Я три месяца тяжело работала в командировке, мечтая вернуться в свое уютное гнездышко. Но когда я открыла дверь своей квартиры, то застыла на пороге в ужасе: на моей кровати спала чужая женщина, а по коридору были разбросаны детские игрушки. Оказалось, свекровь, которой я доверчиво оставила ключи «для полива цветов», решила подзаработать и втайне сдала мою квартиру. Но самый страшный удар я получила, когда в слезах позвонила мужу и услышала в ответ: «Мама хотела как лучше. Не будь эгоисткой, войди в положение несчастной женщины». В этот момент я поняла, что осталась совсем одна.
***
Три месяца. Девяносто два дня в чужом городе, в чужой гостинице, на изматывающей, но важной работе. Я, Марина, считала каждый день до возвращения домой. Не к родителям, не в съемный угол, а в нашу с мужем Славой квартиру. В наше гнездо, которое мы вили с такой любовью. Я представляла, как войду, сброшу туфли у порога, вдохну родной, чуть пыльный после долгого отсутствия запах, и рухну на нашу огромную кровать. Просто лежать и смотреть в потолок, осознавая — я дома.
Такси шуршало шинами по вечерним улицам Москвы. За окном проносились огни, а я улыбалась своим мыслям. Славик на вахте, вернется только через две недели. Я успею отдохнуть, прийти в себя и встретить его во всеоружии: с борщом, пирогами и в новом кружевном белье. Ключи от квартиры были у свекрови, Тамары Павловны. Чисто формально — «цветы полить». Отношения у нас были ровные, без особых восторгов, но и без скандалов. «Мариночка, лети спокойно, я за всем присмотрю», — ворковала она в трубку перед моим отъездом. И я была спокойна.
Таксист высадил меня у подъезда. Я вытащила чемодан и, не дожидаясь лифта, взбежала на свой четвертый этаж. Сердце колотилось от нетерпения. Вот она, родная дверь, обитая темно-коричневым дерматином. Дрожащими от волнения пальцами я вставила ключ в замок. Раз. Второй. И… ничего. Ключ не поворачивался до конца, будто во что-то упирался изнутри. Я попробовала еще раз. Тщетно. Замок не открывался.
«Странно, — подумала я. — Может, его заклинило, а Тамара Павловна забыла мне об этом сказать?» Раздражение начало смешиваться с усталостью. Я достала телефон, чтобы позвонить свекрови, как вдруг за дверью послышались шаги. Потом детский голос спросил: «Мам, там кто-то пришел?»
Я замерла. Детский голос? В моей квартире? Но шаги приближались к двери. Щелкнула щеколда, и на пороге появилась незнакомая женщина лет тридцати, в застиранном домашнем халате, с усталым лицом и растрепанными светлыми волосами. За ее юбку цеплялся мальчик лет пяти.
— Вам кого? — спросила она равнодушно, разглядывая меня с чемоданом.
У меня пропал дар речи. Я стояла на пороге собственной квартиры, а чужая женщина спрашивала, кого мне здесь нужно.
— Простите, а вы… что здесь делаете? — наконец выдавила я.
— Живу, — просто ответила она и уже собиралась закрыть дверь.
— Как живете? Это моя квартира! — мой голос сорвался на крик.
Женщина удивленно подняла брови.
— Какая ваша? Мы снимаем это жилье. У Тамары Павловны. Уже второй месяц.
Тамара Павловна. Моя свекровь. В ушах зазвенело. Я машинально отступила на шаг, опершись о стену. Этого не может быть. Это какой-то сюрреалистический бред.
— Пустите меня, — твердо сказала я, отталкиваясь от стены. — Я должна войти.
Женщина, видя мою решимость, помедлила, но все же впустила. И мир рухнул окончательно. Запах… В квартире пахло чужим бытом: жареной картошкой, детским шампунем и чем-то еще, незнакомым и отталкивающим. Мои любимые фиалки, которые я просила свекровь поливать, стояли в углу, поникшие. На диване валялись детские игрушки. Из спальни, виднелся край незнакомой женской ночной рубашки, брошенной на мою кровать. На ту самую кровать, где я мечтала уснуть сегодня ночью.
