— Смотри, какой комбинезончик смешной, с ушками, — Аня ткнула пальцем в экран ноутбука, придвигаясь ближе к мужу. — Как медвежонок. Представляешь нашего карапуза в таком?
Кирилл улыбнулся, обнимая жену за плечи. Вечер пятницы растекался по их маленькой уютной квартире медовой леностью. За окном моросил октябрьский дождь, а у них было тепло и пахло заваренным чаем с мятой. Они сидели на диване, укрывшись одним пледом, и предавались любимому занятию последних месяцев — разглядывали детские вещи в интернет-магазинах. Это был их маленький ритуал, тихий бунт против невысказанного запрета, висевшего в воздухе.
— Ушки зачетные, — согласился Кирилл, целуя Аню в макушку. — Но мне больше вот этот нравится, синий, как у космонавта. Будет у нас Юрий Алексеевич.
— Почему сразу Юрий? Может, будет Елена Юрьевна? — рассмеялась Аня, но тут же осеклась.
В замке повернулся ключ. Они оба замерли, словно их застали за чем-то предосудительным. Дверь открылась, и в прихожую вошла Тамара Игоревна, свекровь. Как всегда, безупречно прямая спина, строгое пальто серого цвета, на лице — выражение озабоченной добродетели. Она владела искусством появляться в самые неподходящие моменты с видом человека, который просто исполняет свой долг.
— Я вам тут ряженки домашней принесла, от проверенной женщины с рынка, — её голос, ровный и безэмоциональный, как у диктора новостей, донесся из коридора. — Не то что ваша магазинная химия.
Кирилл быстро захлопнул крышку ноутбука. Слишком быстро. Тамара Игоревна, уже снявшая пальто и прошедшая в комнату в своих неизменных войлочных тапочках, которые она держала у них в прихожей «чтобы не наследить», перехватила этот жест. Её острый взгляд метнулся от лица сына к ноутбуку и обратно.
— Что это вы тут секретничаете? Опять в свои игрушки играете? — она подошла ближе. На ней была строгая блузка и темная юбка, одежда, в которой она, кажется, родилась. Тамара Игоревна была из тех женщин, на которых домашний халат смотрелся бы как карнавальный костюм.
— Мам, привет. Мы не секретничаем, просто фильм выбирали, — соврал Кирилл, вставая с дивана. Голос его прозвучал недостаточно убедительно даже для него самого.
Аня молча наблюдала. Она ненавидела эти моменты, эту липкую паутину лжи, которой они опутывали самые невинные свои желания.
— Фильм, значит, — Тамара Игоревна чуть прищурилась. Она подошла к дивану и одним резким движением подняла крышку ноутбука. На экране все еще висела страница с детскими комбинезонами. — Ах, вот оно какое кино. Медвежата, космонавты… Вы что, совсем из ума выжили?
Аня почувствовала, как внутри все сжалось в ледяной комок. Она встала, ощущая, как дрожат колени.
— Тамара Игоревна, мы просто смотрели…
— Я вижу, что вы смотрели! — отрезала свекровь, поворачиваясь к ней. Её лицо, обычно непроницаемое, исказила брезгливая гримаса. — Вы в своем уме? Какие дети? Кирилл, я с тобой разговариваю! Ты хоть понимаешь, что вы творите?
Кирилл побледнел. — Мам, успокойся. Мы просто… мечтаем. Это же не преступление.
— Мечтают они! — фыркнула Тамара Игоревна. Она переводила взгляд с сына на невестку, словно оценивая масштаб катастрофы. — У вас ипотека на двадцать лет! Двадцать! Ты хоть помнишь, кто вам первый взнос дал? Или память отшибло от этих ваших «мечтаний»? Вы еще на ногах не стоите! Аня твоя только-только на эту свою работу устроилась, с цветочками возиться. Сегодня работа есть, завтра нет. А ребенок — это не цветочек, его в горшок не посадишь! Это ответственность! Это деньги, Кирилл! Огромные деньги!
