Аромат запеченной курицы с чесноком и розмарином наполнял квартиру, смешиваясь с уютным потрескиванием дров в камине. Я, Алина, закончила расставлять тарелки на столе, застеленном свежей скатертью, и с удовлетворением окинула взглядом столовую. Пятница. Долгожданный конец недели, которую я провела в сумасшедшем ритме, закрывая важный проект. Эти вечерние часы, тихие и спокойные, были моей наградой.
Муж, Сергей, должен был вот-вот вернуться. Я уже мысленно представляла, как мы ужинаем, обсуждаем планы на выходные. Я хотела предложить съездить за город, покататься на лыжах. Погода была подходящая. И главное — мне нужно было обсудить с ним вопрос с квартирантами.
Моя квартира, та самая двушка в центре, доставшаяся мне от бабушки, уже месяц как пустовала после того, как съехали предыдущие жильцы. Нужно было снова выкладывать объявления, отвечать на звонки. Дело хлопотное, но доход стабильный, и мы с Сергеем уже привыкли планировать бюджет с учетом этой суммы.
Ключ повернулся в замке, скрипнула дверь. —Серёж, это ты? — крикнула я из кухни, доливая в соусник горячий соус. —Я, — послышался скупой, усталый ответ из прихожей.
Я вышла к нему навстречу. Он снимал пальто, его лицо было осунувшимся и каким-то замкнутым. Он не поднял на меня глаз. —Ты как? День тяжелый? — спросила я, пытаясь поймать его взгляд. —Да как обычно, — бросил он, проходя мимо меня в гостиную и плюхаясь в кресло. — Всё горит, все дураки, начальник идиот.
Я вздохнула. Не лучший настрой для разговора о выходных. Но ничего, ужин и бокал вина должны были исправить положение. —Иди ужинать, всё готово. Как раз отошла курочка, как ты любишь.
Он молча прошел за стол. Процедил «спасибо» за тарелку, которую я ему наложила. Ел молча, уставившись в одну точку. Тишина за столом стала густой и некомфортной. Я решила начать с хорошего. —Слушай, насчет выходных. Может, махнем в ту же гостиницу, на лыжную базу? Погода отличная. Просто сменить обстановку. Он наконец поднял на меня глаза,но в них не было ни капли оживления. —Не знаю. Денег лишних нет.
Вот оно. Подходящий момент. —Ну, как раз насчет денег. Пора уже снова искать жильцов на мою квартиру. Завтра размещу объявления, благо, от прошлых ещё куча откликов осталось. На следующую неделю уже можно кого-то…
Он резко отодвинул тарелку, прервав меня на полуслове. Вилка с грохотом упала на пол. Он посмотрел на меня прямым, тяжелым взглядом, в котором читалась какая-то непонятная мне решимость, смешанная с раздражением. —Квартирантов пока не ищи.
Я замерла с бокалом в руке. —Почему? У нас же договоренность. Мы… —Я отдал ключи Наде с детьми, — перебил он меня, его голос был ровным, почти металлическим. — Им негде жить. Ей нужно где-то перекантоваться.
В голове у меня что-то щелкнуло. Звон. Абсолютная, оглушающая тишина внутри, сквозь которую я едва слышала собственный голос. —Ты… что? — я прошептала, чувствуя, как тепло от вина разливается по щекам. — Ты отдал ключи? От моей квартиры? Наде? Твоей сестре?
— Ну да, — он нахмурился, как будто я задаю глупейший вопрос на свете. — А что не так? Я же сказал — им негде жить. Мудак-муж выгнал их на улицу, кредиты не платил, теперь приставы квартиру описали. Куда ей с двумя детьми? В подвал?
Я не могла поверить в то, что слышу. Слова были знакомы, но складывались в абсурдную, чудовищную картину. —Сергей… Ты отдал ключи от моего личного имущества, даже не спросив меня? Даже не позвонив? Просто взял и отдал?
Он с раздражением махнул рукой, встал из-за стола и начал расхаживать по кухне. —Да какая разница, твое, не твое? Мы же семья! Она моя сестра! Я что, должен был бросить их на произвол судьбы? Ты чего психуешь? Они поживут пару недель, пока всё не утрясется, и съедут.
— Пару недель? — мой голос наконец сорвался на крик. — Ты в своем уме? Ты хоть раз говорил с Надей «пару недель»? Они там уже, наверное, всю мебель переставили и ковры своими грязными вещами застелили! Ты знаешь, что значит пустить в свой дом Надю? Она же никогда оттуда не съедет! И ты… ты… — у меня перехватило дыхание. — Ты посмел распорядиться моей собственностью, как своей?
Он остановился напротив меня, его лицо исказила злобная гримаса. —Ох, вот оно что! Собственность! Важная птица! У тебя две квартиры, а у моей сестры и племянников — ни одной! И ты ещё смеешь смотреть на меня осуждающе? Я принял решение как мужчина, как глава семьи! Ты должна меня поддержать, а не истерику закатывать из-за какой-то квартиры!
Он кричал. А я больше не слышала его слов. Я смотрела на этого человека, своего мужа, и не узнавала его. Это был чужой, посягнувший на самое главное, что у меня было — на мое личное, неприкосновенное пространство, на мою крепость. И сделал он это с таким простым, наглым презрением к моему праву сказать «нет».
Земля действительно ушла из-под ног. Опоры не было. Было только леденящее чувство предательства и оглушительная тишина в ушах, в которой отдавался стук моего сердца.
Сергей, фыркнув, развернулся и ушел в гостиную, громко включив телевизор. Где-то зазвучали голоса спортивных комментаторов. А я осталась сидеть за столом, перед остывающей курицей, и смотрела в пустоту. Его слова висели в воздухе, тяжелые и ядовитые. «Какая разница, твое, не твое?.. Ты должна меня поддержать…»
Он не понимал. Он никогда не понимал, что значит для меня эта квартира. Для него это был просто актив, квадратные метры, источник дохода. Для меня же это было нечто гораздо большее.
