Баланс вкладов
— Тань, ну ты поговоришь с родителями? Я же просил.
Голос Максима, обычно мелодичный и вкрадчивый, сейчас напоминал Татьяне звук заевшей пластинки — монотонный, навязчивый и вызывающий тупую досаду. Она сидела в кресле с планшетом, но уже минут пятнадцать читала одну и ту же статью. Строки расплывались перед глазами, отказываясь превращаться в смысл. Она демонстративно медленно пролистнула страницу, создав подчёркнуто резкий звук, который должен был просигнализировать о её нежелании продолжать этот разговор.
— О чём говорить, Максим? О том, что мои родители, которые всю жизнь откладывали на пенсию, должны внезапно изыскать пару миллионов на жильё для нас? Мы это уже разбирали.
— Ну не для нас, а для нашей будущей семьи, — поправил он, приближаясь к её креслу и заглядывая ей в лицо с умоляющей улыбкой. Он умел быть очаровательным, когда ему что-то требовалось, и это её раздражало больше всего. — Тань, ну пойми, это же разумно. У нас скоро свадьба. Мои… они внесут свой вклад, как смогут. Мама вчера звонила, сказала, что у них для нас есть особый подарок.
Татьяна подняла взгляд от планшета. Она знала, что будет дальше. Эта увертюра была ей хорошо знакома. «Особый подарок» от его родителей, Людмилы Сергеевны и Валерия Петровича, хозяев маленького кафе «У Марьи», всегда был чем-то особенным в своей трогательной бесполезности.
— Что именно? — спросила она без малейшего любопытства, мысленно готовясь к неизбежному.
— Старинный сервант! — с воодушевлением выпалил Максим. — Мама говорит, он ещё от её тёти достался. Красное дерево. Представляешь, какая история? Это же фамильная ценность!
Татьяна медленно отложила планшет на кофейный столик. Звук, с которым металлический корпус коснулся деревянной поверхности, был чётким и бесповоротным. Привычная атмосфера их арендованной квартиры, пропитанная ароматом утреннего чая и мягким светом настольной лампы, мгновенно рассеялась, уступив место звенящему напряжению.
— Максим, ты это серьёзно говоришь?
— А в чём проблема? — он не уловил изменения в её настроении, продолжая сиять своей отработанной, дружелюбной улыбкой. — Это очень дорогая вещь, раритет, можно сказать.
Татьяна поднялась с кресла. Она была среднего роста, но сейчас, стоя перед ним со скрещенными на груди руками, выглядела гораздо выше и внушительнее. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд лишился привычного тепла.
— Даже если мои родители купят нам квартиру на свадьбу, а твои тогда что? Они нам что-нибудь собираются дарить, кроме старого потресканного серванта? Или у них как всегда: есть заведение, но нет средств?
Улыбка наконец исчезла с его лица. Он нахмурился, принимая оскорблённый вид. Это была его обычная реакция на любую критику в адрес его семьи.
— Ну вот, опять ты про деньги. Я думал, мы любим друг друга, а не подсчитываем, кто сколько вложил. Ты становишься такой расчётливой, Тань. Мои родители дарят нам символ, благословение!
— Я? Расчётлива? — она сделала шаг к нему, и он машинально отступил. — Хорошо. Давай рассмотрим это с другой стороны. Мои родители, по-твоему, должны обеспечить нас основным активом — недвижимостью. А твои? Твои обеспечат нас памятью о своей тёте в виде облупившегося шкафа? Максим, это не равноправие. Это попытка твоей семьи получить выгоду, причём целиком за счёт моих родителей.
Он хотел что-то ответить, снова запустить заезженную пластинку про чувства и духовные ценности, но она остановила его взглядом.
— Стоп. Этот разговор закончен. На сегодня. Мы к нему ещё вернёмся, Максим. Но продолжим его уже на моих условиях.
