Дождь стучал по подоконнику нашей съемной однушки, ритмично отсчитывая секунды этого бесконечного ноябрьского вечера. В углу, на раскладушке, ворочалась наша пятилетняя дочь Катя, и с каждым ее движением моё сердце сжималось от жалости. Мы с мужем Максимом сидели за столом, уставленным счетами за коммуналку и ипотечными выкладками, которые сводились к одному: ещё как минимум год, а то и два, мы будем ютиться здесь втроем.
Максим молча водил пальцем по столу, вырисовывая невидимые цифры. Его плечи были согнуты под грузом этой безнадежности.
— Может, поищем что-то подальше от центра? — тихо предложила я. — Подешевле.
— Это значит три пересадки на метро до моей работы и никакого садика для Кати рядом, — устало ответил он, отодвигая бумаги. — Тупик, Алин. Полный тупик.
В этот момент зазвонил его телефон. На экране вспыхнуло улыбающееся фото его матери, Галины Петровны. Максим вздохнул и взял трубку.
— Мам, привет. Что-то случилось?
Я слышала её бодрый, уверенный голос, но не разбирала слов. Максим сначала хмурился, потом его лицо выразило крайнее недоумение.
— Что? Мам, ты серьёзно? Но как?.. Да нет, конечно, это просто неожиданно… Хорошо, поговорим. Передам тебе трубку.
Он протянул мне телефон с видом человека, который не уверен, проснулся он или ещё спит.
— Алло, Галина Петровна?
— Алиночка, дорогая! — её голос звенел неподдельной, почти торжествующей радостью. — Я вас спасла! Вы меня поблагодарите! Завтра же ко мне, всё обсудим. Я жду!
Она бросила трубку, не дав мне задать ни одного вопроса. Я перевела взгляд на Максима.
— Что случилось? Что значит «спасла»?
Он медленно опустился на стул, почесал затылок.
— Она сказала… что дарит нам свою квартиру. Ту самую, двушку, что ей от бабушки досталась.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только ровным дыханием Кати. Я смотрела на мужа, ожидая, что он улыбнётся, скажет «разыграла». Но он был абсолютно серьёзен.
— Подарила? Просто так? Но… почему? И где она сама будет жить?
— Она говорит, что ей одной слишком много хлопот с городом, что она купила себе уютную студию в том самом доме на окраине, где живёт её подруга. А эту квартиру — нам. Чтобы мы, наконец, «зажили по-человечески», как она выразилась.
В моей голове всё крутилась одна мысль: «Этого не может быть». Галина Петровна была человеком расчётливым, практичным и до мозга костей прагматичным. Щедрые подарки просто так — это было не про неё. Но с другой стороны — какая же это была бы удача! Собственная квартира! Своя комната для Кати! Мы бы смогли наконец откладывать деньги на что-то ещё, кроме аренды.
На следующий день мы, как загипнотизированные, приехали к ней. Галина Петровна встретила нас на пороге своей хрущёвки сияющей улыбкой, обняла, расцеловала. В квартире пахло пирогами.
— Ну что, мои бедные затюканные? — она гладила Максима по щеке. — Хватит мыкаться по съёмным углам. Жизнь одна! Входите, располагайтесь!
Она провела нам экскурсию по квартире, хотя мы и так её знали. Вот просторная зала, вот кухня, где всё ещё пахнет её знаменитыми солеными огурцами, вот мамина комната… Я ловила себя на чувстве вины за свои подозрения. Она выглядела искренней.
За чаем с вишнёвым пирогом она изложила план.
— Итак, дети. Квартира оформлена на меня. Я уже поговорила с юристом — самый простой и быстрый способ это дарственная. Я дарю её Максиму. Ты же мой сын, моя кровь. — Она посмотрела на него с умилением. — Никаких налогов, никаких проблем. Подписываем документы — и вы хозяева.
— Мама, мы не знаем, как тебя благодарить, — Максим говорил искренне, его глаза блестели. Он видел в этом поступке чистую материнскую любовь, и мне стало стыдно за свои сомнения.
— Благодарите тем, что заживете счастливо, — отрезала она. — И ещё один момент. Я тут подумала… та студия, которую я купила, она немного маловата для всех моих вещей. Мебель из этой квартиры, некоторые шкафы, сервант… Вы же не против, если я пока оставлю это всё здесь? Вам же нужно время на ремонт, обустройство. Я постепенно перевезу.
— Конечно, мам! — сразу же согласился Максим. — Что ты! Оставляй всё, что нужно.
Я тоже кивнула. Просьба звучала абсолютно логично. Разве можно было отказать? Она же дарит целую квартиру!
Через неделю документы были готовы. Мы встретились у нотариуса. Галина Петровна была по-деловому собранна и весела. Она шутила с нотариусом, подписывала бумаги с лёгкостью, как будто отдавала нам не дорогостоящую недвижимость, а коробку со старыми книгами.
Когда всё было заверено, она обняла Максима.
— Ну вот, сынок. Теперь ты полноправный хозяин. Поздравляю.
Мы вышли на улицу. Я держала в руках заветную копию дарственной. Сердце пело. Максим обнял меня за плечи и притянул к себе.
— Видишь? А ты сомневалась. Всё наконец-то налаживается, Алин.
Я смотрела на улыбающееся лицо мужа, на документ в своих руках и старалась прогнать прочь последнюю, цепкую тень сомнения. Она была права. Всё налаживалось. Просто нужно было принять этот подарок и быть благодарными.
Я тогда ещё не понимала, что самые дорогие подарки всегда приходят с невидимыми, очень прочными нитями. И что рано или поздно даритель обязательно дёрнет за них, напомнив о своей щедрости.
Прошло полгода. Полгода счастья, которое казалось таким хрупким и таким бесценным. Стены в панельной хрущёвке, которые я когда-то считала унылыми, теперь виделись нам с Максимом надежным семейным ковчегом. Мы не спеша делали ремонт: сначала оклеили обоями комнату Кати, потом , в выходные, возились с кухней. Жизнь обретала уют и покой, которого нам так не хватало.
