Она стояла у плиты, аккуратно помешивая суп, как будто ничего не произошло. Как будто не слышала этих слов. Как будто не чувствовала, как сердце разрывается на части.
— Ты не достойна моего сына, — прошипела свекровь, стоя в дверях кухни, скрестив руки на груди. Глаза её горели холодным огнём. — Он мог бы жениться на ком-то из нашего круга. На девушке с образованием, с манерами, с семьёй. А ты… кто ты? Продавщица из районного супермаркета. С папашей-алкоголиком и мамашей, которая до сих пор работает уборщицей.
Даша не обернулась. Она знала: если сейчас посмотрит в глаза этой женщине — заплачет. А плакать нельзя. Плакать — значит признать, что ей больно. А признавать это — всё равно что подставить шею под следующий удар.
— Я его люблю, — тихо сказала она, продолжая помешивать суп.
— Любовь? — засмеялась свекровь. — Любовь — это когда жертвуешь собой ради него. Когда понимаешь, что он — свет в этом мире. А ты… ты только мешаешь ему расти. Ты тянешь его вниз. Ты — пятно на его безупречной репутации.
Даша закрыла глаза. Вдох. Выдох. *Скоро придёт Виктор. Улыбнётся. Обнимет. Скажет, что всё хорошо. Что мама просто устала. Что она не так поняла.*
Но внутри всё кричало: *она ненавидит тебя. Она всегда ненавидела. И никогда не примет.*
—
Виктор был идеальным мужем. По крайней мере, Даша так думала в первые месяцы после свадьбы. Он был внимательным, нежным, щедрым. Он дарил ей цветы просто так. Целовал в лоб, когда она спала. Говорил: «Ты — мой воздух». И она верила. Верила, что любовь способна победить всё. Даже свекровь.
Анна Петровна — так звали мать Виктора — была женщиной с безупречной внешностью, дорогими украшениями и ещё более дорогим мнением о себе. Она вышла замуж за известного хирурга, родила единственного сына и всю жизнь строила вокруг него мир, где всё должно быть идеально. Идеальные друзья. Идеальное образование. Идеальная жена.
Но Даша не была идеальной.
Она не окончила престижный вуз. Не играла на фортепиано. Не говорила на трёх языках. Она работала продавцом в книжном магазине, любила читать вслух перед сном, готовила борщ с фасолью и смеялась слишком громко.
— Мама тебя очень любит, — говорил Виктор, когда Даша осторожно намекала, что Анна Петровна к ней «странно относится». — Просто она немного старомодна. Ей нужно время.
— Она меня ненавидит, — однажды не выдержала Даша.
— Этого не может быть, — Виктор рассмеялся, обнял её, прижал к себе. — Ты параноишь. Она любит тебя. Просто… не умеет это показывать.
Но Даша знала правду.
Когда Виктор уходил на работу, а она — чуть позже, чтобы успеть прибраться, Анна Петровна оставалась одна с невесткой. И тогда начиналось.
— Ты опять забыла вытереть стол? — холодно спрашивала она, указывая на каплю кофе, которую Даша действительно не заметила.
— Ты положила ему в сумку не ту рубашку.Хотя она положила ту которую он просил. Он же сегодня встречается с инвесторами!
— Почему ты не убрала его кроссовки? Он же просил!Но он не просил.Наоборот он в них бегал по вечерам.И каждый раз просил что бы они были на виду.
— Ты вообще умеешь готовить? Это что — корм для собак?
Каждый день — новая претензия. Каждый день — новая ловушка. Анна Петровна умела делать так, чтобы Даша чувствовала себя виноватой даже за то, что дышит не так, как надо.
И главное, она ее изводила только тогда,когда Виктора не было дома.При нем она мило улыбалась Даше.
Иногда она «случайно» выбрасывала вещи Даши — помаду, которую та купила на распродаже, любимую кружку с котиком, подаренную подругой. Иногда «забывала» передать сообщения от Виктора. Однажды она даже «перепутала» и отдала прачечной платье, которое Даша берегла для особого случая — оно было испорчено безвозвратно.