— Что здесь происходит? — прошептала я, обводя взглядом разоренное гнездо.
— Тамара Павловна сказала, что ее сын с невесткой уехали на год на Север, и квартира будет пустовать. Сдала нам недорого, — женщина говорила виновато, будто чувствовала подвох. — Меня Оля зовут, а это Миша.
Миша смотрел на меня большими испуганными глазами. А я смотрела на Олю, на Мишу, на чужие вещи в моем доме и понимала, что это не ошибка. Это предательство. Холодное, расчетливое предательство. Руки сами потянулись к телефону. Один номер. Свекровь. Она должна была ответить за все.
***
Пальцы не слушались, несколько раз я промахивалась по экрану, прежде чем нажать на вызов. «Мама Славы». Гудки казались вечностью. В квартире стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь сопением маленького Миши. Оля, его мать, стояла в дверях кухни, не решаясь ни войти, ни уйти, и нервно теребила край своего халата.
— Мариночка? А я тебе завтра собиралась звонить! — бодрый, даже слишком радостный голос свекрови ударил по ушам. — Ты как, долетела?
— Тамара Павловна, что происходит в моей квартире? — спросила я ледяным тоном, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— В твоей квартире? — в ее голосе прозвучало искреннее удивление, от которого у меня закипела кровь. — А что там? Цветочки политы, все в порядке. Я заходила на прошлой неделе.
— Здесь чужие люди! Женщина с ребенком! Они говорят, что вы сдали им мою квартиру!
На том конце провода повисла пауза. Долгая, оглушительная. Я слышала ее тяжелое дыхание. Она подбирала слова.
— Ах, эти… Мариночка, ты только не волнуйся, я все объясню, — затараторила она. — Это ж не навсегда! Это Оленька, она в такой тяжелой ситуации оказалась, одна с ребеночком, идти некуда. А квартира все равно пустует, стоит, пылится. Ну я и подумала, почему бы хорошему человеку не помочь? И вам копеечка лишней не будет.
«Копеечка». Это слово взорвало мой мозг. Она не просто впустила кого-то пожить. Она сделала на этом бизнес. На моем доме.
— Какая копеечка?! Вы в своем уме?! Вы сдали мою квартиру без моего ведома! — я уже не сдерживалась, переходя на крик. Оля вздрогнула и увела ребенка в кухню, плотно прикрыв дверь.
— Ну зачем ты так кричишь? Я же как лучше хотела! — в голосе свекрови зазвучали обиженные, капризные нотки. — Квартплата капает, коммуналка тоже. А так — и людям помощь, и вам доход. Славочке сказала, он не против был. Сказал, мама, смотри сама.
Ложь. Наглая, беспардонная ложь. Слава бы мне сказал. Он бы никогда на такое не согласился. Или… согласился бы? Эта мысль была еще страшнее.
— Вы вернете мне мои ключи. И чтобы завтра же их здесь не было, — отчеканила я. — Я не собираюсь это терпеть.
— Мариночка, ну куда же они пойдут? На улицу, с ребенком? У тебя сердца нет? — она мгновенно перешла в наступление, переключаясь на роль защитницы угнетенных. — Я думала, ты человек, а ты… Ты приехала, уставшая, вот и злишься. Переночуй у меня, а завтра на свежую голову поговорим.
Переночевать у нее. У женщины, которая только что вонзила мне нож в спину и теперь предлагала обработать рану подорожником. От такой наглости я потеряла дар речи.
— Я. Буду. Ночевать. У себя. Дома, — процедила я. — Даю вам час, чтобы вы приехали и все решили.
Я сбросила вызов, не дожидаясь ответа. Руки тряслись. Села на свой чемодан прямо в коридоре, потому что больше сесть было некуда. Все стулья были заняты чужими вещами. Нужно было звонить Славе. Немедленно.
Я набрала его номер. Длинные гудки. Связь на вахте была нестабильной. «Абонент временно недоступен». Снова и снова. Бесполезно.
