— Аркадий, куда ушли деньги?
Лера стояла посреди их крошечной кухни, прижав к груди тонкую папку с документами на ипотеку. Ее голос был тихим, но в нем звенел металл, от которого Аркадий, сидевший за столом, вздрогнул и медленно поднял голову. Он выглядел измученным, с глубокими тенями под глазами, которые не могла скрыть даже щетина трехдневной давности.
— Лер, давай не сейчас, а? Я устал, как собака.
— Нет, Аркадий, давай именно сейчас. Я полтора часа просидела в банке, наш менеджер уже смотрит на меня как на городскую сумасшедшую. Первоначального взноса нет. Со счета, где мы по копейке собирали на нашу квартиру, исчезло почти два миллиона. Я хочу знать, куда.
Он отвел взгляд, уставившись на узор старой клеенки на столе. Его молчание было громче любого крика. Лера почувствовала, как внутри все холодеет. Это был не тот Аркадий, за которого она выходила замуж пять лет назад — открытый, немногословный, но честный до мозга костей инженер с ясными глазами и твердыми принципами. Последние полгода он превратился в собственную тень, замкнутую и нервную.
— Это маме, — наконец выдавил он, не глядя на нее. — Ей нужно было. Срочно.
Лера опустила папку на стол. Бумаги веером разлетелись по клеенке.
— Маме? Тамаре Игоревне? Два миллиона? На что ей могла понадобиться такая сумма? Она живет одна в трехкомнатной квартире, у нее пенсия и накопления, о которых она любит упоминать при каждом удобном случае. Аркадий, посмотри на меня.
Он подчинился. В его глазах плескалась такая тоска и безысходность, что у Леры на миг перехватило дыхание.
— Лера, это… это семейное. Я не могу тебе объяснить. Просто поверь, так было надо.
— Семейное? — она усмехнулась, но смех получился горьким, сдавленным. — А я, значит, не семья? Мы пять лет живем в этой конуре, спим на раскладном диване, потому что мечтаем о своей квартире, о детской. Мы отказываем себе во всем! Я забыла, когда последний раз покупала себе не то что платье, а нормальные колготки! А ты берешь все, что мы скопили, и молча отдаешь маме, потому что «так было надо»? Это не ответ, Аркадий. Это предательство.
Он встал, высокий, сутулый, и подошел к окну. За окном начинался унылый ноябрьский вечер, мокрый асфальт блестел в свете фонарей.
— Я верну. Я возьму подработки, влезу в долги, но я все верну.
— Дело не только в деньгах, ты не понимаешь? Ты принял решение за нас обоих. Ты вычеркнул меня из уравнения. Что у вас за тайны с матерью, в которые я не посвящена?
Он молчал, скрестив руки на груди, превратившись в неприступную стену. И Лера поняла, что сегодня она ничего от него не добьется. Но она также поняла, что просто так это не оставит. Это был не просто финансовый удар. Это была трещина, прошедшая по самому основанию их брака, и если не понять ее причину, она разрастется в пропасть.
На следующий день Лера позвонила свекрови. Голос Тамары Игоревны в трубке был, как всегда, безупречно-вежливым, с легкими бархатными нотками, которые так нравились всем ее знакомым. Она была женщиной из того поколения, что даже в магазин за хлебом выходили с идеальной прической и легким макияжем. Седые волосы всегда были уложены в аккуратный пучок, а строгие, но дорогие платья сидели как влитые. Внешне — образец достоинства и спокойствия. Но Лера давно научилась видеть за этим фасадом острый, оценивающий взгляд и стальную волю.
— Лерочка, деточка, как я рада тебя слышать! Как вы? Аркаша совсем замотался на своей работе, бедный мальчик.
— Здравствуйте, Тамара Игоревна. Мы нормально. Я хотела к вам заехать сегодня, поговорить.
В трубке на мгновение повисла пауза. Лера почти физически ощутила, как свекровь напряглась.
— Ко мне? А что-то случилось?
— Да нет, просто так. Давно не виделись. Заодно баночки ваши пустые завезу.
Тамара Игоревна жила в сталинке в центре города. Квартира, доставшаяся от покойного мужа, профессора, была обставлена тяжелой антикварной мебелью, пахла нафталином и старыми книгами. Везде царил идеальный порядок, который казался нежилым. Ни пылинки, ни лишней вещи. Лера всегда чувствовала себя здесь неуютно, словно в музее.
