— А это точно натуральный жемчуг? — спросила Тамара Игоревна, бесцеремонно ткнув пальцем с идеальным алым маникюром в ожерелье на шее Алины. — Выглядит скромно. Я своему Вадику на тридцатилетие часы подарила, швейцарские. Он, правда, не носит, говорит, для особого случая. Видимо, наша свадьба не тот случай.
Алина вздрогнула, ощутив холод чужого ногтя на своей коже. Она сидела за главным столом, в центре шумного банкетного зала, рядом с мужем. Ее мужем. Всего три часа как. Вадим, ее Вадим, в этот момент оживленно что-то обсуждал со своим свидетелем, и не заметил выпада матери. И слава богу. Алина заставила себя улыбнуться самой доброжелательной из своих улыбок.
— Это подарок от моей бабушки, Тамара Игоревна. Для меня он бесценен.
Свекровь поджала губы, окрашенные такой же яркой помадой, как и ногти. Ее лицо, подтянутое и ухоженное для своих пятидесяти шести лет, выражало плохо скрываемое пренебрежение. Она окинула Алину цепким, оценивающим взглядом, будто взвешивала на невидимых весах, задерживаясь на простом, но элегантном платье, на скромной прическе без единого лишнего завитка, на тонких запястьях.
— Бесценен, деточка, это когда польза есть. Практическая. Вот твои родители квартиру подарили. Это, конечно, хорошо. Свое гнездо — это святое. Но однокомнатную… В наше время… Ну слабовато как-то. Я думала, у них возможностей побольше.
Алина почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Слова свекрови, произнесенные вполголоса, но с отчетливой ядовитой интонацией, прозвучали громче свадебного марша. Ведущий как раз объявил очередной конкурс, и под веселые крики гостей никто, кроме Алины, кажется, не услышал эту фразу.
Ее родители, инженеры на пенсии, копили на эту квартиру пятнадцать лет. Они продали дачу, которую так любил отец, отказались от поездок на море, во всем себе отказывали, чтобы у их единственной дочери был свой угол. И вот сейчас, когда они сидели за столом напротив, с такими счастливыми и немного уставшими лицами, эта холеная, уверенная в себе женщина назвала их главный жизненный подвиг «слабоватым».
— Тамара Игоревна, мои родители сделали для нас все, что могли, и даже больше, — тихо, но твердо произнесла Алина, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. — Мы им безмерно благодарны.
— Благодарность в карман не положишь, — хмыкнула свекровь и, наконец, отступила, чтобы переключить свое внимание на двоюродную тетку из Саратова. — Ой, Зиночка, здравствуй! Сколько лет, сколько зим! А похудела-то как! Диета какая-то особенная?
Алина сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в руках. Она посмотрела на Вадима. Он обернулся, почувствовав ее взгляд, и широко улыбнулся.
— Ты чего такая бледная? Устала? Может, выйдем подышим?
Она кивнула. На улице летний вечер окутал их прохладой. Вадим обнял ее за плечи.
— Мама опять что-то сказала? — спросил он без предисловий.
Алина молчала. Она не хотела начинать семейную жизнь с жалоб на свекровь. Это казалось таким банальным, таким неправильным.
— Алин, я же вижу. У нее бывает, — вздохнул Вадим. — Она не со зла. Просто… характер такой. Она привыкла быть в центре внимания. И она считает, что я достоин самого лучшего. Всего и сразу.
— А я — не лучшее? — тихо спросила Алина, глядя куда-то в сторону темных деревьев.
— Ты — лучшее, — он прижал ее к себе крепче. — Ты самое лучшее, что со мной случалось. А на маму не обращай внимания. Она поворчит и перестанет. Главное, что мы теперь вместе. В нашей собственной квартире.
Алина хотела поверить. Очень хотела. Но ледяные слова «слабовато как-то» эхом отдавались в голове, заглушая нежные признания мужа. Она чувствовала, что это не просто неудачная фраза, брошенная в пылу свадебного торжества. Это было объявление войны. Войны, в которой ей предстояло сражаться в одиночку.
Первые месяцы их совместной жизни были почти идиллией, если бы не звонки Тамары Игоревны. Она звонила Вадиму по пять раз на дню. Спрашивала, что он ел на обед, тепло ли оделся, не продуло ли его в офисе под кондиционером. Алина, работавшая в городском архиве, возвращалась домой раньше мужа и часто заставала его говорящим по телефону с матерью. Вадим при ее появлении смущенно сворачивал разговор, но было видно, что эти звонки — неотъемлемая часть его рутины.
С Алиной свекровь общалась иначе. Ее звонки были редкими и всегда несли в себе скрытый подтекст.