Галина Петровна изредка звонила, интересовалась, как идут дела, всегда упоминая о своих вещах, аккуратно сложенных в зале и на балконе.
— Как мой сервант поживает? Не царапаете его? — спрашивала она, и в её голосе звучала лёгкая, почти шутливая укоризна.
— Всё в полном порядке, мам, — успокаивал её Максим. — Места много, он нам пока не мешает.
Однажды вечером, когда мы с Катей лепили из пластилина за кухонным столом, а Максим смотрел телевизор, в дверь позвонили. Я удивилась — мы не ждали гостей.
На пороге стояла Галина Петровна. В руках у неё был большой торт в коробке. Она сияла.
— Внученька моя! Иди к бабушке! — она прошмыгнула внутрь, повесив на вешалку свое пальто, и направилась прямиком к Кате, даже не поздоровавшись как следует. — Что это у нас такое красивое? Уточка? Молодец!
Максим выключил телевизор.
— Мама, что случилось? Ты же не предупреждала, что заедешь.
— А что, родной дом теперь нужно предупреждать? — она подняла на него глаза, и в них мелькнула игривая обида. — Решила проведать, как вы тут поживаете без меня. И торт внучке привезла. Без повода.
Мы переглянулись с Максимом. Без повода у его матери не бывало ничего. Но мы молча перешли на кухню, поставили чайник. Атмосфера была тёплой, почти семейной. Она расспрашивала о работе, хвалила новые обои, поправляла занавески. Казалось, вот оно, идеальное завершение дня.
Но я заметила, что её взгляд стал более собранным, когда она отпила из чашки и аккуратно её поставила.
— Собственно, дети, я к вам не только с тортом, — начала она, и её голос приобрёл лёгкие, деловые нотки. — Ко мне тут небольшая проблемка пришла. Вернее, не ко мне, а к нам, к семье.
Максим насторожился.
— Какая проблемка?
— Это касается Андрюши, — вздохнула она, делая скорбное лицо. — Совсем мальчик мой загулялся. С этой своей… как её… Маргаритой, что ли, расстался. Совсем. Она его, бедного, из своей квартиры выставила. Представляешь? Совсем негде голову преклонить.
Андрей, младший брат Максима, был классической белой вороной в их семье. Вечный студент, потом вечный безработный, жил на деньги матери и сомнительные заработки. Я всегда чувствовала к нему лёгкую неприязнь.
— Жаль, конечно, — осторожно сказал Максим. — Но он же всегда как-то выкручивался. Снимет что-нибудь.
— Что снять-то?! — всплеснула руками Галина Петровна. — Откуда деньги? Он же после этого разрыва совсем подавленный. Ему бы к родным людям, прийти в себя. Около семьи.
Она сделала паузу, давая нам прочувствовать всю глубину несчастья её младшего сына.
— Так вот я и подумала… — она обвела нас с Максимом тёплым, умоляющим взглядом. — Пока он не встанет на ноги, не найдёт новую работу и жильё… Можно он поживёт у вас? Ну совсем чуть-чуть. Месяц-другой.
В кухне повисла тягостная тишина. Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Мы только-только обрели свой угол, свой мирок, куда не долетают чужие проблемы.
— Мам, ты же понимаешь… — начал Максим, смотря в стол. — У нас же Катя. Квартира не резиновая. И его образ жизни… Он же ночами не спит, музыку включает…
— Максим! — голос Галины Петровны дрогнул, в нём появились стальные нотки. — Это твой родной брат! Кровь от крови! Он в беде! А у тебя suddenly не находится для него уголка в квартире, которую я тебе подарила? Из рук в руки! Или я должна была наперёд знать, что мой сын станет таким чёрствым и будет считать квадратные метры, когда речь идёт о помощи семье?
Она играла на самом больном — на чувстве вины и долга. Максим помрачнел. Он не смотрел ни на неё, ни на меня.
— Я не это имел в виду… Просто нужно всё обдумать.
— Обдумать? — она фыркнула. — А что тут обдумывать? Я уже всё обдумала. Чтобы он не был вам обузой, я его уже прописала сюда. Временная регистрация, всё чисто, по закону. Пусть просто числится по адресу, а жить будет у меня в студии, на диване. Ему лишь бы прописаться где-то. А то паспортный стол уже достал. Чисто формальность.
Слово «прописка» прозвучало как выстрел. Я перестала понимать.
— Прописали? Сюда? — переспросила я, не веря своим ушам. — Без нашего ведома?
— Алиночка, милая, да не кипятись ты! — Галина Петровна повернулась ко мне, её лицо снова излучало тепло и успокоение. — Я же объясняю: это фикция! Пустая бумажка для отдела кадров на его новой работе. Он даже ночевать здесь не будет! Я же не дура, чтобы вам жизнь осложнять. Он будет у меня. Это просто моя помощь ему. А вы, как владельцы квартиры, просто делаете одолжение своей свекрови. Неужели я не могу попросить вас о такой мелочи после всего?
Она смотрела на нас умоляюще. Давила на жалость, на родственные чувства, на нашу предполагаемую неблагодарность.
Максим сдался. Я видела это по его плечам — они обвисли.
— Ладно, мам. Пусть прописывается. Но только на время. И чтобы он нам тут под ногами не путался.
— Конечно, родной! Конечно! — она сразу же просияла, вскочила и расцеловала его в щёку. — Спасибо! Я так и знала, что вы у меня золотые, не оставите в беде.
Она допила чай, поговорила ещё пять минут о пустяках и ушла, оставив после себя тяжёлый, невысказанный осадок и полуостывший торт.
Я молча смотрела на Максима.
— Ты понимаешь, что только что согласился? — тихо спросила я.
— А что я должен был делать, Алина? — он развёл руками, и в его глазах читалась усталая беспомощность. — Она же права. Квартира-то её, в конце концов. Подареная, но её. Она попросила о такой ерунде… Мы же не можем отказать.
— Прописка — это не ерунда, Максим.
— Это временно! — он повысил голос, но сразу же опустил его, кивнув в сторону комнаты, где спала Катя. — Месяц-другой, и он выпишется. Не драматизируй.