— Может, ты просто невнимательна? — мягко говорил Виктор, когда Даша пыталась объяснить, что мама специально это сделала.
— Она не стала бы…
— Даш, ты преувеличиваешь.
И каждый раз Даша молчала. Потому что понимала: он не поверит. Он не *может* поверить. Для него мать — святая. Женщина, которая всю жизнь жертвовала собой ради него. Которая перенесла развод, болезнь, одиночество — и всё ради того, чтобы он стал тем, кем стал.
Как он может поверить, что эта женщина способна на подлость?
—
Прошёл год. Потом второй. Даша перестала улыбаться по утрам. Перестала напевать, готовя завтрак. Перестала рассказывать Виктору о своих днях — зачем, если он всё равно не слышит? Он слышит только мать.
— Ты стала какой-то… холодной, — сказал он однажды вечером, гладя её по волосам.
— Я устала, — честно ответила она.
— От чего?
— От всего.
Он не понял. Или не захотел понять.
А потом случилось то, после чего Даша решила: хватит.
Это был обычный вечер. Виктор задержался на работе. Даша и Анна Петровна остались одни. Та предложила «посидеть вместе», «поболтать по-женски». Даша насторожилась, но согласилась — вдруг на этот раз получится?
Они сидели в гостиной. Анна Петровна налила себе вина, Даше — чая. Начала с комплиментов. Сказала, что Даша «похорошела», что «платье ей очень идёт». Даша почти поверила.
Пока не услышала:
— Жаль, что красота — это всё, что у тебя есть. Ума, воспитания, класса — нет. Но Виктору, видимо, этого хватает. Хотя… — она сделала паузу, глотнула вина, — я иногда думаю, он просто боится меня расстроить. Боится сказать правду. Что ты ему не пара.
Даша встала.
— Вы не имеете права так говорить.
— А кто имеет? — Анна Петровна усмехнулась. — Ты? Ты вообще здесь по ошибке. Он женился на тебе из жалости. Потому что ты плакала, когда он хотел расстаться. Потому что ты сказала, что без него умрёшь. Он слабак. А я — нет. Я знаю, что ты разрушаешь его жизнь. И я сделаю всё, чтобы это прекратилось.
— Вы… вы врёте.
— Проверь. Спроси его. Только не говори, что я тебе это сказала. Посмотрим, что он ответит.
Даша выбежала из комнаты. Заперлась в ванной. Плакала до тех пор, пока не заболели глаза. Потом вышла, собрала вещи, написала записку: *«Ухожу. Не ищи. Даша»* — и положила её на кухонный стол.
Она уже была у двери, когда услышала шаги. Виктор.
— Ты куда? — удивлённо спросил он, увидев чемодан.
— Ухожу.
— Что? Почему?
— Потому что я больше не могу. Ваша мать… она меня ненавидит. И ты — единственный человек, который этого не видит.
— Даш… опять это? — он вздохнул, потер виски. — Ты снова придумываешь. Мама тебя обожает! Она только что говорила, как ты ей нравишься!
— Она мне сказала, что ты женился на мне из жалости. Что я тебе не пара. Что ты слабак, который боится ей противоречить.
Виктор побледнел.
— Это… невозможно. Она не могла так сказать.
— Спроси её.
Он пошёл к матери. Через пять минут вернулся, сбитый с толку.
— Она говорит, что ты всё выдумала. Что они просто пили чай, и ты вдруг «разнервничалась» и начали говорить глупости.
— Она врёт.
— Зачем ей врать?
— Потому что она хочет, чтобы я ушла.
— Зачем? Она же сама выбрала тебя! Она говорила, что ты — именно та, кто ему нужен!
— Виктор… — Даша смотрела на него с болью. — Ты не видишь? Она играет с нами. С тобой. Со мной. Она делает так, чтобы ты не верил мне. Чтобы я чувствовала себя сумасшедшей. Чтобы ты думал, что я виновата во всём.
— Ты преувеличиваешь, — тихо сказал он. — Я не могу поверить, что мама способна на такое.
