нравилось. Роман, добившись своего, совершенно расслабился. Он перестал говорить о поиске жилья для матери, об ипотеке или продаже дачи. Все его разговоры сводились к тому, как хорошо, что «мама теперь под присмотром».
Прошло полгода. Потом восемь месяцев. Год подходил к концу, а ситуация не менялась. Светлана Ивановна по-прежнему жила в гостиной. Роман вел себя так, будто это норма, и так будет всегда.
Однажды вечером Юля не выдержала.
– Рома, срок регистрации твоей мамы заканчивается через два месяца. Мы будем его продлевать? – спросила она нарочито спокойным тоном.
Роман оторвался от телевизора.
– В смысле? А куда ей деваться? Конечно, будем.
– Нет, не будем, – так же спокойно ответила Юля. – Мы договаривались на год. За этот год ты должен был решить вопрос с ее жильем. Что ты сделал для этого?
Роман нахмурился.
– Юль, ну что я мог сделать? Цены на квартиры видел? На дачу покупателя нет. Ипотеку нам с нашими зарплатами никто не даст. Ну что ты предлагаешь? Выгнать ее на улицу?
– Я предлагаю тебе выполнить наше соглашение. Я пошла тебе навстречу, нарушила свой главный принцип. Теперь твоя очередь.
– Ах, вот оно что! – в его голосе зазвенел металл. – Ты мне теперь всю жизнь этим попрекать будешь? Сделала одолжение и теперь требуешь благодарности?
– Я требую не благодарности, а справедливости! – повысила голос Юля. – Это моя квартира! И я не хочу, чтобы в ней постоянно жил посторонний для меня человек, как бы хорошо я к ней ни относилась!
– Она не посторонняя! Она моя мать! И твоя семья!
– Нет, Рома! Семья – это ты и я! А когда в семью вмешиваются родители, она рушится! Я дала тебе год. Ты ничего не сделал. Значит, тебя все устраивает. А меня – нет.
Скандал был страшным. Они кричали друг на друга, вспоминая все обиды. Роман обвинял ее в черствости, эгоизме, в том, что она никогда не любила ни его, ни его мать. Юля обвиняла его в инфантильности, в том, что он прячется за мамину юбку и не хочет брать на себя ответственность.
На пике ссоры Роман выпалил:
– Да если бы не эта твоя квартира, ты бы вообще никому не была нужна со своим характером!
Это был удар ниже пояса. Юля замолчала, чувствуя, как внутри все оборвалось. Она посмотрела на мужа холодным, чужим взглядом.
– Собирай вещи.
– Что? – не понял он.
– Собирай свои вещи и уходи. К маме. Раз она для тебя важнее. Живите где хотите – на даче, на съемной квартире, у друзей. Но не здесь. Срок вашей аренды истек. И моего терпения тоже.
Роман сначала не поверил. Он пытался что-то говорить, кричать, угрожать. Но Юля была как камень. Она молча открыла шкаф и начала выбрасывать его одежду на пол.
– Уходи, Рома. Я подаю на развод.
Он ушел на следующий день, забрав свою мать и два ее чемодана. Перед уходом Светлана Ивановна подошла к Юле. Ее лицо было серым, глаза заплаканными.
– Прости меня, Юлечка. Я не хотела… Я все разрушила.
– Вы ни в чем не виноваты, Светлана Ивановна, – бесцветным голосом ответила Юля. – Просто мы с вашим сыном оказались слишком разными людьми.
Когда за ними закрылась дверь, Юля медленно обошла свою квартиру. Вот гостиная, где больше не стоит раскладной диван свекрови. Вот спальня, где больше нет вещей Романа. Вот кухня, где больше никто не будет упрекать ее в черствости.
Она была одна. В своей собственной, неприкосновенной крепости. Она отстояла свое право, свою территорию, свою независимость. Но на душе была такая звенящая, ледяная пустота, что хотелось выть. Она села на диван, обхватила себя руками и впервые за много месяцев заплакала – не от злости или обиды, а от горького, всепоглощающего одиночества. Она победила, но в этой войне не было победителей. Только проигравшие.