Он встал и ушёл в зал, включать телевизор. Спор был исчерпан.
Я осталась сидеть на кухне, глядя в тёмное окно, в котором отражалась моя собственная тревожная тень. Голос разума твердил, что всё это неправильно, что нас мягко, но настойчиво втягивают в какую-то игру. Но голос благодарности и желания сохранить мир в семье шептал: «Успокойся. Это всего лишь формальность. Всё будет хорошо».
Я так отчаянно хотела верить в это «хорошо», что решила заглушить первую тревогу. Самая большая ошибка, которую мы совершаем, — это верить, что чужие правила игры справедливы.
Прошёл месяц. Тот самый, за который Андрей должен был «прийти в себя» и «найти новую работу». За это время он ни разу не появился на нашем пороге, и я потихоньку начала успокаиваться. Может, и правда, это была просто формальность. Максим, довольный, что инцидент исчерпан, даже перестал вздрагивать при звонках от матери.
Всё изменилось в один вечер. В дверь позвонили резко и настойчиво, не как обычно звонят соседи или почтальон. Я открыла, и на пороге, облокотившись о косяк, стоял Андрей. За его спиной валялся огромный, потрёпанный рюкзак.
— Привет, сестрёнка! — он широко ухмыльнулся, и от него пахло дешёвым табаком и чем-то ещё сладковатым. — Пропускай хозяина.
Он без приглашения переступил порог, швырнул рюкзак в угол прихожей, прямо на только что вымытый пол, и прошёл в зал, озираясь.
— Ничё так, у вас уютненько. Мамаша не врала. — Он плюхнулся на диван, отодвинул ногой журнальный столик и достал из кармана пачку сигарет. — Можно я тут?
— Нет, нельзя, — ответила я, пытаясь сохранить спокойствие. — У нас ребёнок. И вообще, ты же должен был жить у Галины Петровны.
— Ага, щас, — фыркнул он, всё же убирая сигареты. — На том диване, что у неё, только сидеть можно, а не спать. Спина отваливается. А тут, я смотрю, диван ничего. Место есть. Так что я к вам.
Моё сердце упало. В этот момент с работы вернулся Максим. Увидев брата, он замер в дверях.
— Андрей? Что ты здесь делаешь?
— А живу, браток! — обрадовался Андрей, как будто это была самая естественная вещь на свете. — Мама говорила, вы не против. Я тут на диване размещусь, не буду вам мешать.
Максим растерянно посмотрел на меня. Я увидела в его глазах ту самую беспомощность, которая начала меня всерьёз пугать.
— Но… мама говорила, что это временно и ты будешь у неё, — слабо попытался возразить он.
— Ну, планы поменялись. Вам-то что? Места много. — Андрей уже разулся и устроился поудобнее, включил телевизор на полную громкость.
С этого дня наша жизнь превратилась в кошмар. Андрей не просто жил на нашем диване. Он поселился там, как полноправный хозяин. Его вещи валялись повсюду. Он никогда не мыл за собой посуду, говоря, что «это не мужское дело». Он приходил глубокой ночью, громко топая и напевая, будил Катю. Как-то раз я застала его роющимся в нашем с Максимом шкафу.
— Что ты ищешь? — вырвалось у меня.
— Носки чистые, — ответил он, не смущаясь. — У меня все кончились.
Он вёл себя с нами снисходительно-фамильярно, как будто мы были прислугой в его доме. Максим пытался поговорить с ним, но все разговоры упирались в одно: «Мама разрешила. Вы что, жадничаете? Квартира-то вроде как семейная, я ведь не чужой».
Я больше не могла терпеть. После того как Андрей привёл каких-то сомнительных друзей и они до утра слушали громкую музыку, а Катя плакала от страха, я набрала Галину Петровну.
— Здравствуйте, Галина Петровна. Мы должны серьёзно поговорить об Андрее.
— Алиночка, дорогая! — её голос звучал слащаво и натянуто. — Как мои мальчики? Ужинаете вместе? Как хорошо, что брат рядом с братом!
— Андрей живёт у нас уже три недели, — холодно сказала я, пропуская мимо ушей её притворство. — Он не ищет работу, не соблюдает никаких правил, мешает ребёнку. Вы говорили, что это ненадолго и он будет у вас.
— Ах, деточка, ну что поделать! — вздохнула она. — Он же взрослый человек, я не могу его заставить. А у меня в студии действительно тесно. Потерпите, родная. Разве можно выгонять родную кровь на улицу? Вы же не бессердечные.
— Это не вопрос сердечности, это вопрос уважения к нашему дому! — не выдержала я. — Он ведёт себя ужасно!
Голос Галины Петровны моментально потерял всю слащавость и стал сухим и металлическим.
— Алина, давай без истерик. Мой сын временно переживает непростой период. И он имеет полное право на поддержку семьи в стенах квартиры, которая, не будем забывать, ещё недавно была моей. Я попросила вас о небольшой услуге. Неужели это так сложно — проявить немного доброты? Или мои подарки обязывают лишь меня одну?
Она положила трубку. Я стояла с телефоном в руке, чувствуя, как от злости и бессилия у меня дрожат пальцы. Она снова сделала всё так, что мы выглядели неблагодарными монстрами, а её никчёмный сын — жертвой обстоятельств.
В тот вечер я не могла уснуть. Тихонько, чтобы не разбудить Максима, я взяла его ноутбук и вышла на кухню. Я забила в поиск простой, но жизненно важным вопрос: «Права прописанного в квартире человека».
То, что я обнаружила, заставило мою кровь похолодеть. Статья за статьёй, форум за форумом твердили одно: постоянная регистрация (а не временная, как уверяла свекровь) даёт человеку право жить в квартире бессрочно. Выписать его без его согласия можно только через суд, и для этого нужны очень веские основания: неуплата коммунальных услуг, длительное отсутствие, асоциальное поведение, которое нужно доказать. Даже если он не собственник.