— Тогда поставь камеру.
Он замер.
— Что?
— Поставь камеру. В гостиной. На кухне. Где угодно. И посмотри, что происходит, когда тебя нет дома.
Он долго молчал. Потом кивнул.
— Хорошо. Я поставлю. И если ты ошибаешься — ты извинишься перед мамой. А если… если ты права… — он не договорил.
—
Камера была установлена на следующий день. Маленькая, чёрная, почти незаметная — в углу гостиной, за рамой картины. Виктор сказал матери, что это «новая система безопасности». Та лишь усмехнулась: «У нас и так всё под контролем».
Первые два дня ничего не происходило. Анна Петровна была вежлива, даже участлива. Готовила вместе с Дашей. Хвалила её за вкусный салат. Интересовалась её работой.
— Видишь? — говорил Виктор. — Ты ошибалась.
— Подожди, — отвечала Даша. — Она знает, что ты дома.
На третий день Виктор уехал в командировку на три дня. Даша осталась одна с Анной Петровной.
И камера всё записала.
—
**День первый.**
Даша ушла на работу. Вернулась в три часа. Анна Петровна сидела в гостиной, читала журнал. Улыбнулась, когда Даша вошла.
— Привет, дорогая. Как дела?
— Нормально, — ответила Даша, настороженно.
— Я приготовила тебе чай. С печеньем. Ты ведь любишь?
Даша кивнула. Села. Выпила чай. Печенье было вкусное.
Когда она ушла в ванную, Анна Петровна встала, подошла к её чашке — и вылила содержимое в раковину. Потом достала из шкафа другую чашку, налила в неё чай — и добавила несколько капель… чего-то. Из маленького пузырька.
Даша вернулась. Выпила новый чай. Через полчаса её стошнило.
— Ой, бедняжка, — участливо сказала Анна Петровна. — Наверное, что-то съела не то. Надо бы к врачу сходить.
—
**День второй.**
Даша чувствовала себя плохо. Осталась дома. Анна Петровна «заботливо» принесла ей бульон.
— Поправляйся, родная.
Даша выпила. Через час у неё началась сильная головная боль. Температура поднялась до 38.
— Надо вызвать скорую, — сказала Анна Петровна, набирая номер. — Ты совсем ослабла.
Но когда Даша закрыла глаза, чтобы отдохнуть, свекровь положила трубку. Не дозвонившись.
Потом она вошла в спальню, постояла над Дашей — и прошептала:
— Умри. Умри и освободи моего сына.
—
**День третий.**
Даша не вставала. Лежала в жару, дрожала. Анна Петровна сидела рядом, держала её за руку — и улыбалась.
— Вот и всё, — сказала она тихо. — Больше ты не сможешь его отравлять своей пошлостью. Больше ты не будешь стоять между нами.
Потом встала, подошла к зеркалу, поправила причёску — и позвонила Виктору.
— Даша заболела, — сказала она с тревогой в голосе. — Очень сильно. Я боюсь… приезжай скорее.
—
Виктор прилетел ночью. Вбежал в дом, как ураган. Увидел Дашу — бледную, горячую, еле дышащую. Вызвал скорую. Увезли в больницу.
Анна Петровна плакала. Целовала его руки. Говорила, как боялась, как молилась, как не отходила от постели.
— Она такая хрупкая, — шептала. — Такая нежная. Я так за неё переживаю.
Виктор обнимал её. Благодарил. Говорил, какая она замечательная.
А потом, когда Дашу стабилизировали, он пошёл домой — посмотреть запись с камеры.
Он сел в кресло. Включил ноутбук. Нажал «Play».
И смотрел. Три часа. Без перерыва.
Он видел, как мать подливает что-то в чай.
Как она выливает лекарство в унитаз.
Как стоит над Дашей и говорит: «Умри».
Как улыбается, звоня ему с фальшивыми слезами.
Он смотрел — и не мог дышать.
—
На следующее утро он пришёл в больницу. Даша спала. Он сел рядом. Взял её руку. Поцеловал.