Я оказалась в ловушке. В собственной квартире, которая мне больше не принадлежала. С чужими людьми, которые смотрели на меня с испугом и жалостью. И с пониманием, что мой главный союзник, мой муж, сейчас далеко и, возможно, уже предал меня.
Куда идти? К подруге? К родителям в другой город? Остаться здесь и устроить скандал? Усталость навалилась свинцовой плитой. Я поняла, что оставаться здесь не смогу. Физически. Я не могла дышать этим чужим воздухом. Взяв сумочку и оставив чемодан в коридоре, как залог своего возвращения, я вышла на лестничную клетку. Дверь за мной тихо закрылась. Я вызвала такси до гостиницы. Ночевать в отеле, имея собственную квартиру в Москве, — абсурд достиг своего апогея.
***
Номер в гостинице был безликим и стерильным. Белые простыни, стандартная мебель, вид на шумный проспект. Я сидела на краю кровати, тупо глядя в стену, и раз за разом набирала номер Славы. Внутри все оледенело. Эмоций не было, только пульсирующая в висках мысль: «Как? Как они могли?»
Наконец, около полуночи, гудки сменились усталым голосом мужа:
— Мариш, привет! Ты добралась? У меня тут запара была, не мог ответить.
— Добралась, Слава. Только не домой, — сказала я ровным, безжизненным голосом.
— В смысле? А куда? К маме поехала? — в его голосе слышалась искренняя растерянность.
— Я в гостинице, Слава. Потому что в нашей квартире живут посторонние люди. Которых впустила твоя мама.
Тишина на том конце была красноречивее любых слов. Он не знал. Значит, Тамара Павловна солгала, что он был в курсе. Крошечный огонек надежды затеплился в груди. Сейчас он возмутится, позвонит матери, устроит разнос…
— Как… живут? Какие люди? — выдавил он наконец.
Я рассказала все. Про ключ, про женщину Олю с ребенком. Про их вещи в нашей спальне. Про разговор со свекровью и ее наглую ложь. Я говорила, а надежда разгоралась все ярче. Я ждала его гнева, его поддержки.
— Ну мама, ну дает… — протянул он после моей тирады. И в его тоне не было того гнева, которого я ожидала. Было… скорее удивление с оттенком досады. Как будто мать не квартиру сдала, а разбила его любимую чашку. — Мариш, ты только не кипятись. Она, наверное, правда хотела как лучше.
Огонек надежды затрепетал и погас, оставив после себя ледяную пустоту.
— Как лучше? Слава, она сдала нашу квартиру! Нашу! Она пустила чужих людей в нашу постель! Ты это понимаешь?
— Понимаю, конечно. Это она погорячилась, — он вздохнул. — Я поговорю с ней. Но ты тоже пойми, там женщина с ребенком, в отчаянном положении. Мама же не со зла. Она сердобольная у меня. Куда их теперь? На улицу?
Я не верила своим ушам. Он оправдывал ее. Он, мой муж, мой защитник, моя опора. Он уже встал на ее сторону.
— Слава, это и мой дом! Мой! Я вернулась после трех месяцев ада на работе, чтобы отдохнуть в своем доме! А я сижу в гостинице! Тебе это кажется нормальным?
— Марин, ну не делай из мухи слона. Ну переночуешь пару дней в отеле или у мамы. Мы все решим. Я вернусь через две недели, разберемся. Не надо сейчас скандал закатывать, пожалуйста. Мама пожилой человек, у нее сердце.
«У нее сердце». Эта фраза стала последним гвоздем в крышку гроба моего доверия. А у меня что, камень вместо сердца?
— Значит, так, Слава. Либо ты сейчас звонишь своей маме и говоришь ей немедленно освободить мою квартиру, либо…
— Либо что, Марин? Что «либо»? Ты мне ультиматумы ставить будешь из-за того, что мама хотела помочь людям? — его голос стал жестким. — Я на вахте, в тысячах километров от тебя. Я не могу сейчас ничего решить. Успокойся, приди в себя и не пори горячку. Мама права в одном: на свежую голову все выглядит иначе. Поговорим завтра.
И он повесил трубку.