Свекровь встретила ее с дежурной улыбкой, провела в гостиную, где на столе уже стояли чашки и вазочка с тонко нарезанным лимоном.
— Проходи, деточка, садись. Чаю хочешь?
Лера села на краешек жесткого дивана.
— Тамара Игоревна, я не буду ходить вокруг да около. Аркадий сказал, что отдал вам все наши накопления. Почти два миллиона. Я хочу знать, зачем.
Улыбка сползла с лица свекрови. Она медленно опустилась в кресло напротив, выпрямив спину. Ее пальцы с идеальным маникюром легли на резные подлокотники.
— Аркадий тебе сказал? Странно. Я просила его не говорить. Это не женского ума дело.
— Простите, не поняла, — холодно переспросила Лера. — Мои деньги, которые я зарабатывала наравне с вашим сыном, — это не моего ума дело?
— Лерочка, ты не так все понимаешь, — в голосе Тамары Игоревны снова появились бархатные нотки, на этот раз увещевающие. — Есть вещи, которые касаются только нашей семьи. Старые долги. Дела чести, если хочешь. Отец Аркадия был человеком слова, и мы должны соответствовать.
— Какие долги? Откуда? Вы никогда ни о чем подобном не упоминали. Аркадий тоже.
— Потому что это не та тема, которую обсуждают за обеденным столом. Поверь мне, деточка, это было абсолютно необходимо. Это вопрос репутации нашей семьи. Я бы никогда не попросила у сына помощи, если бы ситуация не была критической.
Она говорила общими фразами, уходя от любой конкретики. Репутация, честь, долги… Лера чувствовала, как ее окутывает вязкий туман недомолвок. Свекровь смотрела на нее свысока, с сожалением, как на ребенка, который лезет в разговоры взрослых.
— То есть вы не скажете мне, на что пошли наши деньги? Деньги, на которые мы собирались купить жилье для себя и для вашего будущего внука или внучки?
Тамара Игоревна поджала губы. На ее ухоженном лице проступило раздражение.
— Я смотрю, ты совсем не уважаешь старших. Я сказала тебе все, что считала нужным. Аркадий — мой сын, и он поступил так, как должен был поступить сын, который чтит память своего отца. А тебе я советую не лезть не в свое дело и заниматься домом, как и положено хорошей жене.
Лера встала. Внутри у нее все кипело от ярости и унижения.
— Спасибо за чай, Тамара Игоревна. Я, пожалуй, пойду. И да, ваше дело теперь и мое тоже. С тех пор, как вы залезли в мой карман.
Она вышла из квартиры, не прощаясь. На улице морозный воздух обжег щеки. Она поняла, что война объявлена. И в этой войне Аркадий был не на ее стороне. Он был где-то посередине, на ничейной земле, разрываемый на части. Но жалости к нему Лера не испытывала. Только холодное, расчетливое желание докопаться до правды.
Несколько недель прошли в тумане. Дома они с Аркадием почти не разговаривали. Он приходил поздно, ужинал молча и утыкался в ноутбук, делая вид, что работает. Лера не устраивала скандалов. Она выжидала, наблюдала. Она видела, как он осунулся, как по ночам ворочается и что-то бормочет во сне. Он страдал, и это было очевидно. Но его упрямое молчание злило ее больше, чем сам факт пропажи денег.
Она начала собственное расследование. «Старые долги», «дело чести», «память отца»… Все это крутилось вокруг покойного свекра, Виктора Павловича, которого Лера почти не знала. Он умер за год до их с Аркадием свадьбы. Тамара Игоревна создала вокруг него ореол святости: выдающийся ученый, безупречный семьянин, человек кристальной честности. Лера решила копнуть глубже.
Спасение пришло с неожиданной стороны. У Тамары Игоревны была младшая сестра, Зоя, с которой они были не в лучших отношениях. Зоя Игоревна была полной противоположностью своей сестры: простая, немного резкая женщина, работавшая медсестрой в районной поликлинике. Она жила в Бирюлево, в панельной девятиэтажке, и всегда немного завидовала шикарной жизни старшей сестры. Тамара, в свою очередь, общалась с ней снисходительно, словно делая одолжение.
Лера нашла повод — якобы передать от свекрови какой-то пакет с лекарствами. Зоя Игоревна встретила ее настороженно, но в квартиру впустила. В ее маленькой, но уютной двушке пахло корвалолом и жареной картошкой.