Она говорила громко, чеканя каждое слово. Дождь за окном будто притих, слушая её.
— Мы справимся, — глухо сказала Аня. — Мы работаем оба.
— Справитесь они! — Тамара Игоревна уперла руки в бока. Это был её фирменный жест, предвещающий окончательный и бесповоротный вердикт. — Аня, ты вообще молчи. Ты пришла в эту семью, в эту квартиру, за которую мой сын будет горбатиться до седых волос. Ты должна думать головой, а не другими местами. Я не для того сына растила, чтобы он в нищете прозябал с выводком спиногрызов.
— Мама, прекрати! — Кирилл шагнул вперед, пытаясь заслонить собой Аню. — Не смей так с ней разговаривать.
Но Тамару Игоревну было уже не остановить. Она смотрела прямо на Аню, в её глазах горел холодный огонь.
— Детей будете заводить тогда, когда я вам разрешу, ясно? Когда я увижу, что вы готовы. Что вы полностью закрыли долг за квартиру и создали финансовую подушку. А до тех пор — даже не думайте. Я понятно объясняю?
Воцарилась тишина. Тяжелая, звенящая. Аня смотрела на свекровь и не могла вымолвить ни слова. Это был не просто запрет. Это был ультиматум. Объявление войны, в которой она, кажется, уже проиграла. Кирилл стоял между ними, растерянный и несчастный. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и не нашел слов. А Тамара Игоревна, удовлетворенная произведенным эффектом, развернулась и с достоинством удалилась на кухню — ставить в холодильник свою «домашнюю ряженку».
Когда за свекровью наконец закрылась входная дверь, Аня рухнула на диван. Она не плакала, слез не было. Внутри была выжженная пустыня. Кирилл сел рядом, взял её за руку. Его ладонь была холодной и влажной.
— Ань, прости её. Она… она не со зла. Она просто боится за нас.
Аня медленно повернула к нему голову. — Боится? Кирилл, она только что запретила нам жить. Она расписала нашу жизнь на годы вперед. Сначала ипотека, потом «подушка», потом её разрешение. Нам будет по сорок лет! Ты это понимаешь?
— Она преувеличивает. Просто у неё был тяжелый день, — он говорил тихо, почти умоляюще, будто пытался убедить самого себя. — Мы поговорим с ней позже, когда она остынет.
— О чем мы с ней поговорим? — в голосе Ани зазвенел металл. — О том, что мы взрослые люди и сами вправе решать, когда нам заводить детей? Кирилл, мы говорим об этом уже три года! С самой свадьбы! И каждый раз одно и то же: «подождите», «не время», «встаньте на ноги». А теперь вот — прямой запрет. Ультиматум.
— Это не ультиматум, это просто слова, сказанные в сердцах.
— Нет. Это именно ультиматум. И знаешь, что самое страшное? Ты молчал. Ты стоял и молчал, пока она меня унижала. «Пришла в эту семью», «думай головой, а не другими местами». А ты молчал!
— Я сказал ей прекратить! — возразил он, повысив голос.
— После того, как она вылила на меня ушат грязи! Ты должен был остановить её в самом начале! Сказать: «Мама, это наша жизнь, и мы сами будем её планировать». Но ты не сказал.
Они смотрели друг на друга. Любовь, которая еще полчаса назад казалась незыблемой, сейчас трещала по швам. Аня видела в его глазах не злость, а страх и растерянность. Он был не на стороне матери, но и не на её стороне. Он завис где-то посередине, в вязком болоте сыновьего долга и мужской ответственности, и это было хуже всего.
Ночью Аня долго не могла уснуть. Она лежала, слушая ровное дыхание Кирилла, и думала. Думала о том, что Тамара Игоревна была права в одном: они действительно были зависимы. Квартира, купленная с её помощью, стала золотой клеткой. Каждый раз, когда свекровь упоминала про свой «взнос», Аня чувствовала себя должницей, обязанной отчитываться за каждую потраченную копейку, за каждое принятое решение.
