Тихие субботние утра были для Тани священны. Это было то самое время, когда можно было забыть о бешеном ритме рабочей недели, никуда не торопиться и просто быть вдвоем. Солнечные зайчики играли на столешнице их кухни, пахло свежесваренным кофе и горячими тостами. Алекс, ее муж, щурясь от солнца, листал новости на планшете, изредка делясь каким-нибудь забавным заголовком.
Таня намазывала на хрустящий хлеб апельсиновый джем, их общий любимый. —Может, потом сходим в кино? — предложила она, ловя на себе его теплый взгляд. — Тот самый фильм, который ты хотел посмотреть. —А что, давай, — улыбнулся Алекс. — Только давай на вечерний сеанс, чтобы никуда не спешить…
Его слова потонули в резком, пронзительном звонке, разорвавшем утреннюю идиллию. Таня вздрогнула. Они не ждали ни курьера, ни гостей.
Алекс нахмурился и поднялся из-за стола. —Кто бы это?.. Он выглянул в глазок,и его плечи тут же ссутулились, а на лице появилось знакомое Тане выражение — смесь вины и легкой паники.
— Мама? — произнес он, уже отодвигая цепочку.
Таня замерла с ножом в руке. Сердце неприятно и тяжело застучало где-то в горле. Не может быть. Не сегодня.
Дверь распахнулась, и на пороге, как ураган, возникла Лидия Петровна. В одной руке она сжимала пластиковый контейнер с пирожками, другой уже отодвигала сына в сторону, уверенно переступая порог их квартиры.
— Ну вот, я к вам! — возвестила она, окидывая взглядом прихожую и тут же переходя на кухню. — Что это вы тут без меня поделываете? А у вас, Таня, опять бардак в прихожей. Туфли надо ставить на место, а не бросать где попало. Привычки у тебя, прямо скажем, не хозяйские.
Она поставила контейнер на стол, смахнула со стула невидимую пылинку и устроилась поудобнее, будто была здесь полноправной хозяйкой.
— Мам, мы не ждали… — осторожно начал Алекс, прикрывая за собой дверь. —А я что, теперь должна предупреждать, что ли? Материнское сердце чувствует, когда детям внимание нужно. Вижу, опять на диетах сидите? — она ткнула пальцем в тост с джемом. — Эта химия одна сплошная. Вот я пирожков настоящих, с мясом, напекла. Ешь, сынок, пока горячие. А то на костях одних ходишь.
Алекс покорно потянулся за пирожком. Таня молча наблюдала, как рушатся все их планы на тихий, прекрасный день. Гнев медленно поднимался по ее телу горячей волной, сжимая виски.
— Спасибо, Лидия Петровна, — с усилием выдавила она. — Мы как раз завтракали.
— Завтракали… — фыркнула свекровь. — Это не завтрак, а птичий корм. Алексей, смотри, какой у тебя вид уставший. Опять, наверное, поздно ложитесь? Надо режим соблюдать. А то сил не будет.
Она встала и, не спрашивая разрешения, направилась в гостиную, продолжая свой «осмотр». —Ковер нужно бы пропылесосить, пыль на полках вижу. Таня, у тебя же есть время по утрам, могла бы и прибраться.
Таня стиснула зубы. Она работала наравне с Алексом, и их общий выходной они планировали провести вместе, а не за уборкой по указке.
Внезапно Лидия Петровна изменила курс и направилась в сторону спальни. У Тани похолодело внутри.
— Лидия Петровна, подождите… Но та уже была в комнате.Таня и Алекс, словно по команде, бросились за ней.
Свекровь стояла посреди спальни и с критическим видом разглядывала постель. —Постель не застелена. Белье, конечно, красивое, — она взяла край шелковой наволочки и потеребила ее пальцами, — но непрактичное. Стирать его надо особым образом, а ты, Таня, я смотрю, не особо заморачиваешься. И цвет… Слишком ярко для спальни. Возбуждает нервную систему, спать будете плохо.
Ее взгляд упал на халат Тани, небрежно брошенный на кресло. —Вот, опять вещи разбросаны. Приучила бы себя к порядку.
Таня больше не могла сдерживаться. Она обернулась к мужу, который стоял в дверях, растерянный и виноватый. В ее глазах стояли слезы гнева и унижения.
— Мне что, опять замки менять, чтобы твоя мать сюда не приходила без предупреждения? — прошипела она, глядя на него с таким отчаянием, что он невольно отступил на шаг.
В комнате повисла тягостная, оглушительная тишина, нарушаемая только довольным дыханием Лидии Петровны, достигшей своей цели.
Грохот захлопнувшейся двери отозвался в тишине квартиры, словно приговор. Таня стояла, прислонившись лбом к прохладному стеклу балконной двери, и пыталась унять дрожь в руках. За спиной она слышала нерешительные шаги Алекса. Он замер в нескольких метрах от нее, не зная, как начать.
— Тань… — его голос прозвучал тихо и виновато. — Прости. Я не знал, что она просто так приедет.