Я закрыла глаза, и меня отнесло на семь лет назад. Тот день, когда адвокат вручил мне ключи и толстую папку с документами. Я стояла на пустом паркете в центре гостиной и плакала. Плакала от потери бабушки, которая души во мне не чаяла и всегда повторяла: «Внученька, пусть у тебя будет свой угол, свой тыл. Ни от кого не зависящий». И этот «угол» оказался просторной двушкой в сталинском доме с высокими потолками и дубовым паркетом.
Я сама красила стены в спальне в теплый персиковый цвет. Сама выбирала каждую ручку для мебели на кухне, которую мы с бабушкой так часто вместе накрывали к обеду. Я вложила в этот ремонт все свои сбережения после университета, каждую премию. Здесь была моя история, мой пот, моя память.
И еще была другая память. Тонкая, как трещинка на стекле. Как раз тогда, когда я получила квартиру, мы с Сергеем только начали встречаться. Он, молодой специалист, был очарован мной, но эта квартира… она всегда его слегка смущала. Неловкость прорывалась в шутках: «Ну что, моя независимая женщина, когда уже переедешь ко мне в хрущевку?» или «Опять на свою жилплощадь ссылаешься?» Я смеялась, не придавая значения. Теперь же эти шутки обрели зловещий, совсем не смешной смысл.
Он всегда хотел быть главным, добытчиком, тем, на ком всё держится. А моя квартира была немым укором его амбициям, напоминанием, что у меня есть тыл, не зависящий от него. И теперь, отдав ключи своей сестре, он одним махом убивал двух зайцев: выглядел героем в глазах своей семьи и… ставил меня на место. Лишал меня этой независимости, делал снова «просто женой», которая «должна поддерживать».
Телевизор в гостиной прибавил громкость. Вернулся к реальности. Я медленно встала, машинально начала собирать со стола. Руки дрожали.
Из гостиной донесся его голос, уже без злости, но с отчетливым упреком: —Остынь уже. Истерика истерикой, а семья есть семья. Ты даже не спросила, как там дети. Маленькие, на улице могли оказаться. Тебе их не жалко?
Я замерла с тарелками в руках. Да, Надя — его сестра. Ее муж сбежал, оставив с долгами. Дети ни в чем не виноваты. На секунду меня пронзило острое чувство вины. А вдруг я действительно поступаю эгоистично?
Я вышла в дверной проем, глядя на его спину. —А почему они не могут пожить здесь, с нами? — спросила я тихо. — У нас есть гостевая. Месяц, два… Мы бы как-то справились.
Он даже не обернулся, продолжая смотреть на экран. —Ты что, с ума сошла? У меня тут работа, мне тишина нужна. А тут два ребенка будут носиться? У Нади нервы ни к черту, она будет тут вечно рыдать. Мне это под боком не нужно.
Ледяная волна прокатилась по моей спине. —То есть, твоим родственникам негде жить, но твой комфорт — священная корова. А мою квартиру, мое личное пространство — можно вот так, просто отдать под их «нервы» и детские крики? Без моего согласия?
Он наконец повернулся, его лицо выражало искреннее непонимание. —Да какая разница? Ты же там не живешь! Пусть хоть пользу приносят, раз уж она пустует.
— Какая польза? — голос мой снова сорвался. — Ты что, собираешься с них арендную плату брать? —Ну, я не до такого… — он смущенно мотнул головой. — С родных людей денег брать? Ты вообще о чем?
Вот оно. Вся суть. Он не просто отдал ключи. Он подарил им мою квартиру. Бесплатно. На неопределенный срок. Лишил меня дохода. Распорядился моим имуществом как своим, да еще и с такой показной, удушающей «щедростью», оплаченной из моего кармана.
Я молча развернулась, отнесла тарелки на кухню и поставила их в раковину с таким грохотом, что стекло задрожало. Во рту стоял горький привкус. Это было уже не просто предательство. Это было унизительное обесценивание всего, что было моим. Моей памяти, моих трудов, моего права голоса.
Я посмотрела на свои руки, впившиеся в холодный край раковины. Острая жалость к детям сменилась холодной, твердой яростью. Нет. Так не пойдет. Он не имел права.
Но что я могу сделать? Просто приехать и выгнать их? Вызвать полицию? Это же его семья. Это будет война.
Телевизор в гостиной выключился. Послышались шаги. —Я спать. Иди уже, не дуйся. Завтра само очухаешься, — бросил он, проходя мимо меня в спальню.
Дверь закрылась. Я осталась одна в тишине кухни, с ощущением, что кто-то только что провел черту, разделившую мою жизнь на «до» и «после». И по ту сторону этой черты осталась моя квартира, в которой сейчас хозяйничали чужие люди.
Ночь была долгой и беспокойной. Я ворочалась с боку на бок, чувствуя за спиной спину Сергея, отвернувшегося от меня на самом краю кровати. Между нами лежала пропасть, широкая и молчаливая. Под утро я наконец провалилась в тяжелый, короткий сон, но и там меня преследовали образы: чужие тени метались по моей квартире, переставляя мебель, снимая со стен фотографии.
Я проснулась раньше мужа, с тяжелой головой и каменным чувством в груди. Сергей храпел, разметавшись. Вид у него был мирный, даже довольный, будто вчерашний разговор был пустяком, благополучно разрешившимся. Эта его способность отключаться и не видеть проблемы выводила из себя больше всего.
Я тихо вышла из спальни, сварила кофе и уселась на кухне у окна, глядя на просыпающийся город. Что мне делать? Ждать, пока он «остынет» и сам все решит? Но он уже все для себя решил. Его решение висело на моей шее тяжелым камнем.
Нет. Я не могла просто ждать. Мне нужно было увидеть всё своими глазами. Оценить масштаб катастрофы.
Не сказав ни слова, я оделась и вышла из дома. Воздух был холодным и колючим. Я шла почти на автомате, не замечая ни прохожих, ни машин. В голове стучала одна мысль: «Моя квартира. Моя квартира. Моя квартира». Это был мантра, мой щит против нарастающей паники.