Она работала ландшафтным дизайнером в небольшой фирме. Работа ей нравилась — создавать красоту из хаоса, видеть, как голый участок земли превращается в цветущий сад. Но больших денег это не приносило. Кирилл, программист в крупной IT-компании, зарабатывал хорошо, но почти вся его зарплата уходила на ипотечные платежи и жизнь. Они жили скромно, откладывая каждую свободную тысячу. На что? На будущее. На то самое, которое им только что запретили.
Утром Аня была решительна и холодна. За завтраком она положила перед Кириллом лист бумаги, исписанный цифрами.
— Что это? — спросил он, отхлебывая кофе.
— Это наш бюджет. Я расписала все до копейки. Если мы урежем расходы на развлечения, на новую одежду, на мои обеды в кафе… если ты будешь брать еду из дома, а не ходить в столовую… мы сможем каждый месяц откладывать дополнительную сумму.
Кирилл смотрел на неё с недоумением. — Зачем? Мы же и так экономим.
— Чтобы как можно быстрее отдать твоей маме долг, — отрезала Аня. — Все до копейки. Я хочу, чтобы она больше никогда не могла попрекнуть нас этими деньгами. Я хочу вернуть себе право голоса в собственной жизни.
В глазах Кирилла промелькнуло что-то похожее на облегчение. Кажется, этот конкретный, материальный план действий был для него понятнее, чем вчерашние эмоциональные бури.
— Хорошо, — кивнул он. — Да, ты права. Это хорошая идея. Мы сделаем это.
С этого дня их жизнь превратилась в марафон тотальной экономии. Аня отказалась от встреч с подругами в кафе, научилась делать маникюр сама и стала одержимо отслеживать скидки в продуктовых магазинах. Кирилл перестал ездить на работу на машине, пересел на метро, и покорно носил с собой контейнеры с едой. Они стали реже смеяться. Романтические вечера сменились ежемесячным подведением итогов: сколько удалось сэкономить, на сколько они приблизились к цели.
Тамара Игоревна заметила перемены. Она по-прежнему приходила к ним раз в неделю, но теперь её «помощь» стала еще более изощренной. Она приносила им дорогие деликатесы.
— Вот, купила вам икру. Настоящую. А то вы, я смотрю, совсем на хлебе и воде сидите, — говорила она, ставя баночку на стол. — Кирилл совсем осунулся. Аня, ты его хоть кормишь?
Это была искусная манипуляция. Она одновременно и упрекала их в бедности, и демонстрировала собственное превосходство. Аня научилась молча принимать эти подношения, а потом, когда свекровь уходила, убирать их в дальний угол холодильника. Есть эту икру казалось ей предательством.
Через несколько месяцев, когда на их секретном счете скопилась уже приличная сумма, Аня решилась на следующий шаг. Она позвонила свекрови и вежливо, но твердо сказала:
— Тамара Игоревна, спасибо вам за заботу, но не нужно нам больше ничего приносить. Мы справляемся.
На том конце провода повисла пауза.
— Справляетесь? — голос свекрови сочился льдом. — Ну, раз справляетесь, может, и долг вернете? А то я как раз ремонт на даче затеяла, деньги бы не помешали.
Аня ожидала чего-то подобного.
— Да, мы как раз об этом и хотели поговорить. Мы готовы начать возвращать вам деньги частями.
— Частями? — усмехнулась Тамара Игоревна. — Нет, деточка. Частями не пойдет. Или все сразу, или ничего. Я не банк, чтобы мне кредиты выплачивали.
И повесила трубку.
Вечером Аня пересказала разговор Кириллу. Он помрачнел.
— Я же говорил, что не надо было её злить. Теперь она закусила удила.
— А что я должна была делать? Позволить ей и дальше насмехаться над нами? — вспылила Аня. — Кирилл, она играет с нами! Она не хочет этих денег, она хочет контроля!
— Я поговорю с ней, — устало сказал он.
Но разговор ни к чему не привел. Кирилл вернулся от матери подавленный и молчаливый. На все вопросы отвечал односложно: «Она не хочет слушать».