Слово «бессрочно» пылало у меня перед глазами. Значит, так оно и было. Всё спланировано. Подарок с огромной, отравленной крючком внутри. Галина Петровна подарила Максиму квартиру, но тут же обеспечила себе рычаг давления в лице прописанного сына. Она никогда не собиралась отпускать нас на свободу.
Я закрыла ноутбук и опустила голову на холодную столешницу. Тишину в квартире нарушал храп Андрея, доносящийся из зала. Он звучал как победный марш. Они победили. А мы, наивные, даже не поняли, что уже вступили в войну.
Неделю я жила в отупевшем, звенящем молчании. Знание о том, что прописанный Андрей имеет полное право находиться здесь столько, сколько захочет, висело на мне тяжелым свинцовым плащом. Я перестала делать ему замечания. Зачем? Это не имело смысла. Я лишь молча убирала за ним его же мусор, стараясь оградить Катю от этого беспорядка. Максим чувствовал моё состояние, но все его попытки заговорить я обрывала на корню. Он видел результаты моего ночного поиска в интернете и понимал всё без слов. В его глазах читался стыд и растерянность.
Андрей, почувствовав свою полную безнаказанность, распоясался окончательно. Он уже не просто валялся на диване, а вёл себя как хозяин, указывая, что не нравится ему в «его» квартире.
— Алиша, а можно суп посолонее? Этот на воду похож, — говорил он за обедом, заставляя меня сжимать ложку до побеления костяшек.
Максим молча смотрел в тарелку. Конфликт с братом означал бы неминуемый конфликт с матерью, к которому он был не готов.
В одну из суббот, когда мы с Катей собирали паззл на полу в её комнате, а Максим клеил обои в коридоре, в дверь снова раздался тот самый настойчивый, властный звонок. Сердце моё упало. Я знала, кто это.
На пороге стояли они оба. Галина Петровна — в новой шубке, с сияющей, победной улыбкой. И Андрей — с важным, раздувшимся от самозначимости видом. Они вошли, не дожидаясь приглашения, как будто это был их законный входной день.
— Ну, здравствуйте, мои дорогие! — пропела Галина Петровна, окидывая взглядом коридор. — Ремонтик подвигается? Молодцы!
Она прошла в зал, сняла пальто и аккуратно повесила его на спинку стула, явно показывая, что пришла надолго. Андрей сразу плюхнулся на диван и взял с журнального столика яблоко.
Максим вышел из коридора, вытирая руки о тряпку. Его лицо было напряжённым.
— Мама, что случилось? Мы не ждали.
— А я и не предупреждала, — легко парировала она. — Решила сделать сюрприз. Пришла вас спасать.
Слово «спасать» прозвучало зловеще. Я поднялась с пола, посадила Катю в её комнату и закрыла дверь. Инстинкт подсказывал, что ребёнку не нужно быть свидетелем того, что сейчас произойдёт.
— Спасать? От чего? — спросил Максим, медленно подходя к столу.
— Ну, посмотрите сами! — Галина Петровна широким жестом обвела комнату. — Вы втроём ютитесь в этой старой хрущёвке! Теснота, духота! Андрею даже своей комнаты нет! А ведь он молодой человек, ему нужно личное пространство для роста.
Я не могла поверить своим ушам. Она говорила о личном пространстве для своего взрослого бездельника сына в квартире, где у пятилетнего ребёнка его не было.
— Мам, мы только начали делать ремонт, — растерянно сказал Максим. — Всё нормально. Мы справляемся.
— Нет, сынок, не нормально! — её голос зазвенел, как сталь. — Я вижу, как вам тяжело. И я, как мать, не могу на это смотреть. Поэтому я всё обдумала и нашла идеальное решение для всех.
Она с торжествующим видом открыла свою объёмную сумку и достала оттуда папку с документами. Та самая, что была у нотариуса. Моё дыхание перехватило.
— Вот смотрите, — она разложила на столе какие-то бумаги, распечатки с фотографиями домов. — Мы продаём эту тесную квартиру. Я уже поговорила с риелтором — она очень востребована, уйдёт за неделю. На вырученные деньги, плюс я добавлю свои сбережения, мы покупаем вот этот прекрасный дом в пригороде! Смотрите, какой простор!
Она тыкала пальцем в фотографию какого-то большого, но запущенного на вид дома.
— Там места хватит всем! — продолжала она, и её глаза горели фанатичным блеском. — Вам с Алиной и Катей — целый этаж! Андрею — прекрасная комната с отдельным входом. А мне — маленькая комнатушка на первом этаже, чтобы я могла быть рядом с семьёй на старости лет. И сад! Представляешь, Катюша будет бегать по собственному саду!
В комнате повисла мёртвая тишина. Даже Андрей перестал чавкать яблоком и смотрел на мать с обожанием. Я чувствовала, как пол уходит у меня из-под ног. Это было уже не наглость. Это был какой-то откровенный, беспредельный цинизм.
— Мы… продаём квартиру? — тихо, словно не веря собственным ушам, переспросил Максим. — Мою квартиру?
— Нашу квартиру, родной! — поправила его Галина Петровна. — И мы покупаем дом! Всем будет лучше! Выбираться из этой городской клоаки на свежий воздух! Это же мечта!
И тогда я не выдержала. Тот самый крючок, который я почувствовала в самом начале, дернули, и боль от этого дерга была невыносимой.
— Вы с ума сошли? — мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко. Все взгляды устремились на меня. — Это наша квартира! Мы здесь живём! Мы делаем тут ремонт! Вы не можете просто прийти и заявить, что мы её продаём и куда-то переезжаем!
Галина Петровна медленно повернулась ко мне. Её улыбка не исчезла, она просто застыла, стала холодной и искусственной.
— Алиночка, успокойся, дорогая. Ты не понимаешь всей выгоды. Я же не для себя стараюсь, я для вас! Для общей семьи!
— Какая общая семья? — закричала я, уже не сдерживаясь. — Это ваш сын, ваш план! А мы с Максимом и Катей — это наша семья! И мы никуда не хотим переезжать в ваш общий дом с вашим взрослым сыном!
— Алина, прекрати! — резко сказал Максим, но было поздно.
Лицо Галины Петровны исказилось. Она отбросила все маски.
