Дина поднималась по знакомым ступенькам подъезда, стараясь не думать о том, сколько денег потратила на букет хризантем. Материнское шестидесятилетие — дата серьезная, экономить было неловко. Правда, на собственный день рождения мать в прошлом году подарила дешевую кружку из магазина у дома, но об этом лучше не вспоминать.
Дверь открыла, едва Дина коснулась звонка.
— А, это ты, — мать кивнула без улыбки. — Проходи.
В прихожей Дину остановили детские кроссовки. Ярко-синие, дорогие, с мигающими огоньками. Рядом стоял самокат — тот самый, что она видела в витрине и мечтала купить Максиму к началу лета.
— Чьи вещи? — спросила она, протягивая букет.
— Денискины. Софья с внуком вчера переехали, — мать поставила цветы в раковину, даже не понюхав. — Я ей квартиру подарила. Дарственную на прошлой неделе оформили.
Дина замерла с пакетом подарков в руках. Та самая трёхкомнатная от бабушки. Светлая, с двумя балконами. Где Софья жила восемь лет «временно», где Дина тайно мечтала когда-нибудь поселиться со своей семьёй.
— Как это — подарила? — голос прозвучал чужим.
— А так. Доченька мне помогала, ухаживала, — мать небрежно разворачивала упаковку с французскими духами, которые Дина покупала в долг. — Заслужила.
«Доченька». Софью мать всегда называла «доченькой». Дину — просто по имени. А иногда — «эта».
— А мы что? Мы с Максимом так и будем снимать чужие углы?
— Доченька моя со своим мужем тоже когда-то снимала! — мать стукнула флаконом по столу. — А тебе мой дом достанется. Когда придёт время.
Когда придёт время. То есть одной дочери — квартиру сейчас, другой — может быть, когда-нибудь.
— Мам, а справедливо ли это? Я тоже помогала тебе…
— Что ты хочешь, чтобы я завтра умерла?! — мать театрально прижала руку к сердцу. — Тебе что, моей смерти хочется?
В гостиной Софья полулежала на диване с планшетом, рассматривая какой-то интернет-магазин. Семилетний Денис носился по комнатам с новым конструктором — дорогим, зарубежным. Таким, какой Дина никогда не могла позволить своему сыну.
— Софья, можно поговорить? — Дина присела на край дивана.
— О чём? — сестра не подняла глаз от экрана.
— О квартире. Как ты считаешь, справедливо ли…
— А что несправедливо? — Софья наконец взглянула на неё холодными глазами. — Я здесь восемь лет прожила, за мамой смотрела. Каждый день её капризы терпела, таблетки покупала, к врачам водила.
— Но я тоже помогала…
— Ты? — сестра рассмеялась. — Ты приезжала раз в неделю на пару часов. Поиграла в дочку и домой. А я тут каждый день была.
— Зато ты не платила за жильё! Восемь лет бесплатно жила!
— Мне за это доплачивать должны были, — Софья вернулась к планшету. — Каждый день мамину истерику выслушивать, её подругам улыбаться, продукты таскать. Ты попробуй так пожить.
— Но всё равно, квартира стоит…
— Надо было раньше думать, а не после школы от семьи убегать.
После школы? В восемнадцать лет? Дина вспомнила, как мечталась сюда после ссор с мужем, как хотела почувствовать поддержку. Но мать всегда находила способ дать понять — ты здесь лишняя.
— Я не убегала от семьи, я…
— Ты что, серьёзно будешь мне про справедливость рассказывать? — Софья отложила планшет и повернулась к ней. — В день маминого рождения? Стыдно должно быть.
В этот момент со стороны кухни послышался звон разбившейся посуды и мамин возглас:
— Вот чёрт! Опять эти руки!
Дина вернулась на кухню, где мать собирала осколки тарелки с пола.
— Дай, я помогу, — она присела рядом.
— Не надо, сама справлюсь, — мать отодвинула её руку. — Ты мне лучше скажи, зачем приехала скандал устраивать?
— Я не скандалю. Просто хочу понять логику.
— Какую логику? Ты что, моей смерти ждёшь? — мать поднялась, прижимая осколки к груди.
— При чём тут смерть? Речь о справедливости.
Мать выбросила осколки в мусорное ведро и вытащила из ящика старый семейный альбом. Тот самый, в красном потрёпанном переплёте, где хранились все памятные фотографии.
— Вот смотри, как доченька росла, — мать открыла первую страницу.
Софья в роддоме, Софья делает первые шаги, Софья идёт в школу. Дина перевернула страницу — её собственное крещение, день рождения в три года, но… На половине снимков её лицо было аккуратно заклеено кусочками скотча.
— Мам, это что такое?
— А? — мать заглянула через плечо. — Да фотографии старые, испортились со временем.
— Испортились? — Дина поддела ногтем кусочек скотча. Под ним проступило её пятилетнее лицо, серьёзное, с большими глазами.
С дрожащими пальцами она перелистывала альбом. Школьная линейка — её вырезали ножницами. Новый год — лицо старательно замазано корректором. Выпуск из детского сада — заклеено скотчем. На семейных фотографиях, где они были втроём, Дину методично стирали из истории семьи.
— Мам, ты меня двадцать лет из альбома стираешь?
— Дина, прекрати! — в кухню ворвалась Софья. — В мамин день рождения такие разборки устраивать!