Я сидела с телефоном в руке, глядя на темный экран. Одиночество. Вот что я почувствовала в этот момент. Абсолютное, всепоглощающее одиночество. Меня предали дважды. Сначала свекровь, укравшая мой дом. А потом муж, укравший мою веру в него. Никто не был на моей стороне. Я была одна против всего мира. Или, по крайней мере, против его семьи, которая, как оказалось, была для него важнее нашей. Слезы, которые я сдерживала весь вечер, хлынули из глаз. Но это были не слезы обиды. Это были слезы ярости и холодного, звенящего решения. Разбираться придется самой. И теперь я буду делать это не для того, чтобы сохранить мир в семье, а для того, чтобы отстоять себя.
***
Проплакав пол ночи, я проснулась с гудящей головой и тяжелым сердцем. План был прост и жесток: вызвать полицию. Написать заявление о незаконном проникновении. Пусть разбираются. Это мой дом, моя собственность. Закон на моей стороне. Я уже взяла телефон, чтобы набрать номер, но палец замер над экраном. Перед глазами встал испуганный взгляд маленького Миши. Что будет с ними, если я вызову наряд? Олю, скорее всего, заберут в отделение, ребенка — в приют. Я разрушу еще одну жизнь из-за подлости своей свекрови.
Я отложила телефон. Нет, так я не могу. Это не их вина.
Решение пришло само. Я должна поговорить с Олей. Без криков и обвинений. Просто поговорить. Узнать ее историю. Понять, с кем я имею дело.
Я умылась, надела вчерашнюю одежду, которая уже казалась чужой, и поехала обратно. К своему дому.
Дверь мне открыла Оля. Сегодня она выглядела еще более измученной. Видимо, тоже не спала всю ночь.
— Здравствуйте, — сказала я неожиданно спокойно. — Можно войти? Я не буду кричать. Я хочу поговорить.
Она молча кивнула и пропустила меня на кухню. Мою кухню. Я села за стол, на свое место. Оля села напротив.
— Расскажите мне, как вы здесь оказались, — попросила я.
И она рассказала. Ее история была банальной и страшной одновременно. Приехала в Москву с мужем из маленького городка. Он начал пить, потом бить. Она терпела ради сына, но последней каплей стало то, что он поднял руку на Мишу. Ночью она схватила ребенка, документы, немного денег и сбежала. Неделю жила у какой-то дальней знакомой впроголодь. Потом знакомая сказала, что больше не может их держать. Оля в отчаянии начала искать жилье. Денег на риелтора и залог не было. На вокзале она увидела объявление, написанное от руки: «Сдам комнату недорого, можно с ребенком». Позвонила. Ответила «божий одуванчик» — Тамара Павловна.
Свекровь встретила ее с распростертыми объятиями. Рассказала душещипательную историю про сына и невестку, уехавших на заработки. Сказала, что квартира пустует, а ей нужны деньги. Предложила не комнату, а всю квартиру за смешные деньги — тридцать тысяч в месяц. Наличными, в руки. «Зачем нам эти договоры, деточка? Мы же свои люди, я тебе верю», — сказала она. Оля отдала ей последние деньги, которые у нее были, за первый месяц. И въехала. Она была на седьмом небе от счастья. Свой угол. Безопасность для сына.
— Она мне показалась такой доброй, — Оля вытерла слезу тыльной стороной ладони. — Говорила, что сама мать, все понимает. А вчера, когда вы позвонили… она мне потом перезвонила. Кричала, чтобы я вас не пускала, говорила, что вы аферистка, хотите квартиру отнять. Но я поняла, что это вы — хозяйка.
Я слушала и во мне боролись два чувства. С одной стороны, дикая злость на свекровь, которая оказалась не просто подлой, но и изощренной мошенницей, разыгравшей целый спектакль. А с другой — огромная жалость к этой несчастной женщине. Она была такой же жертвой, как и я. Тамара Павловна обманула нас обеих.
— У вас есть куда идти? — тихо спросила я.
Оля отрицательно покачала головой.
— Нет. Совсем. Я работу только нашла, устроилась уборщицей в соседний супермаркет. Думала, хоть какие-то деньги появятся.