— Прости, — прошептал он. — Прости, что не поверил тебе. Прости, что был слепым.
Она открыла глаза.
— Ты… посмотрел?
— Да.
— И?
— Я убью её, — сказал он тихо. — Я убью эту суку.
— Нет, — Даша сжала его руку. — Не надо. Просто… выгони её. Навсегда.Пусть едит домой.
Он кивнул.
—
Анна Петровна ждала его дома. Улыбалась. Готовила завтрак.
— Как Дашенька? — участливо спросила она.
— Она жива, — ответил Виктор. — Чудом.
— Ох, какое счастье… — она подошла, хотела обнять его.
Он отстранился.
— Я всё видел.
Она замерла.
— Что… ты имеешь в виду?
— Камеру. Я видел всё. Каждую секунду.
Лицо Анны Петровны исказилось. Улыбка превратилась в гримасу.
— Это она тебя подговорила! Эта… эта тварь! Она всё подстроила! Она хочет нас разлучить!
— Ты хотела её убить, — сказал Виктор. — Ты стояла над ней и желала ей смерти.
— Потому что она недостойна тебя! — закричала Анна Петровна. — Потому что она губит тебя! Потому что ты мог бы быть кем-то великим, а стал… обычным мужем этой… этой ничтожности!
— Она — моя жена, — сказал Виктор. — И ты больше не увидишь ни её, ни меня. Ни этого дома. Ничего.
— Ты не посмеешь! — визгнула она. — Я — твоя мать!
— Нет, — ответил он. — Мать бы не делала того, что сделала ты.
Он вышел. Вернулся через час с полицией. Предъявил запись. Написал заявление.
Анну Петровну увезли.
—
Прошло полгода.
Даша полностью выздоровела. Они переехали в другой город. Купили маленький дом у моря. Виктор устроился в частную клинику. Даша открыла свой книжный магазин — мечту всей жизни.
Иногда, по вечерам, они сидели на веранде, пили чай, смотрели на закат.
— Ты простишь меня когда-нибудь? — спрашивал Виктор.
— Я уже простила, — отвечала Даша. — Ты просто не знал. Ты не мог знать.
— Я должен был верить тебе с самого начала.
— Теперь ты веришь.
— Теперь — да.
Она улыбалась. Брали друг друга за руки. Молчали. Слушали шум волн.
Однажды Даша сказала:
— Знаешь… я иногда думаю — может, она была права? Может, я и правда не достойна тебя?
Виктор повернулся к ней. Взял её лицо в ладони.
— Ты — единственная, кто достоин меня. Ты — моя совесть. Моя сила. Моя жизнь. Без тебя я — ничто. А она… она просто женщина, которая думала, что любовь — это контроль. Но это не так. Любовь — это ты. Ты — моя любовь.
Она заплакала. Он обнял её. Крепко. Навсегда.
—
Анну Петровну судили. Дали условный срок — из-за возраста и «отсутствия рецидива». Она пыталась связаться с Виктором. Писала письма. Звонила. Умоляла. Проклинала.
Он не отвечал. Ни разу.
Однажды Даша нашла одно из писем. Прочитала. Сожгла.
— Ты точно хочешь забыть её? — спросила она Виктора.
— Я хочу, чтобы она перестала существовать, — ответил он. — Для нас. Для нашей жизни.
— Тогда забудем.
И они забыли.
Не сразу. Не легко. Но — забыли.
Потому что любовь, настоящая любовь, сильнее ненависти. Сильнее прошлого. Сильнее материнского эгоизма.
Они научились жить заново. Без страха. Без лжи. Без тени, которая раньше нависала над их домом.
И когда, спустя год, Даша сказала: «Я беременна», — Виктор упал на колени. Плакал. Целовал её живот. Шептал: «Спасибо. Спасибо, что ты есть. Спасибо, что ты со мной».
А потом поднял глаза и сказал:
— Наш ребёнок будет расти в любви. Настоящей. Без условий. Без ядов. Без масок.
— Обещаю, — сказала Даша.
И они обнялись. Крепко. Навсегда.