— Алиночка, здравствуй, деточка. Я тут рецепт нашла прекрасный, утиная грудка в апельсиновом соусе. Вадик обожает. Ты ведь готовишь ему что-то эдакое? А то на одних макаронах мужчина долго не протянет. У него желудок нежный с детства.
Алина стискивала зубы и вежливо отвечала, что у Вадима все в порядке с питанием. Она прекрасно готовила, но предпочитала простую и здоровую пищу. И Вадим никогда не жаловался.
Потом начались визиты. Тамара Игоревна жила в другом районе, но это не мешало ей раз в неделю появляться у них на пороге. Без предупреждения. Она входила, окидывая квартиру критическим взглядом, проводила пальцем по полке, проверяя пыль, и цокала языком.
— Какой у вас коврик в прихожей… Веселенький, — говорила она с такой интонацией, что «веселенький» звучало как синоним убожества. — А вот эти статуэтки… это вы где такое нашли? На блошином рынке? Оригинально.
Все, что Алина с любовью выбирала для их маленькой, но уютной квартиры, подвергалось уничижительной критике, замаскированной под комплименты. Вадим в эти моменты старался отшутиться или перевести тему.
— Мам, ну что ты придираешься. Нам нравится. Это главное.
— Я не придираюсь, сынок, я просто высказываю мнение, — надувала губы Тамара Игоревна. — Я же вам только добра желаю. Хочу, чтобы у вас все было на высшем уровне. Вы же молодая, интеллигентная семья. А обстановка… обстановка формирует сознание.
Однажды она привезла им подарок. Огромную напольную вазу из темно-зеленого стекла с аляповатыми золотыми узорами. Ваза была чудовищна и совершенно не вписывалась в их светлый скандинавский интерьер.
— Поставите вот здесь, в углу, — безапелляционно заявила свекровь. — Будет акцент. Сразу комната станет выглядеть богаче.
Алина молча смотрела на это стеклянное чудовище. Вадим, увидев ее лицо, попытался вмешаться.
— Мам, спасибо, конечно, но она, кажется, великовата для нашей комнаты…
— Ничего не великовата! — отрезала Тамара Игоревна. — Дареному коню в зубы не смотрят. Я ее в антикварном магазине нашла, между прочим. Последнюю забрала. Неблагодарные.
Алине пришлось уступить. Ваза встала в угол, как немой укор ее вкусу. Каждый раз, проходя мимо, она чувствовала раздражение. Это была не просто ваза. Это был флаг, водруженный Тамарой Игоревной на завоеванной территории.
Напряжение росло. Алина стала замечать, что все чаще срывается на Вадиме по мелочам. Он не понимал, в чем дело.
— Алин, что происходит? Мы же так хорошо жили. Почему ты все время на взводе?
— Потому что твоя мама планомерно разрушает мою нервную систему, — однажды не выдержала она. — Каждым своим словом, каждым взглядом она дает мне понять, что я ничтожество, которое недостойно ее сына. А ты делаешь вид, что ничего не происходит!
— Ну что ты преувеличиваешь! — возмутился Вадим. — Она просто человек старой закалки. У нее свои представления о жизни. Она не хочет тебя обидеть.
— Не хочет? Вадим, она на нашей свадьбе сказала, что квартира, которую подарили мои родители, — это «слабовато»! Ты представляешь, что они почувствовали бы, если бы услышали?
Вадим помрачнел. Он помнил тот разговор.
— Она была не в духе. И выпила лишнего.
— Она всегда не в духе, когда дело касается меня! — почти кричала Алина. — Эта ваза! Эти звонки! Эти намеки на то, что я плохая хозяйка! Тебе это кажется нормальным?
— А что я должен сделать? — взорвался Вадим. — Запретить ей звонить мне? Выставить ее за дверь? Это моя мать! Единственная! Она меня одна вырастила, все для меня делала! Я не могу просто так взять и вычеркнуть ее из жизни!
— А я и не прошу вычеркивать! Я прошу защитить меня! Защитить нашу семью! Установить границы! Дать ей понять, что здесь — наша территория, и ее «мнение» не всегда уместно.
Они долго спорили в тот вечер. Впервые за все время их отношений Алина увидела в его глазах не любовь и нежность, а глухое раздражение. Он не понимал ее. Или не хотел понимать. Ему было проще считать, что это Алина «преувеличивает», чем вступать в открытый конфликт с матерью.
Они легли спать, не помирившись. Алина долго лежала без сна, слушая ровное дыхание мужа, и чувствовала себя бесконечно одинокой. В собственной квартире, в собственной постели, рядом с любимым человеком.
Интрига, которую Алина чувствовала с самого начала, начала обретать более ясные очертания через несколько месяцев. Все началось с мелочи. Тамара Игоревна как-то обмолвилась, что собирается делать ремонт в своей квартире.