Я посмотрела на нее. На ее потрескавшиеся от работы руки, на заплаканные глаза, на дешевый халат. И поняла, что не смогу выгнать ее на улицу. Не потому, что муж или свекровь так сказали. А потому, что это было бы бесчеловечно. Моя война была не с ней. Моя война была с моей «семьей». А Оля… Оля неожиданно могла стать моим союзником. Или, по крайней мере, живым доказательством низости Тамары Павловны.
— Хорошо, — сказала я, поднимаясь. — Пока оставайтесь здесь. Мне нужно время, чтобы все решить. Просто… не трогайте вещи в спальне, пожалуйста.
Она кивнула с такой благодарностью, что у меня защемило сердце. Я вышла из квартиры с новым планом. Жестоким, но справедливым. И первым пунктом в нем был визит к Тамаре Павловне.
***
К свекрови я ехала на такси, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. Жалость и растерянность испарились, осталась только стальная решимость. Дверь мне открыла сама Тамара Павловна. Увидев меня, она сделала скорбное лицо и всплеснула руками.
— Мариночка, деточка, заходи! Я так переживала, так переживала!
Она попыталась меня обнять, но я отстранилась.
— Не надо, Тамара Павловна. Давайте без спектаклей.
Мы прошли в ее идеально чистую, пахнущую нафталином и валокордином гостиную. Она засуетилась, предлагая чай, но я остановила ее жестом.
— Сядьте. Нам нужно поговорить.
Она послушно опустилась в кресло, прижав руки к груди. Вид у нее был самый невинный.
— Я разговаривала с Ольгой, — начала я без предисловий. — Она мне все рассказала. Про «уехавших на Север» детей, про «доброту душевную», про тридцать тысяч наличными.
Лицо свекрови дрогнуло. Маска начала сползать.
— Что эта попрошайка тебе наплела? Я ее из жалости пустила, а она…
— Она рассказала правду, — перебила я. — Правду о том, как вы обманули и ее, и меня. Вы не просто сдали мою квартиру. Вы совершили мошенничество. Вы взяли деньги с человека, находящегося в отчаянном положении, пообещав ему жилье, на которое не имели никаких прав. Знаете, как это называется в Уголовном кодексе?
Глаза Тамары Павловны округлились. Она не ожидала такого напора.
— Да как ты смеешь! Со мной, матерью твоего мужа, так разговаривать! Я жизнь прожила! Я старше тебя!
— Ваш возраст не дает вам права рушить мою жизнь и обманывать других людей, — отчеканила я. — Я пришла сюда с одним предложением. Вы сейчас же едете со мной в мою квартиру. При мне возвращаете Ольге ее тридцать тысяч. Извиняетесь. И даете ей три дня, чтобы найти новое жилье.
— Да ни за что! — взвизгнула она. — Я не буду унижаться перед этой… этой проходимкой! И деньги я не верну, я их уже потратила!
— Потратили? На что же? — я с интересом посмотрела на нее.
— Тебе какая разница? На свои нужды! Славочке на подарок к возвращению! — выпалила она.
Подарок мужу на деньги, вырученные от сдачи нашей же квартиры. Уровень цинизма зашкаливал.
— Хорошо. Раз по-хорошему вы не хотите, будет по-плохому, — я достала телефон. — У меня есть два варианта. Вариант первый: я сейчас вызываю полицию и пишу на вас заявление о мошенничестве и незаконном проникновении в жилище. Свидетель у меня есть — Ольга. Думаю, она с радостью даст показания. Будет скандал, разбирательства, позор на весь дом.
Лицо свекрови стало пепельным.
— Ты… ты не посмеешь, — прошептала она.
— Посмею. А есть вариант второй. Выполнить все мои условия. Прямо сейчас. Выбор за вами.
Она смотрела на меня с ненавистью. В ее глазах я была исчадием ада, неблагодарной тварью, которая посмела пойти против «матери». Вся ее напускная доброта слетела, как шелуха.
— Ты еще пожалеешь об этом, — прошипела она. — Славик вернется, он тебе покажет…
— Я уже разговаривала со Славиком. Он в курсе, — соврала я, чтобы лишить ее последнего козыря. — И он на моей стороне.