Два дня они жили в параллельных измерениях, случайно пересекающихся на семидесяти квадратных метрах съёмного жилья. Воздух между ними сгустился, стал липким и промозглым, как осенний туман. Они не общались. Максим несколько раз пытался завести беседу на нейтральные темы — работа, новости, сериал, который он смотрел в одиночестве, — но встречал короткие односложные реплики и умолкал. Татьяна перемещалась по дому с тихой, отрешённой грацией. Она заваривала себе чай, не предлагая ему, обедала, уткнувшись в телефон, и засыпала, отворачиваясь к стене ещё до того, как он заходил в спальню. Это было не молчание обиды. Это было молчание планирования. Она собирала энергию, выстраивала план, шлифовала аргументы.
На третий вечер она его позвала. Он сидел в гостиной и бессмысленно переключал программы на телевизоре, создавая звуковой фон, чтобы не задохнуться от тишины.
— Максим, подойди сюда. Нужно поговорить.
Её голос, донёсшийся из кухни, был ровен и лишён каких-либо эмоций. Он вздрогнул. В этой интонации не было ни гнева, ни боли, и это пугало больше всего. Он выключил телевизор и направился на кухню. Татьяна сидела за столом, перед ней стояла кружка остывшего чая. Она не смотрела на него, её взгляд был направлен в чёрное окно.
— Я обдумала твоё… и твоих родителей… предложение, — начала она, делая выразительную паузу. — И пришла к выводу, что ты был прав в одном. К этому вопросу действительно не стоит подходить эмоционально.
Максим напрягся. Он почувствовал себя школьником на экзамене перед строгим учителем. Он молча опустился на стул напротив.
— Давай переведём всё это на язык, который так ценят в твоей семье. На язык дела. У нас есть общий проект под названием «Брак». Для его запуска требуются стартовые инвестиции. Мои родители, как ты предлагаешь, вносят основной капитал — квартиру. Актив, который имеет реальную, рыночную цену. Твои родители, как они считают нужным, вносят… сервант. Актив, который имеет исключительно эмоциональную ценность, причём только для них.
Она говорила размеренно, чеканя каждое слово, словно зачитывала статьи контракта. Максим смотрел на неё, и ему становилось тревожно. Это была не его Татьяна. Это была неизвестная, жёсткая женщина с ледяными глазами.
— В любом деле такое распределение вкладов называется не партнёрством, Максим. Это называется поглощение. Агрессивное. Причём за чужой счёт.
— Татьяна, что ты говоришь? Какое поглощение? Мы же любим друг друга, мы женимся! — его голос прозвучал жалобно даже для него самого.
— Любовь — это замечательно, — она наконец обернулась к нему, и её взгляд был совершенно пустым. — Но она не отменяет финансовый баланс. Так вот, моё встречное предложение. Я поговорю со своими родителями. Возможно, они согласятся. Но при одном условии.
Она сделала паузу, позволяя ему осознать всю важность момента.
— Квартира будет оформлена только на меня. Это будет мой личный, неделимый актив в нашем общем предприятии. Вклад моей стороны. А ты, Максим… ты будешь в ней проживать. Вместе со мной. В качестве… скажем так, не самого ценного партнёра.
Воздух словно исчез из лёгких. Максим смотрел на неё, не в состоянии произнести ни слова. Он чувствовал, как по его лицу расползается румянец унижения. «Не самый ценный партнёр». Это было не просто оскорбление. Это было отрицание его как личности, как мужчины, как будущего мужа.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь? Партнёр? Ты меня назвала партнёром?
— Я хочу, чтобы ты слово в слово передал это своим родителям. Людмиле Сергеевне и Валерию Петровичу. Моё официальное встречное предложение. Пусть они оценят его с точки зрения своих деловых навыков. А потом дай мне их ответ.
Она поднялась, взяла свою кружку и молча пошла к раковине. Разговор был завершён. Она не спорила, не повышала голос. Она просто выставила счёт. И теперь ждала, согласятся ли его оплатить.
Он вернулся поздно, когда за окном уже давно наступила ночь, и город зажёг свои электрические огни. Татьяна услышала, как ключ заскрипел в замке с непривычной, злой силой. Тяжёлая поступь в коридоре, звук брошенной на полку связки ключей — всё это было не его. Это была походка и привычки чужого человека, вселившегося в тело Максима. Он вошёл на кухню, где она так и сидела с ноутбуком, и остановился в дверях, скрестив руки на груди. Его лицо было бледным, но на скулах играли напряжённые мускулы.