Подъезд моего дома показался чужим. Я медленно поднялась по лестнице, сердце бешено колотилось. И вот он, моя этаж. Моя дверь.
Но что это? У самой двери, небрежно прислоненные к стене, стояли несколько картонных коробок. Из одной на меня смотрела старая кукла с оторванной рукой, из другой торчали какие-то детские куртки. Они уже начали захватывать территорию, вытесняя мое прошлое своим убогим настоящим.
Я достала ключ. Тот самый, запасной, что лежал в моей шкатулке. Рука дрожала. Я вставила его в замок, повернула. Щелчок прозвучал неестественно громко в тишине подъезда.
Дверь открылась, и на меня пахнуло чужим запахом. Запахом дешевого стирального порошка, жареного лука и чего-то еще, сладковатого и неприятного. Я замерла на пороге, не в силах сделать шаг.
В прихожей царил хаос. На моей аккуратной вешалке висели какие-то поношенные пуховики, пол был заставлен разношерстной обувью. На зеркале кто-то оставил жирные отпечатки пальцев.
Из гостиной донеслись голоса. И затем, оттуда же, появилась Надя. Она была в моем домашнем халате. В том самом, мягком, байковом, с вышитыми птичками, который мне подарила мама. На ее ногах были мои тапочки.
Увидев меня, она на секунду застыла, но затем ее лицо расплылось в сладкой, притворной улыбке. —Алиночка! Вот неожиданность! Заходи, проходи, не стой на пороге.
Она говорила так, будто я была гостьей, заглянувшей на огонек в ее дом. Я сделала шаг внутрь, чувствуя, как сжимаются кулаки.
— Что ты здесь делаешь? — прозвучал мой голос, хриплый и чужой. —Как что? Живем, — Надя удивленно всплеснула руками, запах лука стал еще ощутимее. — Сергей же тебе всё объяснил? Нам негде было деться, он нас приютил. Спасибо ему огромное, родной человек.
Она говорила о моем муже, о моей квартире, но слово «мой» в ее устах звучало кощунственно.
— Он не имел права, — выдавила я. — Это моя квартира. —Ну какая разница, — Надя махнула рукой и пошла towards гостиной, явно приглашая меня следовать за собой. — Вы же одна семья. Что твое, то его, что его… ну, ты поняла.
Я поняла. Я поняла все слишком хорошо.
Гостиная была неузнаваема. Мой диван был завален детским тряпьем и подушками. На журнальном столике, застеленном газетой, стояли грязные тарелки с остатками еды и кружки с недопитым чаем. А на стене… на стене, где висела большая репродукция Айвазовского, подаренная бабушкой, теперь красовался какой-то кричащий постер с мультяшными персонажами.
— Где моя картина? — спросила я, и голос мой дрогнул. —А, это? — Надя оглянулась. — Мы ее в кладовку убрали. Темноватая она очень, настроение портит. А детям веселее с ярким.
В этот момент из спальни выбежали две девочки, пяти и семи лет. Они пронеслись вихрем через гостиную, чуть не сбив с ног маленькую этажерку с сувенирами, и скрылись в другой комнате.
— Девочки, потише! — беззвучно крикнула им вслед Надя и снова повернулась ко мне. — Извини, они такие активные. Кстати, насчет кладовки… Мы туда кое-что свое сложили, твои коробки немного сдвинули. Ничего ценного не было?
Я не ответила. Я смотрела на эту женщину в своем халате, в своих тапках, в своем доме, и меня охватывала такая беспомощная ярость, что перехватывало дыхание.
— Надя, послушай, — я попыталась говорить максимально спокойно, хотя внутри все дрожало. — Я понимаю, у тебя трудная ситуация. Но это ненадолго. Неделя, максимум две. Пока ты не найдешь что-то другое.
Надя усмехнулась. Это была невеселая, едкая усмешка. —Ой, Алиночка, ну какие две недели? Куда нам торопиться? Сергей сказал, чтобы мы тут обосновывались. Так что не переживай, мы уж как-нибудь устроимся. Ой, смотри, — она вдруг указала на угол дивана. — Кажется, твой чехол тут немного порвался. Девочки, наверное, играли. Ничего, зашьем как-нибудь.
Она говорила это с такой небрежной, наглой уверенностью, что у меня потемнело в глазах. Она уже чувствовала себя здесь полноправной хозяйкой. Она уже давала мне обещания «как-нибудь зашить» мою же вещь, которую ее дети испортили.
Я больше не могла здесь находиться. Каждый вздох этого чужого воздуха, каждый взгляд на беспорядок и разрушение причиняли физическую боль.
— Мне нужно идти, — резко сказала я и, не прощаясь, развернулась и вышла в подъезд.
Дверь закрылась за моей спиной, но я еще долго стояла, прислонившись лбом к холодной стене, пытаясь унять дрожь в коленях. Теперь я видела всё своими глазами. И это было в тысячу раз хуже, чем я могла представить.
Они не просто заселились. Они оккупировали. И выгнать их отсюда будет не просто сложно. Это будет война.
Я вернулась домой, если этот дом еще можно было так назвать. Воздух в нашей с Сергеем квартире казался густым и недвижимым, словно в нем застыли все несказанные слова и невысказанные претензии. Я прошла в спальню, машинально переоделась в домашнее, стараясь не смотреть на спящего мужа. Казалось, если я не буду смотреть, то и его не будет, и всего этого кошмара тоже не случилось.
Но избегать реальности не получилось. Через час он проснулся и вышел на кухню, где я пыталась заставить себя выпить чай. Он прошел мимо, молча открыл холодильник, достал сок, налил себе стакан. Весь его вид излучал обиженное достоинство и уверенность в своей правоте. Он ждал, что я заговорю первой. Ждал извинений. Ждал, что я «остыну» и приму его «мужское решение».
Я не выдержала. —Я была там.
Он обернулся ко мне, медленно, с преувеличенным спокойствием. —Где это «там»?
— В моей квартире. Той самой, которую ты так щедро подарил своей сестре.