Это был удар ниже пояса, но я уже перешла черту, за которой не было пути назад.
Тамара Павловна сдулась. Она молча встала, подошла к комоду, достала из шкатулки пачку денег. Отсчитала тридцать тысяч. Швырнула их на стол.
— Довольна? — прошипела она.
— Не совсем. Теперь мы едем к Ольге.
Всю дорогу в такси она молчала, глядя в окно и поджав губы. Я сидела рядом и чувствовала себя опустошенной, но правой. Сцена в моей квартире была короткой и унизительной — в основном для свекрови. Она молча протянула деньги Ольге, пробормотав под нос что-то вроде «вот, держи». Ольга, ошарашенная, взяла деньги.
— У вас три дня, — сказала я Оле уже после того, как выпроводила Тамару Павловну за дверь.
Миссия была выполнена. Я отвоевала свою территорию. Но победа не принесла радости. Я понимала, что только что объявила войну всей семье своего мужа. И главный бой был еще впереди.
***
После ухода свекрови в квартире повисла неловкая тишина. Ольга стояла посреди кухни, прижимая к груди возвращенные деньги, и смотрела на меня так, словно я была одновременно ее спасительницей и палачом.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Я… я не знаю, что сказать.
— Ничего не говорите, — я устало опустилась на стул. — Просто ищите жилье.
Три дня. Я дала ей три дня. Но куда она пойдет? С ребенком, без залога, без риелтора. Моя совесть, которая, казалось, заснула во время битвы со свекровью, снова проснулась. Я победила монстра, но какой ценой? Ценой судьбы этой женщины и ее сына?
— Я не найду за три дня, — прошептала Оля, будто прочитав мои мысли. — С ребенком никто не хочет брать. А на агентство у меня нет.
Она была права. Я просто переложила проблему с себя на нее.
Я посмотрела на нее, на ее красные от слез глаза, и приняла второе важное решение за этот день.
— Я вам помогу, — сказала я, сама удивляясь своим словам.
Оля недоверчиво подняла на меня глаза.
— Как?
— У меня есть сбережения. Я дам вам денег на залог и на услуги риелтора. У меня есть подруга, Света, она работает в недвижимости. Думаю, она сможет найти что-то быстро и без обмана.
Почему я это делала? Из жалости? Из чувства вины? Или потому, что, помогая ей, я доказывала самой себе, что я не такая, как моя свекровь? Что я человек, а не собственница, трясущаяся над своими квадратными метрами. Наверное, все вместе. Мы обе были жертвами. И только объединившись, мы могли выбраться из этой ситуации.
Оля расплакалась. Но на этот раз это были слезы не отчаяния, а надежды.
Весь следующий день мы провели в поисках. Я позвонила Свете, обрисовала ситуацию. Она, выслушав мою историю, присвистнула и сказала только одно: «Свекровь твою сжечь на костре мало. Конечно, помогу». И завертелось. Света находила варианты, я отвозила Олю на просмотры. Мы мотались по всей Москве. Это было странно: я, хозяйка квартиры, помогала своей невольной «захватчице» найти новый дом.
Мы обедали в дешевых кафе, и Оля рассказывала мне о своей жизни, о сыне, о мечтах. А я, слушая ее, понимала, как мелки и незначительны были мои собственные проблемы до этого дня. Да, меня предали. Но у меня была работа, друзья, крыша над головой. У Оли не было ничего, кроме сына и отчаянной надежды на лучшее.
На второй день мы нашли то, что нужно. Маленькая, но чистая «однушка» на окраине, рядом с детским садом. Хозяйка, пожилая интеллигентная женщина, увидев Мишу, только улыбнулась. Света составила грамотный договор. Я съездила в банк, сняла деньги и отдала их Оле на залог и первый месяц. Она пыталась отказаться, говорила, что вернет, но я остановила ее.
— Не надо. Считайте, что это компенсация за моральный ущерб от моей семьи.
Вечером мы втроем — я, Оля и Света — пили чай на моей кухне. И это было уже не неловкое молчание, а почти дружеские посиделки. Миша рисовал в альбоме, который я ему купила. Квартира снова наполнялась жизнью, но уже не чужой и враждебной, а какой-то новой, общей.
