Я вернулась с работы в шесть вечера, как обычно. Ключ провернулся в замке легко, но дверь не открылась — изнутри была задвинута цепочка. Я толкнула плечом, заглянула в щель — в прихожей горел свет, пахло жареным луком, из кухни доносились голоса. Чужие голоса в моей квартире.
— Эй! — крикнула я, дёргая дверь. — Кто там? Откройте немедленно!
Послышались шаги. Цепочка лязгнула, дверь распахнулась — передо мной стояла женщина лет пятидесяти в домашнем халате, с недовольным лицом.
— Ты кто такая? — спросила она, разглядывая меня с ног до головы.
У меня перехватило дыхание. Я стояла на пороге собственной квартиры, и меня спрашивали, кто я такая.
— Это моя квартира, — выдавила я. — Кто вы и что здесь делаете?
Женщина усмехнулась:
— Ничего себе! Вот наглость. Витя! — крикнула она через плечо. — Иди сюда, тут какая-то девка пришла, говорит, что это её квартира.
Из комнаты вышел мужчина в растянутой футболке, лет сорока пяти, с сигаретой в зубах.
— Чего тебе? — буркнул он, выпуская дым мне в лицо.
Я отшатнулась, прижимая сумку к груди.
— Освободите мою квартиру. Немедленно. Или я вызываю полицию.
Витя рассмеялся, откинув голову назад:
— Полицию! Слышь, Нин, она полицию вызвать грозится. — Он ткнул пальцем мне в грудь. — Слушай сюда, умница. Квартира теперь наша. Мы купили её законно, через агентство. Вот документы, смотри.
Он сунул мне под нос какую-то папку с бумагами. Я растерянно пролистала — договор купли-продажи, печати, подписи. Адрес — мой. Продавец — Ковалёв Михаил Сергеевич. Мой отец.
Земля ушла из-под ног.
— Это невозможно, — прошептала я. — Отец не мог продать квартиру. Она оформлена на меня. На моё имя.
Нина фыркнула:
— Ну да, конечно. А документы липовые, да? Агентство работает десять лет, лицензия есть. Мы заплатили полную сумму, въехали по всем правилам. Так что проваливай, пока по-хорошему.
Она захлопнула дверь перед моим носом. Я осталась стоять на площадке, сжимая в руках свою сумку. Голова кружилась, в ушах звенело. Достала телефон, позвонила отцу.
Он взял трубку после шестого гудка, голос пьяный, невнятный:
— Алло, Кать, это ты?
— Пап, что ты наделал? — я еле сдерживала слёзы. — Ты продал мою квартиру?
Молчание. Потом тяжёлый вздох:
— Катюш, прости. Мне деньги срочно нужны были. Очень срочно. Я думал, ты не узнаешь сразу…
— Как ты мог?! Это моя квартира! Она на меня оформлена!
Он закашлялся:
— Да, на тебя. Но ты же моя дочь, ну вот я и… подделал доверенность. Там в агентстве не особо проверяли, главное — деньги заплати. Я хотел потом всё вернуть, честное слово…
Я отключилась и села на ступеньки лестницы. Руки тряслись. Отец алкоголик, это я знала. Что он периодически просит денег, это тоже. Но чтобы продать мою квартиру, подделав документы… Ведь эту однушку мне бабушка оставила по завещанию три года назад, когда умерла. Я с таким трудом переоформляла всё на себя, судилась с другими родственниками, которые оспаривали завещание. И вот теперь — отец всё отнял одним махом.
Я позвонила в полицию. Приехали через час — два участковых, молодые, скучающие. Выслушали меня, пожали плечами:
— Обращайтесь в суд. Если договор купли-продажи действительно поддельный, докажете — квартиру вернут. Но это дело не одного месяца.
— А что мне делать сейчас? Где жить?
Один из них посмотрел сочувственно:
— К родственникам пока. Или снимите что-нибудь. Силой выселить новых жильцов мы не можем — у них договор на руках. Пусть суд разбирается.