Таня медленно обернулась. Слез уже не было, только холодная, кристальная ярость. —Ты не знал? Алекс, она просто так не приезжает. Она приезжает, когда чувствует, что может. Когда уверена, что ей все сойдет с рук. И знаешь, откуда у нее эта уверенность?
Она сделала шаг к нему, и он невольно опустил глаза. —От тебя. Ты даже не попытался ее остановить. Она тут все критиковала, командовала, а ты молчал и кушал ее пирожки! А потом она пошла в нашу спальню, Алекс! В нашу спальню!
— Я пытался поговорить! — запротестовал он, наконец подняв на нее взгляд. В его глазах читалась искренняя растерянность. — Но она же мама. Она всегда так… она заботится.
— Это не забота! — голос Тани сорвался на крик. Она с силой сжала кулаки, стараясь говорить тише, но каждое слово было будто отточенным лезвием. — Это контроль! Это унижение! И ты прекрасно это понимаешь. Или не понимаешь?
Она отвернулась и прошлась по комнате, смахивая невидимую соринку со спинки кресла, точно так же, как это делала ее свекровь. Этот жест был непроизвольным и бесил ее еще больше.
— Давай сразу расставим все точки над i, — сказала она, останавливаясь напротив него. Ее голос вновь стал ровным и холодным. — Или ты поговоришь с ней, или я это сделаю. Но по-своему. И тебе не понравится.
Алекс тяжело вздохнул и опустился на диван, проводя рукой по лицу. —Хорошо. Хорошо, я поговорю. Я позвоню ей.
— Нет, — резко оборвала его Таня. — Не звонить. Ты поедешь к ней. Сейчас. И скажешь все как есть. Пока она не переложила всю вину на меня, как она это всегда делает.
Он помолчал, смотря в пол, и кивнул. Решение далось ему тяжело.
Час спустя Алекс уже стоял на пороге материнской квартиры. Пахло тем же самым борщом и пирогами, что и в его детстве. Лидия Петровна открыла дверь с удивленно-радостным видом, будто и не было утреннего скандала.
— Сынок! А я уж думала, ты на меня обиделся. Заходи, заходи, я как раз супчик разогрею.
— Мам, нам нужно поговорить, — сказал он, не снимая куртки. — Серьезно.
Он прошел в зал и сел на краешек дивана. Лидия Петровна насторожилась, ее улыбка потухла. Она села напротив, сложив руки на коленях.
— Говори. Что-то случилось? Эта твоя Таня опять тебя на уши поставила?
— При чем тут Таня? — Алекс с трудом сдержал раздражение. — Мама, дело в тебе. Ты не можешь просто так приезжать к нам. Без звонка, без предупреждения.
Лидия Петровна откинулась на спинку кресла, ее лицо вытянулось от неподдельной обиды. —Как это не могу? Я что, чужая тебе? Я мать! Я тебя рожала, растила, ночей не спала! А ты мне теперь и в дом свой прийти запрещаешь? Это она тебя научила, да? Я так и знала! Невестка меня в собственный дом к сыну не пускает!
— Мама, остановись! — он повысил голос, и она на секунду замолчала, шокированная. — Это не ее решение. Это мое! Мне это не нравится! Ты входишь и ведешь себя так, будто это твой дом. Ты критикуешь Танины вещи, ее порядок, ты лезешь в нашу постель, в конце концов! Это недопустимо!
— Да как ты со мной разговариваешь? — ее голос задрожал от праведного гнева. — Я тебе жизнь дала! Я на тебя деньги тратила! А ты из-за какой-то… из-за жены матери от дверей отгоняешь? Я же заботлюсь о вас! Хочу помочь!
— Нам не нужна такая помощь! — Алекс встал, чувствуя, как его решимость тает под напором материнских манипуляций. — Нам нужен покой. Наша личная жизнь. Ты должна звонить. Спрашивать, удобно ли. И если не удобно — принимать это. И точка.
Лидия Петровна тоже поднялась. В ее глазах стояли слезы, но Алекс уже научился отличать искренние слезы от театральных. —Так вот как? Ну хорошо, Алексей. Очень хорошо. Будешь ты у меня помнить, как мать обижать. И скажу я тебе: пожалеешь. Пожалеешь, когда она тебя бросит, а материнского плеча рядом не окажется. Иди к своей жене. Я тебе больше не мать.
Она демонстративно отвернулась к окну, демонстрируя, как сильно она ранена.
Алекс постоял еще мгновение, чувствуя знакомое, с детства впитанное чувство вины. Оно подступало комком к горлу. Он хотел что-то сказать, извиниться, но вспомнил лицо Тани, ее сжатые кулаки и холодный гнев. Он молча развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Он ехал домой с тяжелым чувством. С одной стороны, он сказал все, что хотел. С другой — он знал мать. Это был не конец. Это было только начало войны.
Когда он вернулся, Таня сидела на кухне с недопитой чашкой холодного кофе. Она молча посмотрела на него.
— Ну? — спросила она всего одно слово.
— Я поговорил, — устало сказал он, снимая куртку. — Сказал все как есть.
— И?