Он тяжело вздохнул, поставил стакан со стуком. —Ну и? Устроила смотр? Устроила Наде сцену? Ты хоть подумала, в каком она состоянии?
Его тон, эта снисходительная укоризна, вывели меня из себя. —В каком состоянии? В состоянии, чтобы разгуливать в моем халате и пользоваться моими вещами! В состоянии, чтобы снять мою картину и повесить какую-то дрянь! В состоянии, чтобы испортить мой диван!
— О боже, картина! Диван! — он иронично закатил глаза. — Вещи, Алина! Просто вещи! Речь о людях! О детях!
— Речь о моем доме, Сергей! — голос мой сорвался на крик. — О моей собственности, в которую ты разрешил въехать, даже не спросив меня! Ты вообще понимаешь, что ты сделал?
— Я помог своей семье! — он тоже закричал в ответ, ударив кулаком по столу. Стакан подпрыгнул, сок расплескался. — Что я должен был сделать? Бросить их на улице? Ты хоть слышишь себя? Ты готова из-за какого-то дивана оставить детей без крыши над головой?
Мы стояли друг напротив друга, разделенные кухонным столом, как по разные стороны баррикады. Его лицо было искажено злобой. Мое, наверное, — болью и непониманием.
— Я задала тебе вопрос вчера, и ты не ответил, — сказала я, заставляя себя говорить тише, но каждое слово было как зазубренный гвоздь. — Почему они не могут пожить здесь? С нами? У нас есть свободная комната. Мы могли бы помочь им вместе. Почему твоя помощь должна заключаться в том, чтобы отдать мое?
Его взгляд поплыл. Он отвел глаза, смотря куда-то в сторону холодильника. Этот вопрос явно застал его врасплох, и он был к нему не готов. —Я же сказал… У меня работа. Мне нужна тишина. Я не могу терпеть тут детские крики и ее вечные нытья. У меня голова болеть будет.
— А у меня не болит? — прошептала я. — Мне не нужна тишина? Или мои нервы, мой покой — это ничего не значит?
— Так ты же там не живешь! — взорвался он снова, вернувшись к своему главному, неоспоримому, как ему казалось, аргументу. — Какая тебе разница? Пусть хоть пользуются, раз уж она пустует!
В его голосе прозвучала та самая, знакомая по прошлым шуткам, нотка раздражения по поводу моей «жилплощади». И в этот момент до меня наконец дошла вся глубина его поступка.
— Пользуются? — я повторила, и внутри все похолодело. — То есть, они живут там бесплатно? Ты не только позволил им там жить, ты еще и не собираешься с них брать арендную плату? Ту самую плату, которая была частью нашего общего бюджета? На которую мы рассчитывали?
Он замолчал. На его лице появилось смущенное, виноватое выражение, которое он тут же попытался скрыть за маской возмущения. —С родных людей денег брать? — фыркнул он. — Ты с ума сошла? Это же моя сестра! Мы не какие-то чужие!
— Для тебя — не чужие! — крикнула я. — Для меня — чужие! И ты за счет меня, за счет нашего общего бюджета, устраиваешь благотворительность своей сестре! Ты лишаешь нас денег! Ты распоряжаешься моей собственностью и нашими деньгами в угоду своей семье! Ты где вообще был, когда это в голову пришло?
Мое последнее слово повисло в воздухе. Он смотрел на меня, и вдруг его злость сменилась на странную, холодную отстраненность. Он выпрямился. —Я принял решение. Как глава этой семьи. Обсуждение окончено. Они будут жить там, сколько потребуется. И точка.
Он развернулся и вышел из кухни, оставив меня одну с чувством полнейшей безысходности. Он не просто не слышал меня. Он не просто не уважал мое право на собственность. Он поставил меня перед фактом. Его слово — закон. Его семья — главнее. Мои чувства, мои права, мое имущество — ничего не значат.
Я услышала, как в спальне включился душ. Он умывался, собирался на работу, жил своей обычной жизнью, словно ничего не произошло. А мой мир рухнул.
Я медленно опустилась на стул и закрыла лицо руками. Слез не было. Была только пустота и леденящее осознание: разговаривать бесполезно. Он не услышит. Он не поймет. Он считает себя правым.
Значит, мне нужно действовать одной. Но как? Что я могу сделать против собственного мужа и его наглой, как теперь выяснилось, еще и бесплатно живущей сестры?
Ответа не было. Только тяжелый, давящий груз на сердце и тишина в доме, которая стала звенеть после его ухода.
Тишина в квартире после ухода Сергея была оглушительной. Я сидела за кухонным столом, вдавливая пальцы в виски, пытаясь выдавить из себя хоть одну здравую мысль. Он ушел, хлопнув дверью, оставив после себя лишь запах своего одеколона и ощущение полного крушения. «Обсуждение окончено. И точка». Эти слова звенели в ушах, как приговор.
Он действительно не видел проблемы. Вернее, проблемой для него была я — моя несговорчивость, моя «жадность», мое нежелание безропотно отдать то, что ему не принадлежало. Его моральный компас был настроен исключительно на волну его кровной семьи. Я и все, что было моим, находилось за пределами приема.
Беспомощность медленно начала перерастать в холодную, ясную ярость. Нет. Так не пойдет. Я не позволю ему вот так вот распоряжаться мной и моей жизнью. Но что делать? Ругаться бесполезно. Угрожать? Чем?
Мне нужен был совет. Не подружкин, на эмоциях, а четкий, юридический, обоснованный. Я взяла телефон с дрожащими руками. Первой в голову пришла Марина, моя бывшая однокурсница, которая после института ушла в юриспруденцию и теперь блистала в какой-то солидной фирме.
Я нашла ее номер. Палец замер над кнопкой вызова. Сейчас суббота. Я могу ей помешать. Но другого выхода не было.
— Алло? Алина? — ее бодрый, деловой голос прозвучал для меня как глоток свежего воздуха. —Марин, привет. Извини, что в выходные… У меня тут… небольшая проблема. — Голос мой предательски дрогнул.