— Что, Томочка опять себя королевой возомнила, курьера прислала? — беззлобно проворчала Зоя, ставя на стол чайник.
— Да нет, я сама вызвалась, — солгала Лера. — Все равно по пути было. Как вы поживаете, Зоя Игоревна?
Они разговорились. Лера жаловалась на жизнь, на маленькую квартиру, на то, что никак не могут накопить на свою. И как бы невзначай обронила:
— А тут еще Аркадий все наши сбережения матери отдал. Говорит, какие-то старые долги семьи. Вы не в курсе, что это за история?
Зоя Игоревна замерла с чашкой в руке. Ее лицо стало серьезным.
— Томка и сюда его втянула… Господи, нет на нее управы.
— Втянула куда? Зоя Игоревна, умоляю, расскажите! Я с ума схожу от неизвестности. Аркадий молчит как партизан, свекровь говорит загадками. Я имею право знать, на что ушли наши деньги!
Зоя долго молчала, глядя в окно. Потом тяжело вздохнула.
— Томка меня убьет, если узнает… Но тебя мне жалко, девочка. Ты хорошая. Не заслужила этого. Слушай. Только уговор: от меня ты ничего не слышала.
И она начала рассказывать. История, которую она поведала, не имела ничего общего с той глянцевой картинкой, которую рисовала Тамара Игоревна. Покойный Виктор Павлович, «выдающийся ученый и человек чести», в девяностые годы, когда наука никому не была нужна, вместе со своим коллегой и лучшим другом, неким Григорием Масловым, пытался организовать бизнес. Что-то связанное с какими-то приборами. Они взяли огромный по тем временам кредит под залог обеих квартир. Но дело прогорело. И Виктор Павлович, пользуясь доверчивостью друга и юридическими лазейками, сделал так, что весь долг повесили на Маслова. Григорий остался без квартиры, без денег, с огромными обязательствами. Он не выдержал удара и через год умер от инфаркта. Его жена с маленьким сыном уехала из города, и больше о них никто не слышал.
— Томка все знала, — закончила Зоя, вытирая слезы уголком фартука. — Она во всем мужа поддерживала. Говорила, что «выживает сильнейший». А потом, когда жизнь наладилась, стала бояться. Не совести — огласки. Что кто-то узнает, каким «человеком чести» был ее Витюша. Она всю жизнь тряслась над этой своей репутацией.
Лера сидела, не в силах вымолвить ни слова. Пазл сложился.
— А сейчас… что случилось сейчас? — прошептала она.
— А сейчас, видимо, объявился сын этого Маслова, — пожала плечами Зоя. — Я слышала краем уха, как Томка с кем-то по телефону говорила. Кажется, у него ребенок тяжело болен, нужна операция за границей. Вот он и нашел нашу праведницу. Не угрожал, нет. Просто пришел и рассказал, как они жили все эти годы. А Томка испугалась. Испугалась, что он пойдет дальше, что все вскроется. И решила откупиться. Чужими, твоими то есть, деньгами. А Аркашке наплела про «долг чести» и «память отца». Он же отца идеализировал всегда, мать ему такую картинку нарисовала. Вот он и поплыл.
Лера вернулась домой поздно вечером. Внутри была ледяная пустота. Не было ни злости, ни обиды. Только оглушающее понимание всего масштаба лжи, в которой она жила. Ложь, выстроенная ее свекровью и малодушно поддержанная ее мужем.
Аркадий уже был дома. Он сидел на кухне в той же позе, что и в тот первый вечер, — сгорбившись над столом.
Лера молча села напротив.
— Григорий Маслов, — тихо сказала она.
Аркадий вздрогнул так, будто его ударили. Он медленно поднял на нее глаза, полные ужаса и… облегчения. Он понял, что она знает.
— Лера… я…
— Не надо, — прервала она его. — Ничего не говори. Я все знаю. Про него, про твоего отца, про «долг чести». Знаю, что деньги пошли на лечение его внука. Знаю, что твоя мать не совесть спасала, а свою репутацию. И знаю, что ты позволил ей это сделать.
Он закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.