— И… — он замялся, садясь напротив. — Она сказала, что я пожалею. Что ты меня бросишь, а она мне больше не мать.
Таня внимательно посмотрела на него, изучая его расстроенное лицо. Потом ее взгляд смягчился. Она протянула руку и накрыла его ладонь своей.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Спасибо, что поехал.
Он кивнул, сжимая ее пальцы. Впервые за сегодняшний день в квартире воцарилась не тягостная, а мирная тишина. Они оба понимали, что это затишье перед бурей. Но сейчас они были заодно. И это было главное.
Прошла неделя. Та самая, обещанная свекровью буря, обрушилась не громом и молнией, а тихим, настойчивым дождем из сообщений на телефон Алекса. Сначала это были обиженные голосовые: «Я тебе больше не мать, живи счастливо». Потом сменились на тревожные: «Сынок, у меня голова раскалывается, давление наверное скачет». Алекс научился не поддаваться на провокации, отвечал сдержанно, советовал выпить таблетку и вызвать врача, если совсем плохо.
Таня наблюдала за этой борьбой со смешанным чувством жалости и гордости. Он действительно старался. В их доме наступил хрупкий, но такой желанный мир. Они снова ходили в кино, валялись на диване и смеялись, как раньше. Таня почти поверила, что худшее позади.
В среду у нее был важный корпоратив. Она давно присмотрела в магазине идеальное платье -элегантное, строгое, с открытой спиной и изящной кружевной вставкой на талии. Оно стоило целую зарплату, но она не могла устоять. Это платье было ее трофеем, символом того, что она не только замужняя женщина, но и успешная, красивая личность.
Вечером в день корпоратива она вернулась домой раньше Алекса, в предвкушении. Сегодня она наденет его, сделает укладку, макияж… Она вставила ключ в замок, и замерла на пороге.
Что-то было не так. Воздух в квартире был неподвижным, густым, и в нем витал едва уловимый, но знакомый и всегда раздражающий запах — дешевый парфюм с нотками гвоздики. Духи Лидии Петровны.
Таня насторожилась. Она медленно прошла в прихожую, оглядываясь. Все было на своих местах. Слишком на своих местах. Туфли, которые она обычно скидывала у порога, были аккуратно составлены в линию. Пальто Алекса, висевшее на вешалке, было застегнуто на все пуговицы.
Сердце застучало с неприятной, тревожной частотой. Она бросила сумку на пол и почти побежала в спальню.
Дверь была приоткрыта. На кровати, точно на подиуме, лежало ее платье. Точнее, то, что от него осталось.
Таня подошла ближе, не веря своим глазам. Подол платья, достигавший середины икры, был неровно, уродливо отрезан. Кто-то взял обычные бытовые ножницы и срезал ткань так криво, что один край был короче другого на добрых пять сантиметров. Изящное кружево на талии было грубо оторвано, на его месте торчали нитки. Это было не платье. Это было неудачное лоскутное изделие для уборки.
Она не кричала. Она не могла издать ни звука. Она просто стояла, смотря на это уничтожение, на эту демонстративную порчу, и медленно опускалась на пол, как подкошенная. В ушах стоял оглушительный звон.
Ключ повернулся в замке. В квартиру вошел Алекс. Он был в хорошем настроении, на ходу снимая куртку. —Тань, привет! Ты уже дома? Смотри, я захватил твой любимый чизкейк, чтобы ты перед корпоративом…
Он заглянул в спальню и замер, увидев ее сидящей на полу спиной к нему и застывшую фигуру матери, которая вышла из гостевой комнаты с лицом полным спокойного удовлетворения.
— Ой, сынок, вернулся! — сказала Лидия Петровна, как ни в чем не бывало. — А я тут зашла, цветочки твои полила, они совсем засохли. И платьице Тане подправила. Ну что это она в таком балахоне ходить собралась? Сделала модненько, молодежное теперь.
Таня медленно, очень медленно подняла голову и посмотрела на мужа. В ее глазах не было слез. Только ледяная, бездонная пустота и вопрос. Один-единственный вопрос.
Алекс смотрел то на нее, сидящую на полу, то на изуродованное платье, то на свою мать. Его лицо сначала выражало недоумение, потом shock, а затем по нему медленно поползла краска стыда и осознания.
— Мама… — его голос был хриплым, едва слышным. — Что ты наделала?
— Я же сказала, помогла! — бодро ответила свекровь, подходя к платью и взяв его в руки. — Смотри, какая длина сейчас актуальная. И это кружево… Ну кто его носит? Выглядит дешево. Теперь куда лучше.
— Ты… Ты отдал ей ключ? — прошептала Таня, не отрывая от Алекса своего мертвого взгляда.
Он не смог выдержать этого взора. Он опустил глаза на коробку с чизкейком, которую все еще сжимал в руках. —Она… она позвонила утром. Сказала, что мимо дома проходит, попросила занести тебе витамины, которые купила. Я сказал, что тебя нет, а я на работе. Она… она упросила просто зайти и оставить их на кухне. Всего на пять минут. Я не думал, что…
— Что она полезет в мою спальню? В мой шкаф? Возьмет ножницы и испортит мою вещь? — голос Тани нарастал, с каждой фразой становясь громче и острее. — Ты чего не думал, Алекс? Что она принесет с собой бензин и подожжет диван? Ты ведь знаешь, кто она! Ты же знаешь!