— Что случилось? — ее тон мгновенно сменился на серьезный, профессиональный. Я глубоко вдохнула и,стараясь говорить без эмоций, просто констатируя факты, выложила ей всю историю. Про квартиру, про мужа, про сестру с детьми, про его ультиматум.
На том конце провода повисло молчание. —Так, — наконец сказала Марина. — Понятно. Слушай, это серьезно. Это называется «самоуправство». Статья 330 Уголовного кодекса. То есть, он самовольно, без твоего согласия, вселил в твое жилье третьих лиц, чем нарушил твое право собственности.
Уголовный кодекс. Эти слова прозвучали как удар гонга. Это было не просто семейное недоразумение. Это было нарушение закона.
— Но… они же там уже живут. Как их выгнать? Вызвать полицию? —Полиция может составить протокол, — пояснила Марина. — Но выселить их быстро они не смогут. Это делается только через суд. А суд — процесс небыстрый. Особенно если есть дети. Суд будет смотреть на их положение, искать варианты… Это может затянуться.
У меня похолодело внутри. Месяцы? Годы? Пока суд да дело, Надя там уже обживется так, что корнем прорастет.
— То есть, вариантов нет? — в моем голосе прозвучало отчаяние. —Варианты есть, — уверенно сказала Марина. — Но действовать нужно с умом. Во-первых, тебе нужно официально зафиксировать факт нарушения. Сделать это можно через полицию. Но для этого нужен повод. Либо ты пытаешься войти, а тебе не открывают, либо там происходит что-то, что угрожает сохранности имущества… Понимаешь? И еще. Ты говорила с самой сестрой? Она в курсе, что ты против?
— В курсе, — мрачно ответила я. — Она считает, что раз Сергей разрешил, то все в порядке. —Хм. Тогда это отягчающее обстоятельство. Она знала, что действует без согласия собственника. Слушай, я тебе сброшу примерный алгоритм действий. И список документов, которые тебе нужно подготовить. Главное — не горячись и не делай глупостей. Действуй по закону.
Мы поговорили еще несколько минут. Я благодарила ее, чувствуя, как камень в груди понемногу сдвигается с места. Появился план. Появилась хоть какая-то опора.
Я уже собиралась положить трубку, как Марина добавила: —И, Алина… готовься к тому, что это ударит по вашим отношениям с мужем. Очень сильно.
— Они уже разрушены, — тихо ответила я. — Он уже не мой муж. Он мой оппонент.
Я положила трубку и села составлять список того, что мне нужно сделать. Свидетельство о праве собственности, выписка из ЕГРН… Я мысленно представила себе папку с документами на квартиру. Она лежала в моем кабинете, в верхнем ящике письменного стола.
В этот момент телефон снова завибрировал в моей руке. Незнакомый номер. Я машинально ответила.
— Алло? Алина? — в трубке прозвучал знакомый сладковатый голос. Надя. У меня сжалось сердце.Что ей нужно?
— Да, я слушаю. —Слушай, тут у тебя стиральная машинка какая-то капризная. Я режим выбрала, а она гудит и не начинается. Ты не подскажешь, как с ней обращаться? Или она сломалась?
В ее тоне не было ни капли беспокойства. Была лишь легкая раздраженная претензия, будто я обязана была предоставить ей исправную технику.
— Я не знаю, Надя, — холодно ответила я. — Она всегда работала нормально. —Наверное, старая уже, — вздохнула она. — Ладно, разберусь. Еще вопрос. У тебя тут места совсем мало, детским вещам некуда деваться. Мы твой сервант в гостиной немного освободили, свои вещи сложили. Ничего страшного?
Она не спрашивала. Она констатировала. Они уже вовсю перекраивали мое пространство под себя.
— И… кстати, — продолжила она, понизив голос. — У тебя там в шкатулке на туалетном столике сережки были симпатичные, с камушками. Можно я на днях их поношу? А то со всеми переездами свои куда-то запропастились.
У меня перехватило дыхание. Она не только хозяйничала в моем доме. Она уже вовсю ролась в моих вещах, в моей личной шкатулке, и теперь с такой наглой простотой просила «поносить» мои украшения.
— Нет, Надя, нельзя, — сказала я, и мой голос прозвучал металлически твердо. — Положи их на место. И больше не трогай мои вещи.
На том конце провода на секунду воцарилась тишина. Видимо, она не ожидала такого прямого отказа. —Ну, я же не навсегда… Ладно, как знаешь, — она фыркнула и бросила трубку.
Я сидела, сжимая телефон в руке, и понимала, что Марина была права. Действовать нужно было быстро и жестко. Потому что с каждым днем, с каждым часом они все глубже пускают корни в моей жизни, считая это своей законной территорией.
И разговор с полицией был уже не вариантом, а необходимостью.
Воскресенье выдалось на удивление солнечным и ясным. За окном светило холодное зимнее солнце, отражаясь в тысячах окон, и весь мир казался чистым и новым. Но внутри у меня была одна сплошная, сжатая в тугой комок, тревога. Я почти не спала, прокручивая в голове план, который родился после разговора с Мариной.
Он был рискованным и откровенно провокационным. Но другого выхода я не видела. Нужно было создать повод для приезда полиции. Зафиксировать факт нарушения. И сделать это так, чтобы в протоколе были не просто мои слова, а реальные, зафиксированные сотрудниками, обстоятельства.
Я внимательно изучила список документов, который скинула Марина. Свидетельство о собственности, выписка из ЕГРН, паспорт. Всё было на месте. Я аккуратно сложила их в папку. Потом взяла свой телефон, проверила, что места на карте памяти достаточно, и что диктофон работает. Я не была уверена, что мне разрешат вести запись, но на всякий случай решила включить ее в кармане, как только переступлю порог квартиры.
Сергей проспал до обеда. Он вышел на кухню помятый и хмурый, избегая смотреть на меня. Прошелся, налил себе кофе, уставился в окно. Воздух между нами был густым и недвижимым, словно желатин. Он все еще ждал, что я сдамся, что приползу мириться на его условиях.