Аня чувствовала, как между ними растет стена. Они все еще были мужем и женой, спали в одной постели, но пропасть непонимания становилась все шире. Она сражалась за их будущее, а он, как ей казалось, пытался усидеть на двух стульях, боясь обидеть и мать, и жену, и в итоге предавая обоих.
Однажды, убирая в шкафу, Аня наткнулась на старый фотоальбом Кирилла. Она села на пол и стала перелистывать толстые картонные страницы. Детские фотографии, школьные, институтские. И почти на всех — Тамара Игоревна. Вот она ведет маленького Кирилла в первый класс, гордая и строгая. Вот она на его выпускном, смотрит на сына с обожанием. Но что-то в этих фотографиях было странным. На самых ранних, где Кириллу было года два-три, его мать выглядела иначе. Несчастной. С темными кругами под глазами, с какой-то застывшей болью во взгляде.
В конце альбома, в специальном кармашке, Аня нашла несколько пожелтевших снимков, которые она никогда раньше не видела. На одном из них была молодая Тамара Игоревна с большим животом. Она улыбалась, но улыбка была вымученной. На другом — она держала на руках крошечного младенца, завернутого в одеяльце. И смотрела куда-то в сторону, мимо камеры, с выражением вселенской тоски. Аня перевернула фотографию. На обороте корявым почерком было выведено: «Катюша. 1 месяц».
Сердце Ани гулко ухнуло. Катюша? Кирилл никогда не говорил, что у него была сестра. Она осторожно положила фотографии на место и закрыла альбом. В голове роились догадки, одна страшнее другой. Эта случайная находка проливала новый, зловещий свет на одержимость свекрови. Дело было не в деньгах. И даже не во власти. Дело было в чем-то гораздо более глубоком и страшном.
Аня решила действовать. Она знала, что у Тамары Игоревны есть двоюродная сестра, тетя Валя, пожилая и довольно болтливая женщина, с которой свекровь поддерживала прохладные, но регулярные отношения. Аня нашла её номер в старой записной книжке Кирилла. С замиранием сердца она набрала его.
— Тетя Валя, здравствуйте, это Аня, жена Кирилла, — начала она как можно более непринужденно. — Простите за беспокойство, я по такому деликатному вопросу…
Она соврала, что они с Кириллом хотят сделать сюрприз Тамаре Игоревне на юбилей — собрать альбом со старыми семейными фотографиями, и ей нужна помощь в опознании некоторых людей. Тетя Валя с радостью согласилась помочь. Аня приехала к ней на следующий день с другим фотоальбомом, полным нейтральных снимков.
Они долго сидели на кухне в маленькой хрущевке тети Вали, пили чай, и Аня, медленно подбираясь к главному, расспрашивала про семью, про детство Тамары. И в какой-то момент, набравшись смелости, спросила:
— Тетя Валь, а я вот на одной фотографии видела Тамару Игоревну с младенцем… девочкой. Там еще подписано «Катюша». Я не знала, что у Кирилла была сестра.
Лицо тети Вали мгновенно изменилось. Она опустила глаза, стала теребить край скатерти.
— Ох, деточка… Это такое горе, — прошептала она. — Томка про это и не вспоминает никогда, запретила всем говорить. Это её первая была. Катенька. Она родила её совсем молодой, в двадцать лет. Муж её, Игорь, тогда еще в институте учился. Жили трудно, с родителями. А девочка родилась слабенькая, семимесячная. Все по больницам с ней мотались. Томка ночей не спала, вся извелась. А в три месяца… не стало Катеньки. Воспаление легких, не смогли спасти.
Тетя Валя всхлипнула. — Для Томки тогда мир рухнул. Она винила себя, врачей, всех на свете. Думала, что она плохая мать, что не уберегла. Игорь её как мог поддерживал, а через пару лет вот и Кирюша родился. Здоровенький, слава богу. Она над ним тряслась, как орлица. Пылинки сдувала. Боялась всего на свете. После смерти Игоря так вообще… Кирилл для неё стал светом в окне. Единственным смыслом. Вот она и перегибает палку со своей заботой. Боится, понимаешь? Боится, что история повторится. Что вы молодые, неопытные, что не справитесь, и опять горе будет. У неё в голове этот страх засел, как гвоздь.