— Посмотри, — Дина сунула ей фотографию с заклеенным лицом. — Знала об этом?
Софья пожала плечами:
— Ну и что? Подумаешь, фотографии. Детские обиды какие-то.
Подумаешь. Стёртое детство — подумаешь.
— Мам, — Дина медленно встала, — объясни мне, пожалуйста. Почему одну дочь ты двадцать лет стираешь из семейных фотографий, а другой дарить квартиру?
— Да что с тобой такое? — мать попыталась отобрать альбом. — Отдай немедленно!
Дина отстранилась и начала методично снимать скотч с каждой фотографии. Медленно, осторожно. Её лица проступали одно за другим — серьёзная малышка, смеющаяся школьница, задумчивая подросток. Мать и сестра молча наблюдали, как она возвращает себя в семейную историю.
— Что ты творишь?! — мать схватила её за руку. — В мой день рождения!
— Возвращаю себя в семью. В последний раз, — Дина осторожно высвободилась. — Знаешь, что самое страшное, мам? Не то, что ты отдала квартиру Софье. А то, что ты двадцать лет меня из своей памяти стирала, а я всё равно приходила.
Она собрала несколько фотографий — те, где была одна, без них.
— А теперь больше не приду.
— Дина! — мать попыталась её удержать. — Ты с ума сошла? Это же семья!
— Мам, в семье детей не стирают из фотографий, — Дина надела куртку. — И квартиры не дарят одному ребёнку, забывая про другого.
— Но ведь доченька…
— Именно. Доченька. А я кто? — Дина повернулась к матери. — Двадцать лет ты мне показывала, что я здесь лишняя. Поздравляю, наконец дошло.
— Максим, идём домой, — позвала она сына, который играл с Денисом в соседней комнате.
— Мам, мы же только пришли…
— Мы уже всё здесь сделали. Навсегда.
Дина вышла на лестничную площадку и остановилась, прислонившись к стене. Руки дрожали — от злости, от боли, от облегчения. Максим молча взял её за руку.
— Мам, а мы правда больше не будем к бабушке ездить?
— Не будем.
— Она же расстроится.
— Максим, иногда взрослые делают такие вещи, что общение с ними становится опасным. Для души, для сердца.
— А бабушка делала опасные вещи?
— Очень долго делала. А я позволяла.
— Понятно, — сын серьёзно кивнул.
Они спускались по ступенькам, и с каждым шагом Дине становилось легче дышать. Будто тяжёлый камень упал с плеч.
На улице моросил дождь. Дина подняла лицо к небу, чувствуя, как капли смывают следы слёз.
— Мам, а что теперь будет?
— А теперь будет наша жизнь, — она крепче сжала руку сына. — Только наша.
Полтора года спустя Дина готовила ужин в маленькой съёмной кухне. Максим за столом чертил геометрические фигуры для урока математики, время от времени ворча над особо сложными задачами.
— Мам, а синус это что?
— Это функция в геометрии. Покажи, что не получается.
Телефон завибрировал на столе. «Мама» высветилось на экране.
Дина взглянула и продолжила помешивать суп. Девятый звонок за пять дней. Первые месяцы после разрыва мать не звонила вообще — видимо, ждала, что Дина сама объявится с извинениями. Потом начались редкие попытки связаться по праздникам. А последние недели телефон разрывался ежедневно.
Вчера на автоответчике рыдающий голос:
— Дочка, я всё поняла, давай встретимся, поговорим…
Позавчера:
— Внука своего увидеть хочу, он же растёт без бабушки…
А три дня назад:
— Соня с Дениской уехали в Москву, я теперь совсем одна…
— Бабушка опять звонила? — Максим поднял голову от тетради.
— Звонила.
— А почему ты не отвечаешь?
— Потому что поздно. Слишком поздно.
— А может, она изменилась?
Дина отложила половник и присела рядом с сыном.
— Знаешь, Максим, есть люди, которые вспоминают о тебе, только когда им плохо или что-то нужно. Двадцать лет она показывала мне, что я не нужна. А теперь, когда осталась одна, вдруг вспомнила про дочь.
— Но ведь она же мама…
— Мама — это не только звание, сынок. Это ещё и поступки. Каждый день.
Максим задумчиво покивал и вернулся к урокам.
Телефон снова ожил. Дина даже не посмотрела на экран, просто перевернула его. За окном зажигались вечерние огни. Где-то далеко, в Москве, устраивается на новом месте Софья с семьёй. Где-то в большом доме, который «когда-нибудь достанется», сидит мать и листает исправленный альбом, куда она вернула все стёртые лица.
Но это уже не её история.
— Мам, а ужин скоро? — спросил Максим.
— Через пять минут. Доделывай задачу.
В их тесной кухне пахло овощным супом и свежими тетрадками. Скромно, тесновато, но честно. Здесь никто никого не стирал из жизни. Здесь её любили просто за то, что она есть.
Телефон снова завибрировал, потом затих. Дина улыбнулась — впервые за полтора года улыбнулась, услышав мамин звонок. Потому что наконец поняла: она свободна.
— Максим, накрывай на стол.
— Уже иду!
За окном падал первый снег этой зимы. Дина подошла к стеклу и посмотрела на своё отражение. Спокойное лицо, без той постоянной тревоги в глазах, что мучила раньше. Женщина, которая наконец перестала просить любви там, где её никогда не было.
Этого оказалось достаточно для счастья. Более чем достаточно.