— Твоя семья? — она язвительно рассмеялась. — Милая, ты живёшь в квартире, которую я подарила своему сыну. Я подарила её ему, чтобы у него была крыша над головой. А не для того, чтобы он содержал здесь тебя и твоего ребёнка, позволяя вам указывать, кто может, а кто не может здесь находиться! Если уж на то пошло, это я решаю, что будет с этим жильём! Я не позволю вам разбазаривать мой подарок!
Она тяжело дышала, уставившись на меня взглядом, полным ненависти. Андрей одобрительно крякнул.
Я смотрела на её разгневанное лицо, на растерянное лицо мужа, на довольную рожу его брата. И всё внутри меня замерло. Всё встало на свои места. Подарок. Прописка. И теперь — продажа. Всё было частью одного большого, чудовищного плана.
После их ухода в квартире повисла гробовая тишина. Воздух был густым и горьким от скандала. Максим неподвижно стоял у окна, спиной ко мне, глядя на темнеющий двор. Его плечи были напряжены до предела.
— Ты слышал? — наконец прошептала я. Голос сорвался, звучал сипло. — Ты слышал, что она сказала? «Это я решаю». Про твою же квартиру.
Он медленно обернулся. Его лицо было серым, осунувшимся. В глазах — пустота и растерянность.
— Она не это имела в виду… Она просто разозлилась, — пробормотал он, но в его голосе не было никакой убежденности. Это была жалкая, отчаянная попытка обелить происходящее.
— Нет, Максим! — голос мой сорвался на крик, и я тут же понизила его, кивнув в сторону комнаты Кати. — Она имела в виду именно это! Она всё спланировала! Подарила тебе квартиру, но оставила себе рычаг — твоего брата! И теперь она этим рычагом давит! Она хочет заставить нас сделать то, что выгодно ей и её сыну!
— Прекрати строить теории заговора! — резко огрызнулся он, впервые за долгое время проявляя характер. — Она — моя мать! Она хотела нам помочь! Может, её идея с домом и правда не так уж плоха? Места больше, воздух…
Он не договорил, увидев моё лицо. Во мне всё закипело. Теории заговора. Он называл так откровенный, циничный шантаж.
— Хорошо, — сказала я, и мой голос внезапно стал ледяным и ровным. — Хорошо, Максим. Давай представим, что я сумасшедшая. Но я не юрист. И ты не юрист. Давай спросим у человека, который знает законы. Не для ссоры. Для информации. Чтобы понимать, где мы находимся.
Он молчал, не соглашаясь, но и не возражая. Он был сломлен. Я вышла на кухню, взяла телефон и начала искать. Не статьи, а конкретного специалиста по жилищному праву. Я нашла контакты юридической фирмы с хорошими отзывами и записалась на консультацию на следующее утро. Максим отказался идти. Я пошла одна.
Приём вёл немолодой мужчина с усталым, умным лицом и внимательными глазами. Он представился Александром Викторовичем. Я села напротив него и, стараясь говорить без эмоций, просто по пунктам изложила ситуацию. Подарок. Прописка брата. Требование продать квартиру и купить общий дом.
Он слушал молча, изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, он отложил ручку, сложил руки и посмотрел на меня.
— Молодой человек, на которого оформлена дарственная, является единоличным собственником?
— Да, — кивнула я. — На мужа.
— А вы сами в этой квартире прописаны?
— Да, и наша дочь.
Он медленно вздохнул, и по этому вздоху я всё поняла. Стало холодно.
— С юридической точки зрения, — начал он мечтать, точными формулировками, — ваша свекровь права в одном ключевом моменте. Как единоличный собственник, ваш муж имеет право совершать с этой квартирой любые сделки — продавать, дарить, завещать — без вашего согласия или разрешения кого-либо ещё. Ваше право пользования жильём, как члена семьи собственника, прекращается в момент смены владельца.
Я молча кивнула, сжимая пальцы на коленях.
— Что касается прописанного лица, — продолжил юрист, — то его постоянная регистрация действительно даёт ему право пользования жилым помещением. И это право сохраняется при смене собственника. Новый владелец будет обязан предоставить ему жильё. Это серьёзно осложняет продажу квартиры на рынке, так как мало кто захочет покупать недвижимость с «прописанным» жильцом. Это известный риелторский термин — «квартира с обременением».
— То есть… выписать его без его согласия нельзя? — тихо спросила я, уже зная ответ.
— Можно. Но только через суд. И это долгий и сложный процесс, — объяснил Александр Викторович. — Нужно доказать, что он не проживает по месту регистрации длительное время, или предоставить evidence его асоциального поведения, что подтверждается полицией, показаниями соседей. Либо доказать, что регистрация была фиктивной, что в вашем случае, как я понимаю, будет сложно, так как он фактически проживает там.
Он сделал паузу, давая мне осознать сказанное.
— Ваша свекровь, судя по всему, человек весьма предусмотрительный, — произнёс он нейтрально, но в его глазах читалось понимание всей подоплёки. — Она передала право собственности своему сыну, но сохранила мощный инструмент влияния на него через второго сына, наделённого законным правом проживания. Фактически, она может блокировать любые самостоятельные действия вашей семьи с этой недвижимостью, шантажируя вас наличием «прописанного» лица. И одновременно она может давить на вашего мужа, используя чувство вины за «подарок».
Я сидела, не двигаясь. Его холодный, профессиональный разбор был страшнее любой истерики. Он подтвердил все мои самые худшие подозрения. Это не была паранойя. Это был расчётливый, юридически выверенный план.
— Что… что нам делать? — выдохнула я.
Адвокат развёл руками.
— Вариантов немного. Первый — попытаться договориться полюбовно. Уговорить брата добровольно выписаться. Но, судя по вашему рассказу, это маловероятно.
Я молча покачала головой.
— Второй — готовиться к длительной судебной тяжбе по выписке его в принудительном порядке. Собирать доказательства, привлекать свидетелей. Это время, нервы и деньги.
— А третий? — спросила я почти беззвучно.
Он посмотрел на меня с лёгкой жалостью.