— Я всё передал, — произнёс он глухим, мёртвым голосом.
Татьяна медленно подняла на него глаза. Она ничего не спросила, просто ждала. Она знала, что он пришёл не просто отчитаться. Он пришёл исполнять приказ.
— Они оценили. Твоё хамство они оценили по достоинству.
Он сделал шаг вперёд, и в его глазах, до этого растерянных и умоляющих, горел холодный, чужой огонь. Это был взгляд его матери, Людмилы Сергеевны, — острый, оценивающий, не прощающий слабости.
— Так вот, твоё «встречное предложение» отклонено. Окончательно. Более того, — он сделал театральную паузу, явно наслаждаясь своей новой ролью глашатая судьбы, — они сказали, что раз твои родители такие богатые, что могут позволить себе разбрасываться квартирами, то пусть они и свадьбу целиком оплачивают. А от нас ты не получишь ни рубля.
Он произнёс это с вызовом, словно это была его личная победа. Словно это он только что поставил на место дерзкую выскочку. Татьяна смотрела на него, и впервые за всё время их отношений ей стало его не жаль. Она видела не Максима. Она видела марионетку, которая отчаянно пытается доказать кукловоду свою верность, дёргая за нити так сильно, что они готовы лопнуть.
— Ты закончил передачу? — спросила она так спокойно, что он на секунду растерялся.
— Это не передача! — взорвался он. — Это моя позиция! Ты всё погубила, Татьяна! Всё! У нас была любовь, были мечты, мы собирались жениться! А ты всё свела к каким-то активам, к сделкам, к унижению моих родителей! Ты хоть осознаёшь, что ты сделала? Ты оплевала их душу!
Он метался по кухне из угла в угол, как зверь в клетке, размахивая руками и осыпая обвинениями.
— Они хотели подарить нам семейную реликвию! Принять тебя в семью, показать, что ты теперь одна из нас! А ты что? Ты оценила это как потрескавшуюся мебель! Тебе только деньги дороги! Квадратные метры! Ты просто решила, что поймала удачу в моём лице, а когда поняла, что придётся считаться с моей семьёй, с нашими ценностями, ты показала своё настоящее лицо!
Татьяна молча наблюдала за этим спектаклем. Каждое его слово было не его. «Оплевала душу», «показала настоящее лицо», «семейные ценности» — это был словарь Людмилы Сергеевны, её любимые выражения, которые она использовала, чтобы морально раздавить любого, кто ей не угодил. Максим впитал это, как губка, и теперь изливал на неё, даже не пытаясь придать этому собственную окраску. Он был репродуктором. Не самым ценным, но очень громким.
— Теперь я понимаю, о чём говорила мама, — выдохнул он, остановившись напротив неё. — Она сразу разглядела твою жадную натуру. А я, дурак, не верил. Защищал тебя, говорил, что ты особенная. А ты просто оказалась корыстной и бессердечной. Тебе нужен был не я. Тебе нужна была ступенька, билет в другую жизнь. Но ты ошиблась. Наша семья — это не проходной двор.
Он замолчал, тяжело дыша. Он высказал всё, что ему поручили, и даже добавил немного от себя, чтобы выглядеть убедительнее. В кухне повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Он ждал её реакции: слёз, воплей, ответных упрёков. Чего угодно. Но Татьяна лишь едва заметно кивнула, словно отмечая про себя очередной пункт в перечне.
— Я тебя поняла, — произнесла она наконец. — Спасибо за сведения.
Его растерянность от её спокойствия длилась всего мгновение. Он не мог позволить ей так просто завершить этот разговор, оставив за собой последнее слово. Ему нужно было добиться реакции, выбить её из этой ледяной оболочки, заставить её мучиться так же, как мучался сейчас он, ощущая себя униженным и преданным.