Она поднялась с пола, подошла к нему вплотную и выхватила у него из рук коробку. Красивая картонная упаковка с чизкейком полетела в стену, разбиваясь о нее кремовой брызжущей массой.
— Мне не нужен твой чизкейк! — закричала она, и наконец в ее голосе прорвалась вся боль, вся ярость, все накопленное унижение. — Мне нужно было, чтобы ты был мужем! Чтобы ты защищал меня и наш дом! А ты… ты впустил в него это… это чудовище с ножницами! Ты предатель!
Лидия Петровна с удовольствием наблюдала за этой сценой, и на ее губах играла едва заметная улыбка. Ее план сработал идеально. Она снова стала центром их вселенной, пусть и ненавистным. Она доказала свою власть.
Алекс стоял, опустив голову, смотря на кремовые брызги на стене. Он не находил слов. Он знал, что никакие оправдания теперь не имели значения. Он снова все испортил.
Истерика Тани выплеснулась наружу и так же внезапно иссякла, оставив после себя ледяную, безмолвную пустоту. Она молча развернулась, прошла мимо окаменевшего Алекса и побледневшей, но все еще торжествующей Лидии Петровны, захлопнула за собой дверь ванной и повернула ключ. Звук щелкнувшего замка прозвучал громче любого крика.
Она включила воду и села на край ванны, уставившись в кафель. Слез не было. Была только всепоглощающая, оглушающая ярость, такая сильная, что от нее тошнило. Она снова и снова прокручивала в голове картину испорченного платья, его криво отрезанный подол, довольное лицо свекрови и растерянное — мужа. Предатель. Самый настоящий предатель.
Снаружи доносились приглушенные голоса. Сначала возмущенный шепот Лидии Петровны: «Ну и характер! И как ты с ней только живешь! Я же хотела как лучше!». Потом низкий, сдавленный голос Алекса, в котором слышались и злость, и стыд: «Мам, иди уже, пожалуйста. Просто уйди».
Хлопок входной двери возвестил о том, что свекровь удалилась. В квартире воцарилась мертвая тишина. Таня сидела, не двигаясь, не зная, сколько прошло времени. Потом медленно поднялась, умыла ледяной водой лицо и вышла.
Алекс сидел на том же месте, на краешке кровати, рядом с изуродованным платьем. Он не смотрел на нее.
— Таня… — начал он, но голос его сорвался. Она прошла мимо,словно не замечая его. Подняла платье, аккуратно сложила его, будто это были не лохмотья, а хрупкая реликвия, и положила обратно в коробку. Ее движения были точными, выверенными, лишенными каких-либо эмоций. Это молчание было страшнее любой истерики.
— Я не знал, — наконец выдавил он. — Клянусь, я не думал, что она… —Перестань, — тихо, но очень четко сказала Таня, не оборачиваясь. — Просто перестань говорить.
Она взяла коробку, вышла в гостиную, надела пальто и взяла сумку. —Ты куда? — в голосе Алекса прозвучала паника. —Куда угодно, только не здесь.
Она вышла, снова щелкнув замком. На этот раз — за собой.
Она шла по улице без цели, сжимая в руках коробку. Вечерний город шумел вокруг, но до нее доносились лишь обрывки звуков. Она достала телефон, пальцы сами нашли нужный номер в записной книжке.
— Кать, ты дома? Можно к тебе? — голос прозвучал хрипло и чужо. —Танюх? Конечно, что случилось? Ты плачешь? —Нет. Хуже.
Подруга Катя жила в уютной однушке в соседнем районе. Она открыла дверь в растянутых спортивных штанах, с обеспокоенным лицом. Увидев Танино опустошенное лицо и коробку в ее руках, она ничего не спросила, просто обняла ее и втянула внутрь.
— Говори.
Таня молча открыла коробку и показала на платье. Потом, срывающимся голосом, рассказала все. Про утренний визит, про скандал, про его беспомощные попытки поговорить, про сегодняшний день, про ключ и ножницы. Катя слушала, не перебивая, ее лицо постепенно становилось все более суровым.
— Ну что, я говорила? — вздохнула она, когда Таня замолчала. — Это же классика. Твоя свекруха — типичный абьюзер. Эмоциональный вампир. Ей жизненно необходимо быть центром вселенной, сеять раздор и манипулировать своим сыночком. А он… — Катя выразительно замолчала.
— А он — тряпка, — закончила за нее Таня, опуская голову. —Не тряпка, — поправила Катя. — Жертва. С пеленок обученный ходить по струнке. Это лечится, но очень долго и болезненно. А пока ты — расходный материал в их больных отношениях.
Она взяла коробку с платьем, осмотрела срез. —Это, кстати, уже не просто бытовуха. Это умышленная порча чужого имущества. Ущерб какой? Тридцать тысяч?