— Все такое старое, обшарпанное, — жаловалась она Вадиму по телефону, достаточно громко, чтобы Алина слышала. — Обои эти еще при покойном отце твоем клеили. Хочется чего-то современного, итальянского. Но цены… Цены сейчас просто заоблачные.
Через неделю она приехала к ним в гости и с восторгом рассказывала, что нашла «потрясающую бригаду».
— Ребята — золото! Делают все быстро, качественно. Правда, предоплату просят стопроцентную. Но за качество надо платить.
Алина слушала этот монолог с нарастающей тревогой. Она знала, что свекровь работала в небольшой фирме на скромной должности офис-менеджера. Ее пенсии и зарплаты едва ли хватало на «итальянские обои» и «золотую бригаду».
Подозрения укрепились, когда к ним домой по ошибке доставили письмо на имя Тамары Игоревны. Курьер перепутал корпуса в жилом комплексе с похожим названием. Алина уже хотела позвонить свекрови, но машинально бросила взгляд на отправителя. Это был банк. И на конверте стояла красная печать: «ТРЕБОВАНИЕ О ПОГАШЕНИИ ПРОСРОЧЕННОЙ ЗАДОЛЖЕННОСТИ».
Сердце Алины ухнуло. Она несколько минут смотрела на конверт, борясь с искушением его вскрыть. Это было бы низко и неправильно. Но интуиция кричала, что внутри — ключ к пониманию всего происходящего. Она положила конверт на комод и решила, что просто отдаст его Вадиму, когда тот вернется.
Но вечером, когда Вадим пришел с работы, Тамара Игоревна позвонила ему сама. Их разговор был коротким.
— Да, мам… Да, я понял… Заеду завтра.
Вадим положил трубку и повернулся к Алине. У него было странное, напряженное лицо.
— Мама просила заехать к ней, помочь кое-что по дому.
— Вадим, — Алина решилась. — Сегодня приходило письмо. На ее имя. Из банка.
Он нахмурился.
— И что? Может, просто реклама какая-то.
— Там была печать о просроченной задолженности.
Вадим замер. Он посмотрел на конверт, который Алина протягивала ему. Медленно взял его, повертел в руках.
— Ерунда какая-то, — сказал он неуверенно. — У мамы не может быть долгов. Она всегда жила по средствам.
Но его уверенность была напускной. Алина видела, как в его глазах отражается та же тревога, что поселилась в ее душе.
На следующий день Вадим вернулся от матери поздно вечером, осунувшийся и молчаливый. Он сел на кухне, обхватив голову руками. Алина села напротив.
— Что случилось?
— У нее долги, — глухо сказал он. — Большие. Несколько кредитов. Она брала их… на всякую ерунду. На шмотки, на косметические процедуры, на поездки, которые не могла себе позволить. Чтобы «соответствовать статусу». Я не понимаю, какому статусу…
— А ремонт? — тихо спросила Алина.
— Никакого ремонта нет. Эта «бригада» — просто выдумка. Она хотела попросить у меня денег. Якобы на ремонт. А на самом деле — чтобы закрыть самый срочный кредит. Там уже коллекторы звонят.
Алина молчала, переваривая информацию. Все встало на свои места. И презрение к их скромной квартире, и язвительные замечания о ее одежде, и эта показная щедрость в виде уродливой вазы. Тамара Игоревна жила в мире иллюзий, пытаясь создать образ успешной и состоятельной дамы. А их с Алиной скромная, но честная жизнь, их квартира, купленная на сбережения родителей, а не взятая в кредит, была для нее немым укором. Она злилась не на них, а на то, что они посмели быть счастливыми, не участвуя в этой безумной гонке за фальшивым блеском. Ее «слабовато» относилось не к квартире, а ко всей их жизненной философии.
— Она ждала, что ты женишься на дочке какого-нибудь банкира, — произнесла Алина вслух свою догадку. — И ее проблемы решатся сами собой.
Вадим поднял на нее глаза. В них была боль и стыд.
— Похоже на то, — кивнул он. — Она сказала… она сказала, что разочарована моим выбором. Что я мог бы «устроиться в жизни получше».
Алина почувствовала укол боли, но он был не таким острым, как раньше. Теперь она понимала мотивы свекрови, и на смену обиде пришла холодная, отстраненная жалость.
— И что ты собираешься делать? — спросила она.
— Я не знаю, — честно признался Вадим. — Она просит триста тысяч. Срочно. Говорит, иначе ее «опозорят на всю работу».
— У нас нет таких денег, Вадим. Мы откладывали на машину. Там и половины этой суммы нет.
— Я знаю. Я сказал ей. Она… она предложила взять кредит. На мое имя.