— Спасибо за сведения? Это всё, что ты можешь сказать? Я тебе только что объяснил, что ты разрушила наше будущее, а ты благодаришь меня за сведения?
— А за что ещё я должна тебя благодарить? — Татьяна медленно закрыла ноутбук. Действие было окончательным, как удар судейского молотка. — За то, что ты пришёл сюда и точно, почти дословно, пересказал мне всё, что тебе внушили за последние несколько часов? За то, что ты так и не смог высказать ни одной собственной мысли? Нет, Максим. За это не благодарят. Это просто принимают к сведению.
Он замер. Её слова попали точно в цель, обезоружив его. Его праведный гнев, который он так бережно нёс сюда из родительского дома, вдруг оказался фальшивым, чужим, и он почувствовал себя обнажённым и нелепым.
— Я не… я сам так считаю, — выдавил он, но голос прозвучал неуверенно.
— Нет, не считаешь, — отрезала она. — Ты никогда не считал. Ты всегда только транслировал. Сначала — свою любовь ко мне, потом — свои просьбы, теперь — злость своих родителей. Ты просто громкоговоритель, Максим. Качественный, звонкий, но совершенно пустой внутри.
Она встала и подошла к окну, облокотившись на прохладный подоконник. Она смотрела на огни ночного города, но видела лишь отражение их провального проекта.
— Знаешь, когда я задала тебе тот вопрос несколько дней назад? «Даже если мои родители купят нам квартиру на свадьбу, а твои тогда что? Они нам что-нибудь собираются дарить, кроме старого потресканного серванта? Или у них как всегда: есть заведение, но нет средств?» Я ведь не ответа ждала. Я давала тебе возможность. Возможность стать партнёром. Возможность сказать: «Татьяна, это бред. Мои родители неправы. Мы решим этот вопрос вместе, как два взрослых человека».
Она повернулась к нему. В её глазах не было ни капли ненависти, только безграничная, всепоглощающая усталость.
— Но ты эту возможность упустил. Ты побежал к маме с папой, чтобы они решили за тебя. Чтобы они дали тебе слова, которые ты должен мне сказать. И они дали. И ты принёс их мне. И вот теперь ты стоишь здесь, наполненный их правотой, и пытаешься заставить меня почувствовать себя виноватой.
Она сделала шаг в его сторону. Он не отступил, но весь съёжился, словно ожидал удара.
— Так вот, слушай внимательно. Дело никогда не было в квартире. И даже не в этом нелепом серванте. Дело было в тебе. В твоей полной неспособности быть мужчиной, а не сыном. Быть моим партнёром, а не посыльным своих родителей. Выяснилось, что ты не просто «не самый ценный партнёр». Ты — обуза. Обязательство. Чёрная дыра, которая поглощает чужие ресурсы — мои нервы, деньги моих родителей, — не производя ничего взамен.
Она остановилась в метре от него. Её голос стал совсем тихим, но от этого ещё более весомым.
— Поэтому я официально уведомляю тебя: наш общий проект под названием «Брак» объявляется закрытым. Причина — полная убыточность и бесперспективность одного из участников.
Максим молчал. Он смотрел на неё и понимал, что это финал. Не скандальный, не истеричный, а деловой и окончательный, как подпись в документе о ликвидации компании. Он проиграл. Проиграл не потому, что его родители не дали денег, а потому, что он сам оказался никем.
— Ты можешь начинать собирать свои вещи, — добавила Татьяна тем же ровным тоном, каким говорят о планах на завтра. — Не спеши. Я сегодня переночую у сестры, чтобы не мешать. Тебе нужно будет вернуть мне ключи. Можешь оставить их в почтовом ящике. Твои родители, думаю, ждут тебя.
Она взяла с вешалки свою куртку, накинула её, сунула в карман телефон и ключи от машины. Она не посмотрела на него, проходя мимо. Для неё он уже перестал существовать в этом пространстве. Он остался стоять один посреди кухни, в чужой квартире, наполненной запахом её парфюма, и внезапно осознал, что его только что уволили из собственной жизни. Холодно, профессионально и без компенсации…