— Сорок пять, — мрачно уточнила Таня. —Сорок пять! — свистнула Катя. — Это уже вполне тянет на заявление в полицию. Ст. 167 УК РФ.
Таня смотрела на нее широко раскрытыми глазами. —В полицию? На свою свекровь? Да ты что… Алекс никогда… —А Алекс тебя вообще кто? — резко спросила Катя. — Муж? Или адвокат своей мамочки? Таня, ты должна понять: ты сейчас в состоянии войны. А на войне действуют по законам военного времени. Ты можешь продолжать плакать и жаловаться, а можешь взять в руки оружие.
Катя встала, прошлась по комнате. Она всегда мыслила категориями права, это было ее работой и ее силой.
— Смотри. У тебя есть доказательство ущерба, — она кивнула на платье. — Есть свидетель — муж, который подтвердит, что вещь была испорчена именно его матерью в его квартире. Есть предыстория, которая говорит о систематичности и умысле. Это не случайность.
Таня молчала, обдумывая ее слова. Мысль о полиции вызывала у нее животный ужас. Это будет конец. Окончательный и бесповоротный.
— Я не могу, — прошептала она. — Это же на всю жизнь клеймо. —А что она сделала с твоим платьем — не клеймо? — парировала Катя. — Ты не обязана подавать заявление. Но ты должна дать им понять, что ты не беззащитная овечка. Что у тебя есть зубы. И ты знаешь, как ими воспользоваться.
Она села рядом с Таней, положила руку ей на плечо. —Ты должна предъявить им ультиматум. Не с позиции обиженной невестки, а с позиции человека, который знает свои права. Ты должна говорить не эмоциями, а статьями. Это единственный язык, который они понимают. Силу.
Таня смотрела на коробку с платьем. Внутри нее что-то переворачивалось. Ярость и обида медленно, очень медленно начали кристаллизоваться во что-то твердое, холодное и решительное. Она вспомнила взгляд Лидии Петровны, полный торжества. И поняла, что Катя права. Слезы и крики не работают.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Что мне делать?
Катя улыбнулась, и в ее улыбке было что-то хищное. —А вот это я тебе с огромным удовольствием объясню. Готовься, твоя свекровь войдет в историю. В юридическом смысле этого слова.
Таня провела ночь у Кати. Они составили план, отрепетировали фразы, продумали каждую мелочь. Катя, как опытный юрист, вложила в ее руки не просто слова, а настоящее оружие — точное, холодное и неотразимое. Утром Таня чувствовала себя не разбитой и униженной, а собранной, как пружина. Она позвонила Алексу. Его голос в трубке звучал устало и виновато.
— Я сегодня вернусь, — сказала она без предисловий. — Нам нужно поговорить. Серьезно.
— Тань, я… конечно. Я жду.
Она положила трубку, не дав ему сказать ничего больше.
Алекс встретил ее в прихожей. За ночь он, казалось, постарел на несколько лет. В квартире было прибрано — следы вчерашнего чизкейка исчезли с стены. Он молча помог ей снять пальто, его глаза беспомощно скользили по ее лицу, выискивая хоть каплю прощения.
— Я приготовил кофе, — тихо предложил он.
Таня кивнула и прошла на кухню. Она села за стол, положив перед собой сумку, из которой торчала папка с документами. Алекс поставил перед ней чашку, сел напротив и сжал руки в замок.
— Таня, я не знаю, как извиниться… — начал он. —Извинения сейчас бесполезны, — перебила она его. Ее голос был ровным, безразличным, будто она говорила о погоде. — Мы переходим к действиям.
Она открыла папку и достала несколько листов. Первым был распечатанный скриншот статьи 25 Конституции РФ с выделенным жирным шрифтом абзацем о неприкосновенности жилища.
— Это — основа, — она положила лист перед ним. — Никто не вправе проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц. Даже если у них есть ключ. Что сделала твоя мать? Проникла. Против моей воли. Я об этом прямо заявляла неоднократно.
Алекс молча смотрел на распечатку, его лицо было напряженным.
— Дальше, — Таня положила второй лист. — Это статья 167 Уголовного кодекса. «Умышленные уничтожение или повреждение имущества». Ущерб в крупном размере. Стоимость платья — сорок пять тысяч рублей. Это подтверждается чеком. — Она достала из папки и этот самый чек, аккуратно положив его поверх распечатки.
— Таня, подожди… — Алекс поднял на нее испуганный взгляд. — Ты же не собираешься…
— Я собираюсь поставить тебя перед выбором, — холодно парировала она. — Это — заявление в полицию. Оно уже написано. — Она коснулась пальцем третьего листа в папке. — Оно будет подано. Или нет. Решать тебе.
Она откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди.
— Вот план. Ты звонишь своей матери. Не я. Ты. И приглашаешь ее сюда. На официальные переговоры. Сегодня же.
— Но… она не придет… — попытался возразить Алекс.