— Ты святая, Марин, — сказала Света, когда мы остались вдвоем. — Я бы на твоем месте их всех вышвырнула и забыла.
— Я и сама от себя не ожидала, — призналась я. — Но я не могла по-другому. Иначе чем бы я отличалась от нее?
В тот вечер, проводив Свету, я впервые за эти дни легла спать в своей квартире. Оля с Мишей остались в гостиной на диване. И это уже не казалось мне вторжением. Это было… правильно. Я поняла, что отстояла не только квартиру. Я отстояла что-то гораздо более важное внутри себя.
***
На третий день Оля с Мишей переезжали. Я помогла им собрать их немногочисленные пожитки. Вызвала грузовое такси. Когда мы стояли в пустом коридоре, Оля обняла меня.
— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Никогда.
— Просто будьте счастливы, — сказала я и помахала на прощание Мише.
Дверь за ними закрылась. Я осталась одна. В своей квартире. Тишина больше не казалась звенящей и враждебной. Она была мирной, спокойной. Я открыла все окна, впуская свежий осенний воздух. И начала генеральную уборку. Я отмывала каждый сантиметр, выбрасывала все, что напоминало о чужом присутствии, переставляла мебель. Это был ритуал. Ритуал возвращения своего пространства, своей жизни. Я возвращала не просто квартиру. Я возвращала себя.
Вечером позвонил Слава. Голос его был напряженным.
— Мама звонила. Рассказала, что ты устроила.
— Я не устроила, Слава. Я навела порядок. В своей квартире и в своей жизни, — ответила я спокойно.
— Ты унизила мою мать! Ты угрожала ей полицией! Марина, это немыслимо!
— А сдать нашу квартиру за моей спиной и врать мне в лицо — это мыслимо? А оставить меня без дома и встать на ее сторону — это нормально? — я не кричала. Я говорила тихо, но каждое слово было наполнено холодной сталью.
Он молчал.
— Я прилечу через неделю, и мы поговорим, — сказал он наконец.
— Поговорим, — согласилась я.
Эта неделя пролетела незаметно. Я работала, встречалась с друзьями, приводила в порядок дом и мысли. Когда Слава вошел в квартиру, я встретила его на пороге. Он выглядел уставшим и виноватым. Попытался обнять меня, но я уклонилась.
— Сначала разговор, — сказала я и провела его на кухню.
Я рассказала ему все. Без эмоций, как отчет. Про Олю, про ее историю, про ложь его матери, про то, как я помогала ей найти жилье. Он слушал, опустив голову.
— Я виноват, Марин, — сказал он, когда я закончила. — Я должен был сразу тебя поддержать. Но… это мама. Я не мог поверить, что она способна на такое.
— Она не просто способна, Слава. Она это сделала. И она никогда не признает свою вину. Она всегда будет считать, что я — враг, который посмел пойти против нее. А ты… Ты всегда будешь между нами.
— Что ты хочешь сказать? — он поднял на меня испуганные глаза.
— Я хочу сказать, что в тот день, когда я сидела в гостинице, а ты по телефону защищал свою маму, что-то сломалось. Что-то очень важное. Ты переступил черту. И я не знаю, можно ли вернуться обратно.
Та наивная и доверчивая Марина, которая улетала в командировку, осталась в прошлом. Я вернулась другой — той, что на собственном опыте узнала, как страшно быть совершенно одной, когда самые близкие люди отворачиваются. Этот горький урок изменил меня. Но, глядя на растерянное и виноватое лицо Славы, я понимала, что еще не готова все разрушить. Я молча встала и поставила чайник, достав с полки две наши любимые чашки. Это был маленький, но важный шаг навстречу.
— Я не знаю, что будет с нами дальше, Слава, — сказала я, глядя в окно, за которым начинался новый день. — Я знаю только, что так, как было прежде, уже никогда не будет. Нам придется заново учиться защищать наш дом и друг друга. Вместе. И порог этого дома отныне должен стать священным для всех. Включая самых близких.