Алина встала и подошла к окну. За ним был обычный городской вечер: светились окна в домах напротив, проезжали машины. Там, за стеклом, текла нормальная жизнь. А их маленькую семью затягивало в воронку чужих долгов и чужих амбиций.
— Если ты это сделаешь, — сказала она тихо, не оборачиваясь, — это никогда не кончится. Сегодня триста тысяч. Завтра будет миллион. Мы попадем в ту же яму, в которой сидит она. И мы утонем. Вместе с ней.
— Но что мне делать?! — в его голосе прозвучало отчаяние. — Бросить ее? Позволить коллекторам…
— Нет. Не бросать. Но и не потакать ее безумию. У нее есть квартира. Большая, трехкомнатная. Она может ее продать, купить себе что-то поменьше, а разницей погасить все долги.
Вадим молчал. Эта мысль, очевидная и логичная, была для него кощунственной. Квартира, в которой он вырос, семейное гнездо…
— Она на это никогда не пойдет, — наконец сказал он.
— Тогда это ее выбор, — жестко ответила Алина, поворачиваясь к нему. Ее лицо было бледным, но решительным. — Вадим, пойми. Сейчас решается не ее судьба. Решается наша. Ты либо спасаешь ее иллюзии, губя нашу семью, либо ты спасаешь нашу семью, заставляя ее столкнуться с реальностью. Третьего не дано.
Она смотрела прямо ему в глаза, и он выдержал этот взгляд. Он видел перед собой не капризную, обиженную невестку, а женщину, которая борется за их общее будущее. За тот самый «свой угол», который его мать так презрительно назвала «слабоватым».
— Ты права, — сказал он после долгой паузы. Голос его был хриплым. — Ты во всем права.
Разговор с Тамарой Игоревной был тяжелым. Вадим поехал к ней один. Алина ждала его дома, не находя себе места. Она понимала, что от этого разговора зависит все.
Вадим вернулся за полночь. Он вошел в квартиру, и Алина по его лицу поняла, что буря была страшной. Он молча прошел на кухню, налил стакан воды и выпил залпом.
— Я предложил ей вариант с продажей квартиры, — сказал он, не глядя на Алину. — Она… она сказала, что я предатель. Что ты настроила меня против нее. Что ты спишь и видишь, как завладеть ее имуществом.
Алина горько усмехнулась.
— Я так и думала.
— Она кричала, что лучше умрет в нищете, чем позволит «этой выскочке» диктовать ей условия. Обвинила меня в неблагодарности. Сказала, что отдала мне лучшие годы, а я плачу ей черной монетой.
Он замолчал, потом посмотрел на Алину, и в его взгляде была бесконечная усталость.
— Я сказал ей, что денег не дам. И кредит брать не буду. Сказал, что у меня теперь своя семья, и я несу ответственность за нее. За тебя. И что если ей нужна будет помощь с поиском риелтора или переездом, я помогу. А спонсировать ее самообман я больше не намерен.
— И что она?
— Она выставила меня за дверь. Сказала, что у нее больше нет сына.
На кухне повисла тишина. Было слышно, как тикают часы на стене. Алина подошла к Вадиму и обняла его. Он уткнулся лицом в ее плечо, и она почувствовала, как его тело содрогается от беззвучных рыданий. Она гладила его по волосам и молчала, понимая, что никакие слова сейчас не помогут. Он сделал выбор. Болезненный, страшный, но единственно верный. Он выбрал не ее или мать. Он выбрал взрослую, ответственную жизнь.
Они больше не слышали о Тамаре Игоревне. Она не звонила. Вадим несколько раз пытался набрать ее номер, но она не брала трубку. Через общих знакомых они узнали, что она все-таки продала свою квартиру. Купила студию на окраине города, расплатилась с долгами. Жила замкнуто, ни с кем не общалась.
Их жизнь постепенно вошла в свою колею. Без ядовитых звонков и непрошеных визитов. Уродливая ваза перекочевала на балкон, а потом была незаметно вынесена на помойку. В их маленькой, светлой квартире стало легче дышать. Но что-то изменилось безвозвратно. Между ними больше не было той легкой, безоблачной нежности, что была вначале. Их любовь прошла через испытание и закалилась, стала глубже, но на ней остался шрам.
Иногда по ночам Алина просыпалась и видела, что Вадим стоит у окна и смотрит в темноту. Она знала, о ком он думает. Она не злилась и не ревновала. Она просто подходила, молча обнимала его со спины, и они вместе стояли, глядя на огни чужих окон, два человека, которые отстояли свою маленькую крепость. Крепость, построенную на честности и любви. И это было совсем не слабо. Это было сильнее любых швейцарских часов и итальянских обоев.