— О, придет, — в голосе Тани прозвучала уверенность, которой он никогда раньше не слышал. — Она же любопытная. Ей не терпится посмотреть, как я рыдаю и умоляю тебя не прогонять ее. Она уверена, что уже победила. Ты скажешь, что мы хотим обсудить «семейный мир». Она придет.
Алекс сглотнул, понимая, что у него нет выбора. Он уже потерял право голоса своим предательским молчаливым согласием.
— И что потом? — спросил он глухо.
— Потом мы здесь, за этим столом, проведем беседу. Ты будешь молчать. Будешь сидеть и слушать. Я буду говорить. А ты — подтверждать мои слова, когда я буду задавать тебе прямые вопросы. Если ты хоть раз вступишься за нее, попытаешься оправдать или смягчить, я на следующий же день пойду с этим заявлением в полицию. И мы будем общаться уже только через адвокатов. Или ты со мной, или ты с ней. Третий вариант исключен.
Она смотрела на него не как жена на мужа, а как следователь на подследственного. В ее взгляде не было ни капли тепла, только твердая, непоколебимая решимость.
Алекс опустил голову и долго смотрел на свои сцепленные пальцы. Он понимал, что это точка невозврата. Либо он сейчас встанет на сторону жены и навсегда изменит отношения с матерью, либо он потеряет все.
— Хорошо, — тихо, почти неслышно, сказал он. — Я позвоню.
Он поднялся, взял телефон и вышел на балкон. Таня не стала следить за разговором. Она слышала лишь низкий гул его голоса, потом паузу, и снова гул. Через пять минут он вернулся. Лицо его было серым.
— Она придет. Через два часа.
— Отлично, — Таня встала. — Теперь я пойду приму душ и переоденусь. А ты приготовься молчать.
Она вышла из кухни, оставив его наедине с распечатками законов и тяжелым грузом предстоящего разговора.
Ровно через два часа в дверь позвонили. Таня была уже в простых джинсах и свитере, ее волосы были собраны в тугой хвост. Она выглядела собранной и абсолютно спокойной. Алекс, бледный, пошел открывать.
На пороге стояла Лидия Петровна. Она была в своем самом победном платье и с той же сумочкой, что и в прошлый раз. На ее лице играла снисходительная, сладкая улыбка.
— Ну вот, я пришла мириться, — она, входя и окидывая взглядом квартиру, будто проверяя, все ли на местах. — Готовьте самовар, давайте поговорим по-хорошему. Где моя невестка? Пришла, наконец-то, в себя?
Она проследовала на кухню и замерла, увидев Таню, сидящую во главе стола, и строгое, невозмутимое лицо сына. На столе лежала папка, а рядом — та самая коробка с платьем.
Улыбка на лице свекрови медленно угасла. Она почуяла неладное.
— Что это такое? — спросила она, садясь на стул без приглашения. — Опять какие-то сцены?
Таня медленно подняла на нее глаза. Взгляд ее был чистым, ясным и невероятно твердым.
— Лидия Петровна, мы собрались здесь не для сцен, — начала она тихо, но так, что каждое слово было отчеканено и падало, как камень. — Мы собрались здесь, чтобы ознакомить вас с юридическими последствиями вашего последнего визита. И выразить наши дальнейшие условия.
Тишина на кухне после слов Тани стала густой и звенящей. Лидия Петровна смотрела на нее с сначала с недоумением, которое быстро сменилось привычным высокомерием. Она фыркнула и обвела взглядом стол, словно рассматривая нелепую детскую игру.
— Юридические последствия? — она растянула слова, насмешливо коверкая их. — Ой, не смеши меня. Какие еще последствия? Ты что, в суд на меня подашь, кормилицу твоего мужа? Алексеюш, ты слышишь, что твоя жена опять выдумывает?
Алекс молчал, уставившись в стол. Его пальцы сжали край столешницы так, что костяшки побелели.
Таня не отреагировала на ее выпад. Она медленно, с демонстративной аккуратностью, вынула из папки и положила перед свекровью распечатку Уголовного Кодекса.
— Статья 167. Умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества, — ее голос был ровным, как дикторский, без единой эмоции. — Если ущерб признается крупным, а это свыше пяти тысяч рублей, предусмотрено наказание вплоть до лишения свободы на срок до двух лет.
Она позволила словам повиснуть в воздухе. Лидия Петровна перевела взгляд на бумагу, ее брови поползли вверх. Насмешка на ее лице начала таять.
— Что за бред? Какое повреждение? О чем ты? —О этом, — Таня открыла коробку и вынула испорченное платье. Она развернула его и положила на стол, прямо поверх распечатанных статей. Уродливо укороченный подол и оторванное кружево смотрелись особенно вызывающе на фоне официального текста закона.
— Это мое имущество. Вы его умышленно испортили. Стоимость — сорок пять тысяч рублей. Крупный ущерб подтверждается товарным чеком. — Вторым движением она положила на стол и чек.