— Я съезжу к Наде, — сказала я. Мой голос прозвучал нарочито спокойно. — Отвезу ей пирог. Раз уж они там живут, не могу же я не поинтересоваться, как у них дела.
Сергей медленно обернулся, изучая мое лицо с недоверчивым удивлением. Он искал подвох, но мои глаза были пусты. —Наконец-то, — фыркнул он, но в его тоне почувствовалось облегчение. — А то уже надоело, вся эта история. Съезди, познакомься с детьми поближе. Они хорошие девочки.
Его слова резанули по живому. «Познакомься с детьми». Будто это была моя инициатива. Будто я сама пригласила их пожить. Но я лишь кивнула и направилась к выходу.
По дороге я заехала в кондитерскую и купила самый простой, ни к чему не обязывающий яблочный пирог. Это был мой пропускной билет, мой предлог.
Снова этот подъезд. Снова коробки у двери. Я глубоко вдохнула, достала телефон и незаметно запустила диктофон, сунув его в карман пальто. Затем нажала на кнопку звонка.
Дверь открылась почти сразу. На пороге стояла старшая девочка, Лиза. —Мама, тетя пришла! — крикнула она через плечо.
Надя появилась из глубины коридора. На ней был тот же мой халат. Увидев меня с коробкой в руках, она удивленно подняла брови, но затем лицо ее расплылось в поддельно-радостной улыбке. —Алиночка! Снова ты? И даже с гостинцами? Проходи, проходи.
Я переступила порог. Хаос, к сожалению, никуда не делся. Он даже усугубился. В прихожей появились новые коробки, а на моей любимой банкетке теперь лежала груда детского белья.
— Испекла пирог, подумала, детям понравится, — я протянула ей коробку. —Ой, спасибо, — она взяла ее без особого энтузиазма и отнесла на кухню. — Садись, в гостиной место есть.
Я прошла за ней, остро осматриваясь. Мои глаза сразу же нашли то, что искали. На Наде, поверх халата, висели мои сережки. Те самые, с голубыми камушками, которые я надевала только по особым случаям. Они болтались на ее ушах, словно дешевая бижутерия.
И еще кое-что. На спинке моего дивана, на самом видном месте, висела моя шелковая кашемировая палантин, нежно-персикового цвета. Я купила его в Италии и берегла как зеницу ока. А теперь на его нежной ткани алело большое, жирное пятно от чего-то похожего на варенье или сок.
Я села на край стула, сжимая руки в коленях, чтобы они не дрожали. —Как у вас дела? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. —Да нормально, обустраиваемся потихоньку, — Надя плюхнулась на диван, задев локтем пятно на палантине. — Только вот стиралка твоя капризничает, я вручную потом все дополаскивала. Неудобно.
— Да, жаль, — сухо ответила я. Потом сделала паузу и добавила, глядя прямо на ее сережки. — Я вижу, ты нашла мои серьги.
Она не смутилась ни капли. Дотронулась до них пальцами. —А, да. Красивые очень. Я же говорила, свои потерялись. Ты не против, если я немного поношу? Освежу образ.
— Против, — сказала я четко и громко. — Я тебя вчера уже предупреждала. Это мои личные вещи. Сними их, пожалуйста. И убери, пожалуйста, мой палантин. Я вижу, он испачкан.
Надя замерла. Ее притворная любезность испарилась, как будто ее и не было. Лицо ее потемнело, губы сложились в тонкую злую ниточку. —Ой, извините, царственная особа! — ее голос зазвенел ядовитостью. — Тронули ваши драгоценности! Мы тут с детьми ютимся, а вы о каких-то тряпках думаете! Мелочная вы душонка, знаете ли!
Она встала с дивана, с силой дернула сережки с ушей и швырнула их на журнальный столик. Они звякнули о стекло. —Нате! Получайте! Ваше сокровище! Только вообще-то, если бы не мой брат, мы бы не здесь жили, а неизвестно где! А вы вместо благодарности…
Я не стала дослушивать. Я достала телефон из кармана и, не глядя на нее, набрала номер полиции. Мое сердце колотилось так, что я слышала его стук в висках.
— Вызываете полицию? — прошипела Надя, и в ее глазах мелькнул настоящий, животный страх. — Сергей! Она полицию вызывает!
Но Сергея здесь не было. Была только я, оператор на том конце провода и четко прописанный в моей голове план.
— Алло, здравствуйте, — сказала я, стараясь говорить максимально четко и спокойно. — Я собственник квартиры по адресу… В моей квартире незаконно проживают посторонние лица, отказываются освобождать помещение. Только что мне были нанесены оскорбления. Прошу приехать и составить протокол.
Я назвала адрес, повесила трубку и посмотрела на Надю. Она стояла посреди гостиной, бледная, с широко раскрытыми глазами, и молчала. Впервые за все время нашего знакомства она была в абсолютной прострации.
Она не ожидала, что я решусь на это. Она искренне верила, что ее брат, ее слезы и ее дети — это абсолютная защита от любой моей атаки.
Но она просчиталась.
Тишина, наступившая после моего звонка в полицию, была звенящей и густой. Надя замерла посреди гостиной, ее лицо побледнело, а глаза стали круглыми от неожиданности и страха. Она смотрела на меня, словно впервые видела. Видела не покорную невестку, которую можно безнаказанно обходить, а человека, способного на ответный удар.
— Ты… ты совсем спятила? — наконец выдохнула она, и ее голос дрогнул. — Полицию! Из-за какой-то ерунды!
— Это не ерунда, — холодно ответила я, не отводя взгляда. — Это мой дом. И вы здесь против моей воли.
Я отошла к окну, чтобы не видеть ее растерянного лица, и стала ждать. Минуты тянулись мучительно медленно. Я слышала, как за стеной суетливо зашуршали дети, испуганные внезапной тишиной и напряжением, витавшим в воздухе. Надя металась между кухней и коридором, что-то бормоча себе под нос. Я знала, что она пытается дозвониться Сергею.