Они уехали. Я осталась одна на тёмной лестничной клетке, под тусклой лампочкой. Позвонила подруге Оле, попросилась переночевать. Она согласилась сразу, без лишних вопросов — спасибо ей за это.
Следующие две недели я жила у Оли на диване. Ходила на работу, как зомби — продавец в магазине одежды, зарплата копеечная, но другого выбора не было. Нашла юриста, который согласился взяться за дело. Он изучил бумаги, покачал головой:
— Дело сложное. Отец подделал вашу подпись на доверенности, агентство не проверило должным образом документы — это халатность. Но новые собственники действовали добросовестно, они не знали о подлоге. Придётся сначала доказать факт мошенничества, потом отменить сделку, потом возвращать квартиру. Полгода минимум.
— А отца посадят? — спросила я тихо.
Юрист пожал плечами:
— Возможно. Мошенничество по статье 159 — до двух лет.
Я кивнула. Мне было всё равно. Пусть сидит.
Через месяц я сняла комнату в коммуналке — тесную, с облупившимися обоями, с соседкой-алкоголичкой за стенкой. Зато дешёвая, и своя. По ночам я лежала на продавленном диване и думала — вот так я и опустилась на дно. В тридцать два года. Без своего жилья, без семьи, с отцом-преступником.
Отец звонил иногда, пьяным голосом просил прощения. Я не брала трубку. Один раз написал эсэмэску: «Катюха, я деньги проиграл в карты. Простите меня». Я удалила сообщение, не дочитав.
Суд тянулся четыре месяца. Я ходила на заседания, сидела в коридорах, слушала, как мой юрист доказывает, что подпись поддельная, что агентство нарушило процедуру проверки, что сделка недействительна. Новые жильцы — этот Витя с Ниной — тоже ходили, кричали, что они «честные покупатели», что их обманули, что они требуют возместить ущерб. Смотрели на меня с ненавистью, как будто это я их обокрала.
В конце концов суд вынес решение: сделку признать недействительной, квартиру вернуть мне, отца привлечь к уголовной ответственности. Витя с Ниной получили право требовать компенсацию с агентства и с моего отца — но это уже их проблемы.
Когда я получила исполнительный лист, то просто стояла посреди зала суда и не верила. Всё. Квартира снова моя.
Через неделю должны были состояться принудительное выселение. Я приехала к своей двери ровно в назначенное время — десять утра. Со мной были судебные приставы, двое крепких мужчин в форме, и слесарь с инструментом.
Я позвонила в дверь. Открыла Нина, в том же халате, с тем же недовольным лицом.
— Чего ещё? — начала она, но я не дала ей договорить.
Я шагнула вперёд, в прихожую, и сказала громко, отчётливо, с такой яростью, которую копила все эти месяцы:
— Да вы охренели?! Это мой дом! Выметайтесь немедленно! Я не разрешала вам тут находиться!
Нина попятилась, глаза расширились.
— Ты… ты чего орёшь? Мы же по закону…
— По какому закону?! — я размахнула исполнительным листом перед её носом. — Вот решение суда! Сделка признана недействительной! У вас есть час, чтобы собрать вещи и убраться отсюда!
Из комнаты вышел Витя, растрёпанный, в трениках.
— Что за шум? Опять эта? — Он увидел приставов, помрачнел. — Вы кто такие?
Старший пристав показал удостоверение:
— Судебные приставы-исполнители. Исполняем решение суда о выселении. Прошу покинуть помещение добровольно.
Витя побагровел:
— Да вы в своём уме?! Мы тут живём, мы купили эту хату! У нас дети дома!
Я перебила:
— Вы купили краденое. Это не моя проблема. Идите требуйте деньги с агентства. А здесь — моя квартира, и вы тут находитесь незаконно.
Нина схватилась за голову:
— Витёк, ну сделай что-нибудь! Позвони адвокату!