Лидия Петровна покраснела. Не от стыда, а от ярости. —Да как ты смеешь! Я тебе сделала лучше! Ты должна сказать мне спасибо! Это я на тебя должна в суд подать за хамство и неуважение к старшим! —Старших уважают за мудрость и доброту, — холодно парировала Таня. — Ваши действия подпадают под статью УК. И у меня есть свидетель. Алекс, — она повернулась к мужу, — подтверди, что это платье испортила твоя мать вчера, проникнув в нашу квартиру с ключом, который ты ей дал против моей воли.
Все взгляды устремились на Алекса. Он поднял голову. Глаза его были полны муки, но он посмотрел прямо на мать и тихо, но четко произнес: —Да, мама. Это ты это сделала.
Лидия Петровна ахнула, будто ее ударили по лицу. Ее уверенность дала первую трещину. Она не ожидала, что сын посмеет выступить против нее открыто.
— Сынок! Да как ты можешь! Она тебя против меня настроила! Это она во всем виновата! —Молчите, — резко оборвала ее Таня. Ее терпение лопнуло, и в голосе впервые зазвенела сталь. — Вы сейчас будете слушать. Ваше мнение никто не спрашивает.
Она взяла со стола еще один лист — заявление в полицию. Все поля были уже заполнены. —Это заявление. Оно будет подано сегодня. К нему приложены фотографии испорченной вещи, чек и мои показания. А также показания моего мужа. После этого будет возбуждено уголовное дело. Вас вызовут на допрос. Возможно, применят меру пресечения. Подписи о невыезде. Суд. Исправительные работы или реальный срок. Судимость.
Она произносила это без пафоса, просто констатируя факты, и от этого слова звучали еще страшнее. Лидия Петровна побледнела. Она смотрела то на статью УК, то на решительное лицо невестки, то на испуганное — сына.
— Вы… вы не посмеете… — прошипела она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности, лишь паническая злоба. —Посмеем, — коротко бросила Таня. — У нас есть второй вариант.
Она отложила заявление в сторону. —Вы здесь и сейчас подписываете наши условия. Все. — Таня достала чистый лист бумаги, на котором было напечатано несколько пунктов. —Первое. Вы немедленно возвращаете все ключи от нашей квартиры. —Второе. Любые визиты возможны только по нашему предварительному согласию, полученному не менее чем за три дня. Без звонка и предупреждения дверь вам открыта не будет. —Третье. На нашей территории вы не даете никаких оценок, советов и комментариев относительно нашего быта, внешности, решений и личной жизни. Никаких критики, никаких упреков. —Четвертое. Вы возмещаете мне стоимость испорченного платья. Сорок пять тысяч рублей. Наличными или переводом прямо сейчас.
Лидия Петровна вскочила с места, ее лицо исказила гримаса бешенства. —Да кто ты такая, чтобы мне условия ставить! Я ничего подписывать не буду! И денег не дам! Это мой сын! Мой! —Тогда до свидания в участке, — Таня спокойно взяла со стола мобильный телефон. — Я звоню в полицию прямо сейчас. Номер 102 уже набран. Осталось нажать кнопку вызова.
Она подняла телефон, демонстративно направив экран в сторону свекрови. Палец был наведен на зеленую трубку.
В комнате повисла напряженная тишина. Было слышно, как тяжело дышит Лидия Петровна. Она смотрела на телефон, на сына, который не отводил от нее взгляда, на заявление… Ее плечи вдруг ссутулились. Впервые за всю эту войну Таня увидела в ее глазах не злость, а животный, панический страх перед системой, перед законом, перед реальными последствиями.
— Хорошо… — прохрипела она, опускаясь на стул. — Ладно… Давайте вашу дурацкую бумагу.
Таня молча пододвинула к ней лист с условиями и ручку. Лидия Петровна, руки ее дрожали, с ненавистью посмотрела на Таню, а затем нацарапала на бумаге свою размашистую подпись.
— Деньги, — потребовала Таня, не глядя на подпись.
Свекровя, бормоча под нос проклятия, полезла в сумочку, вытащила толстую пачку купюр и швырнула ее на стол. —Забирай свои кровные! Подавись!
Таня не стала пересчитывать. Она взяла пачку и положила ее рядом с собой. —Ключи.
Лидия Петровна с силой швырнула на пол связку ключей. Они звякнули, ударившись о кафель. —Все? Я могу идти? Или еще будем меня обыскивать?
— Можете идти, — Таня отодвинула от себя заявление в полицию и аккуратно сложила подписанные условия. — Правила вам ясны. Их нарушение будет означать только одно — немедленный вызов полиции. Без разговоров. Без предупреждений.
Лидия Петровна, не сказав больше ни слова, поднялась и, пошатываясь, вышла из кухни. Хлопок входной двери прозвучал на этот раз не как выстрел, а как капитуляция.
Таня сидела за столом, глядя на подписанную бумагу и на смятую пачку денег. Она не чувствовала triumph. Только ледяную, всепоглощающую пустоту и дикую усталость.
Алекс все так же молчал, глядя на нее широко раскрытыми глазами, полными ужаса, уважения и чего-то еще, что он и сам не мог определить. Война была выиграна. Но какой ценой?