Наконец с улицы донесся звук подъехавшей машины, негромкий хлопок двери. Сердце у меня ушло в пятки, а потом заколотилось с новой силой. Я глубоко вдохнула, поправила папку с документами под мышкой и вышла в коридор.
На лестничной площадке стоял участковый. Немолодой мужчина с усталым, но внимательным лицом, в обычной форме, без лишней помпы. Его спокойный, профессиональный вид немного успокоил мою дрожь.
— Здравствуйте. Это вы вызывали? — спросил он, поднимаясь на последний пролет. —Да, я, — кивнула я, чувствуя, как голос становится тверже. — Я собственник этой квартиры.
Дверь за моей спиной была приоткрыта, и я знала, что Надя стоит в коридоре и слушает каждое наше слово. —Можем пройти? — вежливо поинтересовался участковый.
Я отступила, пропуская его внутрь. Запах чуждого быта снова ударил в нос, но на этот раз я ощущала его не как приговор, а как улику.
Надя встретила нас в коридоре, уже надев маску несчастной, затравленной жертвы. Она прижала руки к груди, ее губы подрагивали. —Ой, товарищ начальник, что такое? Зачем беспокоиться? Мы тут с детьми… брат мужа разрешил пожить, он все знает!
Участковый бегло окинул взглядом прихожую, заваленную коробками и чужой обувью, и сделал первую пометку в блокноте. —Ваши документы, — обратился он ко мне. Я молча протянула ему папку. Он открыл ее, внимательно сверил адрес в свидетельстве о собственности с номером квартиры на двери. — И ваши, — повернулся он к Наде.
Та засуетилась, побежала в комнату за паспортом. Пока она копошилась, участковый осмотрелся. —И давно вы здесь проживаете? — спросил он, когда Надя вернулась и подала ему свой паспорт. —Да мы всего пару дней… — начала она путано, но я ее перебила.
— Четыре дня. С вечера среды. Участковый кивнул,снова делая пометки. —И на каком основании? Договор аренды? Договор безвозмездного пользования?
Надя растерянно заморгала. —Да какой договор… Свои же люди. Брат мужа, Сергей, ключи дал. Сказал, живите, пока не решим проблемы.
— Сергей не является собственником данного жилого помещения, — четко, глядя в свои бумаги, произнес участковый. — Его разрешение не имеет юридической силы без согласия владельца, то есть, этой женщины.
Лицо Нади исказилось. Маска жертвы сползла, обнажив привычное наглое недовольство. —Да какая разница! Они же муж и жена! Что, у них все не общее? Или вы уже как? — она ядовито бросила мне взгляд.
В этот момент из гостиной выскочила младшая девочка и испуганно уцепилась за мамину ногу. Надя мгновенно воспользовалась этим. —Видите? Дети! Больные, нервные! Их на улицу выгонят! Куда мы пойдем? Вы хотите, чтобы мои дети по подвалам спали?
Она говорила громко, истерично, играя на публику. Я видела, как участковый напрягся. История с детьми всегда сложная.
И тут в коридоре, как по мановению волшебной палочки, появился Сергей. Он был багровый, запыхавшийся, с глазами, полными бешенства. Он, должно быть, мчался сюда на всех парах, получив панический звонок от сестры.
— Что здесь происходит?! — его громовой рык заставил вздрогнуть даже участкового. Он грубо отстранил меня плечом, вставая между мной и полицейским. — Алина, ты совсем с катушек съехала? Копов на свою семью вызываешь? Я тебе что, не объяснил?
Он не смотрел на участкового. Весь его гнев, вся его ярость были направлены на меня. Он стоял так близко, что я чувствовала его разгоряченное дыхание. —Им негде жить! Ты человека понять не можешь? Холодильник у тебя что ли вместо сердца?
— Сергей Владимирович? — вежливо, но твердо перебил его участковый, делая шаг вперед. — Вы тот самый гражданин, который предоставил доступ в жилое помещение?
Сергей наконец перевел на него взгляд, сбитый с толку этим формальным тоном. —Ну я. А что? Я имею право. Это же… мы семья. — Он произнес это слово с таким вызовом, будто оно отменяло все кодексы и законы.
— Данная квартира зарегистрирована в собственности на вашу супругу, Алину Васильевну, — участковый не отводил взгляда от своего блокнота. — Вы не являетесь собственником. Ваше разрешение не имеет юридической силы без согласия владельца.
Сергей замер. Казалось, эти простые слова, подкрепленные официальными бумагами, на секунду оглушили его. Его уверенность дала трещину. Но затем ярость, смешанная с унижением, вспыхнула с новой, удвоенной силой. Он рванулся ко мне, и его лицо исказила такая ненависть, что мне стало физически холодно.
— Ты… ты всё обставила, да? — он шипел, сжимая кулаки. — Навела справки? Документы приготовила? Чтобы свою же кровь на улицу выкинуть? Да я тебя… я тебя сам вышвырну из нашего дома! Искать не стану! Убирайся отсюда к такой-то матери и не позорь меня!
Он кричал прямо в моем лице, не обращая внимания ни на кого. Его слюна брызнула мне на щеку. Я отшатнулась, наткнувшись на косяк двери.
Участковый резко и властно шагнул между нами, его спокойствие наконец лопнуло. —Гражданин! Успокойтесь! Угрожать физической расправой — это уже совсем другая статья. Успокойтесь, или мы продолжим беседу в отделении.
Сергей отпрянул, словно его окатили ледяной водой. Он смотрел то на меня, то на участкового, тяжело и хрипло дыша. В его взгляде читалось не просто бешенство, а животное, неподдельное недоумение. Он искренне не понимал, почему этот мир, эти люди в форме не признают его право быть «главным», почему эти глупые бумажки значат больше, чем его «мужское слово».
В наступившей тишине было слышно только его хриплое дыхание и сдавленные всхлипывания Нади, прижимавшей к себе детей. Я стояла, прислонившись к косяку, и смотрела на этого человека. На этого незнакомца, который только что публично, при свидетеле, пообещал выгнать меня из моего же дома.