— Я не знал, что делать, — прошептал он сквозь пальцы. — Она так давила… Говорила, что это проклятие на нашей семье, что мы должны искупить грех отца. Что если мы не поможем, этот больной ребенок будет на нашей совести. Я… я сломался, Лер. Я хотел тебе рассказать, но не мог. Мне было стыдно. Стыдно за отца, за мать, за себя.
— Стыдно? — Лера горько усмехнулась. — Тебе было стыдно, и поэтому ты решил предать меня? Ты не просто отдал наши деньги, Аркадий. Ты показал мне, что я в этой вашей «семье» — посторонний человек. Приложение. Кошелек, из которого можно взять, когда понадобится для ваших великих тайн. Твоя мать выстроила вокруг себя мир, основанный на лжи, и ты стал его частью. Ты не защитил меня. Ты даже не попытался. Ты просто пожертвовал мной и нашим будущим, чтобы маме было спокойнее спать.
Она говорила ровно, без крика. Ее спокойствие пугало больше, чем любая истерика. Аркадий смотрел на нее, и в его глазах стояли слезы.
— Лера, прости меня. Я все исправлю. Я поговорю с матерью. Мы…
— Мы ничего, — отрезала она. — Говорить с ней буду я. А с тобой мы, кажется, уже все обсудили.
На следующий день она снова приехала к Тамаре Игоревне. Без звонка. Свекровь открыла дверь, и на ее лице отразилось удивление, которое тут же сменилось настороженностью.
— Лерочка? Ты что-то хотела?
Лера вошла в квартиру и остановилась в прихожей.
— Я пришла сказать вам спасибо, Тамара Игоревна. Вы открыли мне глаза.
Свекровь непонимающе нахмурилась.
— Не понимаю тебя.
— Я все знаю. Про Виктора Павловича и Григория Маслова. Про ваш «долг чести», который на самом деле — плата за страх. И я знаю, что вы втянули в эту грязь своего сына и разрушили нашу семью, чтобы сохранить свой фальшивый нимб святости.
Лицо Тамары Игоревны стало жестким, как камень.
— Дрянная девчонка! Язык прикуси! Кто тебе напел? Зойка, предательница?
— Неважно кто. Важно то, что я больше не позволю вам манипулировать ни мной, ни Аркадием. Деньги вы отдали — и слава богу. Может, хоть один хороший поступок в вашей жизни перевесит тонны вашей лжи. Но это был последний раз, когда вы распоряжались нашими жизнями.
— Да кто ты такая, чтобы указывать мне? — зашипела Тамара Игоревна, теряя свой аристократический лоск. — Я его мать! А ты — временное явление!
— Может, и временное, — спокойно ответила Лера, глядя ей прямо в глаза. — Только вот ваш сын будет жить со мной. И каждый день будет видеть, чего стоили ваши семейные тайны. Он будет смотреть на меня и вспоминать, как он меня предал. И это будет вашим главным наказанием, Тамара Игоревна. Не огласка, которой вы так боитесь, а то, что вы своими руками сломали жизнь собственному сыну. Прощайте.
Она развернулась и вышла, оставив свекровь стоять в полутемной прихожей своей безупречной, как мавзолей, квартиры.
Лера не ушла от Аркадия. Она не собрала вещи и не хлопнула дверью. Это было бы слишком просто, слишком театрально. Она осталась. Но что-то важное, что-то фундаментальное между ними умерло в тот день. Он пытался. Он говорил, просил прощения, клялся, что все вернет, что больше никогда. Он стал еще более внимательным, приносил ей цветы, пытался заглянуть в глаза.
Но Лера смотрела на него и видела не своего любимого мужа, а слабого человека, который позволил матери сломать его, который выбрал ложь вместо правды. Она продолжала с ним жить, делить постель и ужинать за одним столом. Но она больше ему не доверяла. Между ними выросла стеклянная стена, невидимая, но абсолютно непроницаемая. Они могли видеть друг друга, но не могли дотронуться до души.
Мечта о новой квартире умерла. Они больше не говорили о будущем. Они жили сегодняшним днем, вежливо и отстраненно, как соседи по коммунальной квартире. Иногда по ночам, когда он думал, что она спит, Лера чувствовала, как он смотрит на нее, и слышала его тихий, сдавленный вздох. Он все понимал. Он получил ее прощение на словах, но потерял ее навсегда. И в этом холодном, тихом аду им предстояло жить еще очень долго. Душа не развернулась. Она свернулась в тугой, больной комок и замерла. Навсегда.