После того, как дверь закрылась за Лидией Петровной, в квартире воцарилась тишина, какой не было давно. Она была не гнетущей, а облегчающей, словно после грозы очистившей воздух от накопившейся душной тяжести.
Таня сидела за столом, не двигаясь. Она смотрела на подписанный лист бумаги, на смятые купюры, на связку ключей, лежавших на полу. Адреналин, который все это время держал ее в напряжении, стал медленно отступать, и на смену ему пришла оглушительная, всепоглощающая усталость. Руки дрожали.
Она услышала, как Алекс поднялся и подошел к ней. Он молча поднял ключи с пола, положил их на стол рядом с деньгами, а затем опустился перед ней на колени и взял ее холодные, неподвижные руки в свои.
— Прости меня, — прошептал он, и голос его сорвался. — Прости. Я… я не знаю, что еще сказать.
Таня медленно перевела на него взгляд. В его глазах она увидела не страх и не вину, а боль и горькое, запоздалое понимание. Он наконец-то увидел все не ее глазами, а своими собственными. Увидел цену ее молчания, ее терпения, ее унижений.
— Я не хотела этого, — тихо сказала она, и ее голос прозвучал хрипло и непривычно. — Я не хотела становиться такой… железной. Холодной.
— Ты была сильной, — он крепче сжал ее руки. — Там, где я оказался слаб. Ты защитила нас. Нас, Таня. Нашу семью.
Он встал, помог ей подняться и обнял ее. Она не сопротивлялась, позволив голове упасть ему на грудь. Она не плакала. Слез больше не было. Было только тихое, бесконечное истощение.
Они молча прибрали со стола. Алекс аккуратно сложил деньги и убрал их в ящик, сверху положив подписанные условия. Ключи он убрал в карман. Папку с законами и испорченное платье Таня бережно, почти с ритуальной точностью, убрала обратно в коробку и задвинула ее на верхнюю полку шкафа. На память. Или как напоминание.
Прошел день, потом другой. Телефон Алекса молчал. Не было ни гневных голосовых, ни жалобных смс. Эта тишина была непривычной и по-своему пугающей. Они ловили себя на том, что прислушиваются к шагам за дверью или к звонку в домофон, но их не было.
Они жили в каком-то подвешенном состоянии, зализывая раны. Говорили мало, но это молчание было уже не враждебным, а скорее осторожным, бережным. Они заново учились быть просто вдвоем, без гнетущего присутствия третьего человека.
Через неделю раздался звонок. Алекс посмотрел на экран и замер. Это была мама. Он показал телефон Тане. Она молча кивнула.
Он ответил, включив громкую связь. —Алло? —Алексей… — голос Лидии Петровны звучал приглушенно, без привычной повелительности. — Это я. У меня… давление скачет. Голова кружится.
Алекс посмотрел на Таню. Раньше он бы запаниковал, бросился бы к ней, чувствуя укол вины. Сейчас он глубоко вздохнул и ответил ровно, спокойно, почти как она тогда на кухне: —Мама, если тебе плохо, нужно вызвать скорую помощь. Я не врач. Я не смогу тебе помочь.
На том конце провода повисла пауза. Он явно не ожидала такого ответа. —Но я же одна… Мне страшно… —Ты можешь позвонить в регистратуру своей поликлиники, вызвать участкового врача на дом. Или вызвать скорую. Это самый правильный выход.
Еще одна пауза, более длинная. Потом тихий, почти сдавленный голос: —Поняла. Хорошо.
И она положила трубку.
Алекс опустил телефон и выдохнул. Он сделал это. Он не поддался на манипуляцию. Он установил границу.
Таня подошла к нему и молча обняла его. Впервые за долгое время ее объятия были не для утешения, а для поддержки. Гордой поддержки.
— Ты молодец, — прошептала она. —Это ты меня научила, — он улыбнулся усталой, но настоящей улыбкой.
Еще через несколько дней пришло смс. Короткое и сухое: «Можно я завтра заеду на час? Хочу отдать тебе альбом с детскими фотографиями».
Алекс снова показал сообщение Тане. —Как думаешь? —Твое решение, — сказала она. — Но помни про правила. Три дня.
Он кивнул и написал ответ: «Мама, сегодня уже поздно. Послезавтра, в три часа, будем дома. Если время устраивает, подтверди».
Через минуту пришел ответ: «Хорошо. Устраивает».
Они переглянулись. Это было маленькое, но такое важное слово — «хорошо». Оно не означало капитуляцию. Оно означало принятие правил игры.
Вечером они сидели на диване, и Таня положила голову ему на плечо. —Знаешь, я, наверное, куплю себе новое платье, — сказала она задумчиво. — Не такое вычурное. Простое. И черное. —Купи, — он поцеловал ее в макушку. — Ты в нем будешь самой красивой.
Они еще не знали, что будет дальше. Старая рана была слишком глубока, чтобы затянуться быстро. Они понимали, что это не конец истории, а лишь начало новой, очень хрупкой главы. Но впервые за долгие месяцы они чувствовали, что пишут эту главу вместе. И только они двое.