— Третий… Уступить. Согласиться на их условия. Но в этом случае я настоятельно рекомендую настаивать на том, чтобы при покупке дома ваши доли, а также доля вашей дочери, были четко зафиксированы в договоре и выделены в натуре. Чтобы история не повторилась.
Я поблагодарила его, вышла из офиса и села на лавочку у входа. Было солнечно, люди спешили по своим делам, смеялись. А мой мир рухнул окончательно. Юрист не оставил камня на камне от призрачной надежды на справедливость. Закон был на их стороне. На стороне хитрости, наглости и циничного расчета.
Я понимала теперь всё. Подарок был не подарком. Он был клеткой. А мы, наивные голуби, так обрадовались собственному углу, что даже не заметили, как дверь за нами захлопнулась.
Я вернулась домой с консультации поздно. Максим уже забрал Катю из садика. Они сидели на кухне, дочь что-то весело рассказывала отцу, а он кивал, делая вид, что слушает. Его взгляд был пустым и отстранённым.
Увидев меня, он поднял на меня глаза — вопрошающие, испуганные.
— Ну что? Что сказал юрист?
— Катюша, иди, поиграй в комнате, — мягко сказала я дочери. — Мы с папой должны поговорить.
Она послушно спрыгнула со стула и убежала. Я села напротив мужа, положила сумку на колени. В горле стоял ком.
— Юрист сказал, что твоя мать всё продумала до мелочей, — начала я, и мой голос прозвучал удивительно ровно, без дрожи. — Ты — собственник. Ты можешь продать квартиру хоть завтра, и мне с Катей даже не придёт уведомление. Только потом мы узнаем, что нам негде жить.
Он побледнел, но промолчал.
— Андрея выписать практически невозможно. Только через суд, и это долго, дорого и не факт, что получится. Пока мы будем судиться, твоя мать может в любой момент прийти и потребовать от тебя продать квартиру. И она права. Закон на её стороне. На стороне шантажа.
— Это не шантаж… — слабо попытался он возразить, но я резко перебила его.
— Это шантаж, Максим! Чистейшей воды! Она использует твоего брата как заложника! Она дала тебе квартиру, но оставила дистанционный пульт управления в своих руках! И теперь она нажимает на кнопку!
Я встала, не в силах больше сидеть. Всё, что копилось неделями, вырывалось наружу.
— Она сказала, что содержит меня и моего ребёнка! Моего! Нашего ребёнка, Максим! В нашей с тобой квартире! Ты слышал это?
— Слышал, — прошептал он, опуская голову.
— И что? Тебе не больно? Тебе не обидно? Ты так говорить про твою семью?
— А что я могу сделать? — он вдруг поднял на меня глаза, и в них плескалась настоящая, животная тревога. — Она моя мать! Я не могу с ней ссориться! Я должен быть благодарен!
— Благодарен? — я застыла посреди кухни, глядя на него. — Благодарен за что? За то, что она подарила тебе квартиру с таким дьявольским условием, что мы теперь все в заложниках? Это не подарок, Максим! Это удавка на шее! И ты затягиваешь её всё туже, потому что ты «должен»!
— Она не хотела ничего плохого! — он тоже вскочил, его лицо покраснело. — Она хотела как лучше! Может, её идея с домом и правда хорошая?
— Хорошая для кого? — закричала я, теряя последние остатки самообладания. — Для тебя? Для меня? Для Кати? Или для неё и её ненаглядного сыночка, которому нужна «комната для роста»? Ты хочешь, чтобы мы всю жизнь жили с ними под одной крышей? Ты представляешь, что будет? Она будет командовать нами до конца своих дней! Андрей будет вечным нахлебником! А мы будем работать на них обоих! Это тебе нужно?
— Нет! — выдохнул он. — Но я не знаю, что делать!
— Я знаю! — твёрдо сказала я, подходя к нему вплотную. — Ты идешь к своему брату, который сидит на нашем диване, и говоришь ему, чтобы он собрал свои вещи и ушёл. Сегодня же. А потом ты звонишь своей матери и говоришь, что мы никуда не переезжаем и квартиру продавать не будем. Что мы начинаем процедуру его выписки через суд. Что её шантаж не пройдёт.
Он смотрел на меня с ужасом.
— Ты с ума сошла! Я не могу так сделать!
— Почему? — в голосе моём звенели слёзы и ярость. — Потому что она на тебя накричит? Потому что назовёт неблагодарным? Максим, посмотри правде в глаза! Она уже назвала! Она уже считает тебя таким! Неважно, что ты сделаешь — уступишь или нет — она всё равно будет считать тебя виноватым! Она уже выбрала своего любимца! Им является Андрей! А ты для неё — просто источник ресурсов! Пора это понять!
Это было жестоко. Я видела, как мои слова ранят его, бьют по самому больному. Но я не могла остановиться. От этого разговора зависело всё.
— Я не могу… — он повторял это, как заклинание, отступая от меня. — Это моя семья…
— Я — твоя семья! — голос мой сорвался на шёпот, но он прозвучал громче любого крика. Я ткнула себя в грудь. — Я! И она! — я указала на дверь комнаты, за которой была наша дочь. — Мы — твоя семья! Ты должен защищать нас! А не свою маму от её же самой! Она поставила нас в безвыходное положение! Либо мы подчиняемся, либо мы теряем всё! Разве это любовь? Разве это семья?
Мы стояли друг напротив друга, тяжело дыша. В его глазах шла борьба. Борьба между долгом, привитым с детства, и внезапно открывшейся страшной правдой. Между страхом перед матерью и ответственностью перед женой и ребёнком.
— Я… я не могу с ней ссориться, — наконец выдохнул он, и это была капитуляция. — Она не поймёт. Она…
— Она уже всё поняла, Максим! — сказала я с горькой усмешкой. — Она всё поняла с самого начала. Игра идёт по её правилам. И ты выбираешь играть дальше. Хорошо.
Я отступила от него. Вся злость вдруг ушла, сменилась ледяным, пустынным спокойствием.