В этот момент внутри меня что-то окончательно переломилось. Оборвалась последняя ниточка, последняя надежда. Он сделал свой выбор. Его семья — это не я. Его семья — это они. Надя, ее дети, их общая, удушающая круговой порукой, кровь.
И глядя на его разъяренное, перекошенное лицо, я вдруг с абсолютной, ледяной ясностью поняла, что не боюсь его угроз. Во мне не осталось ничего, кроме безразличного, пустого спокойствия. Война, которую он обещал, уже шла. И теперь я знала это наверняка.
После отъезда участкового в квартире повисла гробовая тишина. Сергей, все еще багровый, но уже не кричащий, молча схватил куртку и, не глядя ни на кого, выскочил из квартиры. Хлопок входной двери прозвучал как выстрел, возвещающий об окончании битвы, но не войны.
Надя, бледная и растерянная, уставилась на меня взглядом, полным немой ненависти и страха. Она что-то пробормотала детям и затолкала их в комнату, захлопнув дверь. Я осталась одна в центре гостиной, среди хаоса и чужих вещей, с протоколом в руке и ледяным спокойствием внутри.
Я не стала больше ничего говорить. Я просто развернулась и ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Моя миссия здесь была завершена. Факт зафиксирован. Полиция стала моим свидетелем.
Следующие несколько дней прошли в зловещем, невыносимом молчании. Сергей ночевал дома, но мы не разговаривали. Он приходил поздно, уходил рано, его лицо было каменной маской. Воздух в нашей общей квартире стал ядовитым, каждый вдох причинял боль. Мы были двумя чужими людьми, случайно оказавшимися в одной клетке.
Я тем временем действовала. Собрав все силы в кулак, я отнесла в полицию заявление о самоуправстве, приложив копию протокола. Параллельно, посоветовавшись с юристом, я подготовила исковое заявление о выселении. Документы легли на стол судьи. Машина закона, медленная и неповоротливая, но неотвратимая, начала свое движение.
И тут произошло неожиданное. Давление, которое я создала, начало давать результаты. Ко мне подошел наш общий знакомый, которому Сергей когда-то помог, и осторожно, смущенно, передал, что Сергей «немного одумался» и хочет поговорить.
Разговор состоялся в том же кафе, где мы когда-то отмечали наши годовщины. Он был другим. Надменность и уверенность с него слезли, как старая кожа. Он выглядел уставшим и постаревшим. Он не извинялся. Он говорил о «сложившейся ситуации», о «непонимании», о том, что «надо искать компромисс».
— Я поговорю с Надей, — сказал он, избегая моего взгляда и размешивая остывший кофе. — Она съедет. Я помогу ей снять комнату. Решим этот вопрос.
Я молча слушала его. Эти слова, которых я так ждала всего неделю назад, теперь не вызывали в душе ничего. Ни радости, ни облегчения, ни торжества. Только горькую усталость.
— Это уже не имеет значения, Сергей, — тихо сказала я. — Ты сделал свой выбор. Не тогда, когда отдал ключи. А тогда, когда при всех назвал меня «мелочной душонкой» и пообещал вышвырнуть из дома. Ты встал не на мою сторону. Ты выбрал их. Навсегда.
Он поднял на меня глаза, и в них мелькнуло что-то похожее на испуг. —Алина, это же просто слова… Я был в шоке, я не думал…
— Ты никогда не думал, — перебила я его. — Ты не думал обо мне. Никогда. И я не могу это забыть.
Мы расплатились и вышли на улицу. Он пошел в одну сторону, я — в другую. Мы не попрощались. Впереди была еще волокита с судом, но я знала, что Надя скоро съедет. Угроза реального уголовного дела и перспектива судимости за самоуправство подействовали на нее лучше любых уговоров. Сергей, чтобы спасти сестру от тюрьмы, был вынужден раскошелиться и снять ей жилье.
Спустя две недели я снова стояла на пороге своей квартиры. На двери висел новый, блестящий замок. В руках я держала единственный ключ от него.
Я медленно повернула ключ, толкнула дверь и замерла.
Тишина. Пустота. И запах. Запах чужих людей, дешевой еды и немытого пола. Они съехали, но следы их пребывания были повсюду: пятна на паркете, полосы на обоях, пустые пыльные квадраты на стенах от моих фотографий.
Я прошла по комнатам, как по полю после битвы. В кладовке, в беспорядке, были свалены мои вещи, те самые коробки, которые они «немного сдвинули». Картина бабушки стояла прислоненной к стене, на холсте зияла небольшая, но заметная царапина.
Я не плакала. Я чувствовала себя опустошенной. Я выиграла эту войну. Вернула свою крепость. Но какой ценой?
Я открыла все окна настежь. Холодный зимний воздух ворвался в квартиру, сметая затхлость и запахи чужой жизни. Я стояла посреди гостиной, слушая, как ветер гуляет по пустым комнатам, и смотрела на свой испачканный палантин, который они так и не удосужились отдать в химчистку.
Потом я взяла ведро, тряпку, включила на телефоне громкую музыку и начала отмывать. Смывать следы invasion, стирать память о хамстве и предательстве. Каждое движение тряпкой, каждая вымытая до блеска плитка были не просто уборкой. Это был ритуал. Ритуал очищения. Возвращения себе себя.
К вечеру квартира была почти чиста. Я вынесла три пакета с мусором, оставленным «родственниками». Я вытерла лоб, заварила себе большой чайник крепкого чая и села на подоконник в гостиной, завернувшись в старый, но чистый плед.
За окном зажигались огни. Город жил своей жизнью. В моей квартире пахло свежестью и хлоркой. Было тихо. Пусто. И горько.
Я вернула свое пространство. Но я потеряла мужа. Потеряла веру в «семью». Потеряла ту наивную часть себя, которая верила, что любовь и доверие — это нерушимые стены.
Я сделала глоток горячего чая, и по моей щеке скатилась одна-единственная слеза. Не от горя. А от усталости. И от понимания, что этот пустой, чистый дом — это теперь и есть я. Одинокая, но свободная. Обиженная, но непобежденная. И я должна была научиться жить с этим.