Витя метнулся к телефону. Приставы переглянулись, один достал рацию:
— Могут быть сложности. Вызовите наряд полиции.
Через двадцать минут приехали четверо полицейских. Витя с Ниной заперли дверь изнутри, кричали через неё, что «не выйдут, пока не разберутся». Слесарь вскрыл замок — дверь распахнулась, Витя стоял в проходе с битой в руках.
— Ещё шаг — получите! — рявкнул он.
Полицейские скрутили его за пять секунд. Нина завизжала, бросилась на них — её тоже скрутили. Двое подростков — видимо, их дети — выбежали из комнаты с перепуганными лицами. Один из приставов успокаивающе:
— Ребята, идите к соседям, пожалуйста. Родителей заберут в отделение, потом заберёте.
Они убежали, хлопнув дверью.
Витю и Нину увели в наручниках — сопротивление при исполнении, статья есть. Приставы составили акт о выселении, вручили мне ключи.
— Всё, гражданка Ковалёва. Квартира ваша. Вещи выселенных лиц будут храниться на складе месяц, потом утилизируются, если не заберут.
Я осталась одна в квартире. В своей квартире.
Обошла комнаты. Везде бардак — грязная посуда, разбросанная одежда, окурки в пепельницах. На стенах следы от скотча, видимо, вешали какие-то плакаты. В ванной — плесень по швам, ржавчина на кране. Ремонт надо делать, и немалый.
Но это моё. Моё жильё. Мои стены. Мой дом.
Я села на подоконник, обняла колени. Заплакала — впервые за все эти месяцы. Долго плакала, пока не кончились слёзы.
Потом вытерла лицо, встала, открыла окна настежь — проветривать. Достала телефон, заказала клининговую службу. Надо убрать эту грязь, надо сделать так, чтобы здесь можно было жить снова.
Через неделю я въехала обратно. Привезла свои вещи из коммуналки — два чемодана, больше ничего не успела накопить. Расставила их по углам, села на пол посреди комнаты. Пусто. Тихо. Но это моя пустота, моя тишина.
Отец вышел на связь через месяц. Позвонил, трезвым голосом:
— Катя. Я знаю, ты не хочешь со мной разговаривать. Я просто хотел сказать — я сдался полиции. Признал вину полностью. Мне дали полтора года условно, плюс обязательные работы. Буду отрабатывать. Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня.
Я молчала. Он вздохнул:
— Я понимаю. Прости, дочка. Я всё испортил. Но я рад, что ты вернула квартиру. Ты сильная. Сильнее меня.
Он отключился. Я положила телефон на стол. Прощу ли я его? Не знаю. Может быть, когда-нибудь. Но не сейчас. Рана слишком свежая.
Сейчас я живу одна. Работаю — уже не продавцом, нашла место менеджера в небольшой фирме, зарплата получше. Коплю на ремонт. Вечерами сижу на кухне, пью чай, смотрю в окно. За окном — обычный спальный район, серые дома, редкие фонари. Ничего особенного. Но это мой вид из окна. Моя кухня. Мой чай.
Я больше никому не доверяю свои документы. Никому не даю ключи. Храню все бумаги в сейфе. Может, это параноя. Но после всего, что случилось, я имею право быть параноиком.
Иногда ночью снятся кошмары — что я прихожу домой, а там опять чужие люди, и они снова меня выгоняют. Просыпаюсь в холодном поту, хватаюсь за телефон, проверяю — на месте ли документы, не украл ли кто. Потом успокаиваюсь, иду на кухню, пью воды. Смотрю на стены, на потолок. Моё. Всё моё.
Я вернула свой дом. Ценой полугода нервов, слёз, судов. Но вернула. И больше никому не позволю его отнять.
Подруга Оля говорит, что я стала жёстче. Может быть. Жизнь делает жёсткими. Но я не жалею. Я научилась защищать своё. Я научилась не сдаваться. Я научилась быть сильной — даже когда весь мир против тебя.
И знаете что? Это стоило каждой слезы.