— Но знай. Если ты подпишешь какие-либо документы о продаже, я заберу Катю и уйду. Я не буду жить в том доме. Я не буду жить по её правилам. Выбирай. Их — или нас.
Я развернулась и вышла из кухни, оставив его одного с его выбором. Дверь в комнату дочери я закрыла за собой. Слышно было, как на кухне упал стул, а потом — оглушительная тишина. Тишина, в которой рушилось всё, во что я когда-то верила.
Наступили самые тяжёлые дни. Мы с Максимом жили в одной квартире, но словно в параллельных мирах. Он молчал. Я молчала. Мы обходили друг друга, как чужие, разговаривая только о бытовых мелочах, касающихся Кати. Воздух был наполнен невысказанными словами и горькой обидой.
Андрей, чувствуя наше напряжение, стал вести себя ещё наглее. Он теперь громко разговаривал по телефону, обсуждая с кем-то «перспективные варианты» и «выгодные сделки». Он уже не скрывал, что в курсе планов матери и всем своим видом показывал, что осталось недолго.
Однажды вечером, когда Максим задержался на работе, а я укладывала Катю, в дверь позвонили. Я открыла и увидела на пороге незнакомую женщину лет пятидесяти в слишком ярком пальто и с оценивающим взглядом.
— Здравствуйте, я по объявлению. Квартира свободна? Можно посмотреть?
— Какая квартира? — опешила я. — Мы ничего не сдаём.
— Как не сдаёте? — женщина удивлённо подняла брови. — Мне сказали, что тут есть свободная комната. Мне Андрей номер дал.
В этот момент из-за моей спины раздался голос.
— О, Марья Ивановна! Проходите, проходите! — Андрей, сияя, отодвинул меня и впустил женщину в прихожую. — Да, комната скоро освободится. Хозяева съезжают. Можете сразу посмотреть.
Я остолбенело смотрела, как он ведёт её по нашей квартире, показывает кухню, ванную, хвастается планировкой.
— Андрей, что вы делаете? — прошептала я, когда они вернулись в прихожую.
— Что, что? — он удивлённо посмотрел на меня. — Подбираю себе нормальных соседей на будущее. А то мало ли кто купит квартиру. Лучше заранее договориться.
Женщина, почуяв неладное, поспешно ретировалась. Я захлопнула дверь и повернулась к Андрею.
— Ты совсем спятил? Ты приводишь в мой дом посторонних людей?
— Это скоро будет не твой дом, — усмехнулся он. — Так что привыкай.
В ту же ночь я не спала. Я слышала, как вернулся Максим, как он тихо прошёл в спальню. Я лежала с открытыми глазами и понимала — они не остановятся. Они уже чувствуют запах победы и будут давить, пока Максим не сломается окончательно.
На следующий день, едва Максим переступил порог после работы, на него набросилась Галина Петровна. Она приехала, видимо, специально к его приходу.
— Максим, наконец-то! — начала она без предисловий, её голос звучал властно и нетерпеливо. — Я нашла покупателей! Очень солидные люди! Деньги уже готовы! Они готовы купить квартиру даже с прописанным Андреем, я им всё объяснила. Нужно только, чтобы ты подписал договор.
Максим молча снял пальто, не глядя на неё.
— Мам, я не хочу это обсуждать.
— Что значит не хочешь? — её тон моментально сменился на ледяной. — Это не subject для обсуждения! Это необходимость! Я уже всё решила!
— Решила? — он медленно повернулся к ней. Его лицо было усталым. — Без меня?
— А тебя что, спрашивать надо? — она фыркнула. — Ты в жизни не заработаешь на такую квартиру! Я тебе её подарила! И я решаю, как этим распорядиться для блага всей семьи! Ты что, из-за какой-то истерички своей готов мать на улицу выставить? Она тебе мозги совсем заморочила!
— При чём тут Алина? — тихо спросил он.
— При том, что это она тебя против меня настраивает! Я всегда знала, что она не нашего круга! Приживалка! Дармоедка! И ты позволяешь ей вертеть собой!
Она кричала, её лицо исказилось злобой. Андрей, стоявший за её спиной, одобрительно кивал.
— Молчи, мама, — вдруг сказал Максим. Он сказал это негромко, но с такой нехарактерной для него твёрдостью, что она на секунду замолчала. — Про Алину я не буду тебе так говорить. Выйди, пожалуйста.
— Что? — она не поняла.
— Выйди из моего дома. Сейчас же.
Галина Петровна побледнела. Она явно не ожидала такого сопротивления.
— Ты… ты меня выгоняешь? Мать? После всего, что я для тебя сделала?
— Я прошу тебя уйти, потому что ты оскорбляешь мою жену в моём доме, — его голос дрожал, но он стоял на своём. — И я не буду подписывать никакие документы. Квартира не продаётся.
Наступила тишина. Я стояла в дверях комнаты, боясь пошевелиться, наблюдая эту сцену.
Лицо Галины Петровны стало маской ненависти. Она подошла к Максиму вплотную.
— Хорошо, — прошипела она. — Очень хорошо. Значит, так. Если ты не подпишешь договор добровольно, я подам в суд. Я докажу, что ты не выполняешь условия пользования подаренным жильём, что ты чинишь препятствия в проживании твоему родному брату! Я сделаю так, что тебя признают недостойным собственником! Ты останешься без всего! Подумай, сынок. Я даю тебе время до завтра.
Она развернулась и, гордо вскинув голову, вышла, хлопнув дверью. Андрей, бросив на брата презрительный взгляд, поплёлся за ней.
Максим остался стоять посреди прихожей, опустив голову. Он дрожал всем телом. Я подошла к нему, хотела прикоснуться, но он отшатнулся.
— Оставь меня, Алина. Просто… оставь меня одного.
Он закрылся в ванной, и я услышала, как включилась вода. Чтобы заглушить всё.
Я понимала, что его мужество было кратковременной вспышкой. Угроза суда, давление матери — всё это скоро сломит его. Он подпишет всё, что угодно, лишь бы прекратить этот кошмар.
Они действовали напролом, не оставляя нам выбора. И тогда я поняла — играть по их правилам бесполезно. Они всегда будут на шаг впереди. Нужно было менять правила. Нужно было найти их слабое место.
И слабым местом была их самоуверенность. Их уверенность в том, что они всё контролируют. Что мы — просто пешки.
Я посмотрела на свой телефон. Нужно было заставить их говорить. Говорить много. И записать каждое слово.
На следующее утро Максим ушёл на работу, не завтракая. Он не смотрел на меня, его плечи были сжаты под невидимым грузом. Он проиграл, и мы оба это понимали. Оставалось только ждать ультиматума.
Я действовала быстро и хладнокровно, словно вся моя прежняя жизнь с её сомнениями и страхами сгорела дотла. Я отвезла Катю в садик, сказав воспитательнице, что заберу её пораньше. Потом заехала в небольшой магазин электроники и купила недорогой, но качественный диктофон с хорошей чувствительностью. Я проверила его работу, вложила в карман джинсов и отправилась домой, набирая номер Галины Петровны.
Она ответила почти сразу, её голос звучал победно и сладко.
— Алиночка? Ну что, одумались?
— Галина Петровна, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал сломленно и покорно. — Вы были правы. Мы… мы не можем ссориться. Семья дороже всего. Максим не в себе, он не может говорить, но я готова обсудить ваше предложение. Ваш план с домом.
На другом конце провода воцарилась краткая, торжествующая пауза.
— Наконец-то до тебя дошло, девочка. Я всегда знала, что ты благоразумная. Когда придёшь?
— Я сейчас дома. Можете приехать? И… захватите Андрея. Чтобы обсудить все детали сразу. Без лишних эмоций.
Час спустя они уже сидели на моём кухне. Галина Петровна — с важным видом, разложив перед собой бумаги с фотографиями того самого дома. Андрей — развалившись на стуле, с самодовольной ухмылкой. Диктофон в моём кармане был включён. Я поставила перед ними чашки с чаем, мои руки чуть дрожали, но не от страха, а от холодной концентрации.
— Ну вот и прекрасно, — начала Галина Петровна, одобрительно глядя на меня. — Что я предлагаю. Мы быстро продаём эту развалюху. Покупатели у меня уже есть, я говорила. На вырученные деньги, плюс я добавлю, покупаем дом. Оформляем его, конечно, на Максима. Но доли там будут чётко определены. Андрею — его комната с отдельным входом. Мне — маленькую комнатку. Вам с Максимом — весь верхний этаж. Справедливо?
— Очень, — кивнула я, опустив глаза. — А как же… прописка Андрея? Она же будет мешать продаже? Вы сказали, покупатели согласны?
Галина Петровна пренебрежительно махнула рукой.
— Пустяки. Во-первых, эти покупатели — мои давние знакомые, они в курсе ситуации. А во-вторых, даже если бы и не были… — она хищно улыбнулась, — кто будет спрашивать прописанного, когда собственник — ясно кто? Я же всё продумала с самого начала.
Моё сердце екнуло. Я сделала первый шаг.
— С самого начала? — переспросила я с наигранным простодушием. — То есть, когда вы дарили Максиму квартиру, вы уже знали, что Андрею понадобится прописка?
— Конечно, знала! — рассмеялась она, обменявшись самодовольным взглядом с сыном. — Андрюша всегда был моей головной болью. Ему нужен был надёжный тыл. А что может быть надёжнее родного брата? Я подарила Максиму квартиру, но обеспечила младшему сыну право там жить. Вечно он, конечно, там сидеть не будет, но пока не встанет на ноги — пусть пользуется. А чтобы вас не беспокоить, я даже сначала сказала, что он у меня будет жить. Но зачем ему на диване спать, когда тут целый зал есть?
Я медленно выдыхала, следя, чтобы диктофон уловил каждое слово.
— Так это… был такой план? — прошептала я. — Подарить, но оставить за собой контроль?
— Контроль? — она нахмурилась, но не из-за подвоха, а потому что не любила это слово. — Я не контролирую! Я забочусь о семье! Я создала идеальную схему! Максим — формальный хозяин, он чувствует себя значимым. Андрей — под защитой. А я спокойна за обоих! И теперь, когда мы переедем в дом, всё будет ещё лучше! Все при деле, все при деньгах, все под присмотром.
Андрей согласно крякнул.
— Да, Алина, не парься. Мамаша всё правильно придумала. Вы тут без нас всё равно с голоду бы померли. А так — и вам хорошо, и нам.
— Но Максим… он так расстроился, — продолжила я свою игру, заставляя голос дрожать. — Он думал, это просто подарок.
— Максим у меня мягкий, — с лёгким презрением сказала свекровь. — Он не умеет принимать сложные решения. Ему нужно указывать. Вот я и указываю. Для его же блага. А если он вздумает упрямиться… — её глаза сузились, — я найду на него управу. Через суд, через полицию… Я же не просто так Андрея прописала. Это мой козырь. Мой стоп-кран на случай, если старший сын вздумает забывать, кто в семье главный.
Она отпила чаю, совершенно довольная собой, даже не подозревая, что каждое её слово ложится на цифровую плёнку. Она выложила весь свой план, всю свою чудовищную, извращённую логику, думая, что говорит с покорной невесткой, которая признала её авторитет.
— Так что не переживай, — заключила она, поглаживая меня по руке. — Всё идёт по плану. К концу недели подпишем договор купли-продажи, и начнётся наша новая, счастливая жизнь.
Они пробыли ещё полчаса, упиваясь своей победой, расписывая будущее обустройство дома. Я кивала, поддакивала, задавала уточняющие вопросы, заставляя их снова и снова проговаривать ключевые моменты: о первоначальном плане, о «стоп-кране», о шантаже через прописку.
Когда они наконец ушли, я ещё минут десять сидела за столом, не двигаясь. Потом вынула диктофон и нажала на стоп. Маленькая красная лампочка погасла.
Я сделала это. У меня было оружие. Холодное, бездушное, но неоспоримое. Они сами, своими словами, подписали себе приговор.
Теперь всё зависело от того, хватит ли у меня сил его применить.