Аня ехала домой в такси, и мир вокруг казался нереальным. Картина сложилась. Весь этот многолетний террор, контроль, финансовые манипуляции — все это было лишь уродливой, искаженной формой защиты. Тамара Игоревна не пыталась разрушить их семью. Она отчаянно, как умела, пыталась спасти её от призраков своего прошлого.
Ане стало жаль её. Острая, пронзительная жалость к этой несчастной, одинокой женщине, которая похоронила своего ребенка и замуровала свое горе под толстым слоем строгости и властности. Но жалость не отменяла гнева. Понимание не означало прощения. Тамара Игоревна, прячась за своим горем, калечила жизнь единственного сына и его жены.
В тот вечер Аня приняла решение. Она устала ждать, экономить, бояться. Она устала жить по чужим правилам, продиктованным чужой болью. Она зашла в ванную и выбросила в мусорное ведро упаковку противозачаточных таблеток. Это был её собственный, тихий ультиматум. Жизнь должна продолжаться.
Прошло два месяца. Два месяца напряженного молчания со свекровью и натянутых отношений с мужем. Кирилл видел, что Аня изменилась, стала более отстраненной и решительной, но не понимал причин. Он списал это на усталость от их режима экономии.
А потом Аня поняла, что беременна. Две полоски на тесте, которые должны были стать символом абсолютного счастья, вызвали в ней бурю противоречивых чувств: восторг, страх, злорадство и панику.
Она не знала, как сказать Кириллу. Несколько дней она носила свою тайну в себе, как хрупкий и опасный груз. В конце концов, она не выдержала. Однажды вечером, когда он сидел за компьютером, она подошла и молча положила перед ним тест.
Он долго смотрел на две полоски, потом поднял на неё глаза. В них не было радости. Только шок и… недоверие.
— Как? — спросил он тихо. — Аня… как? Ты же пила таблетки.
— Я перестала, — призналась она, глядя ему прямо в глаза.
Его лицо окаменело. — Ты перестала? Не сказав мне? Ты… ты решила все за нас двоих?
— А что мне оставалось делать? — её голос задрожал. — Ждать, пока твоя мама разрешит нам жить? Кирилл, я хочу ребенка! Нашего ребенка! Я люблю тебя и хочу от тебя детей! Почему это должно быть преступлением?
— Это не преступление! — он вскочил, и его голос сорвался на крик. — Это предательство, Аня! Ты обманула меня! Мы договаривались! Мы решили вместе, что сначала решим вопрос с долгом!
— Это не мы решили! Это твоя мама решила за нас! А ты согласился!
— Я согласился, потому что это было разумно! А не потому, что мама так сказала! Я думал, мы в одной команде! А ты, оказывается, вела свою игру за моей спиной!
Они кричали друг на друга, впервые за все годы их совместной жизни. Выплескивали всю накопившуюся боль, обиду, усталость. Слова, которые они никогда не смели произнести, теперь летели, как камни.
И в самый разгар этой бури в замке снова повернулся ключ.
На пороге комнаты стояла Тамара Игоревна. Она пришла без предупреждения, как всегда. И услышала все. Её лицо было белым, как полотно. Она переводила взгляд с разъяренного сына на плачущую невестку.
— Ребенка она захотела… — прошипела свекровь, и в её голосе зазмеилась ярость. — Обманом решила сына моего к себе привязать? Ловушку ему устроила? Я так и знала! Я знала, что тебе доверять нельзя!
— Мама, не лезь! — крикнул Кирилл, поворачиваясь к ней. — Уйди!
Но Тамара Игоревна надвигалась на Аню, как грозовая туча.
— Я тебе говорила? Я тебя предупреждала? Ты решила, что ты самая умная?
Аня посмотрела на нее, и внезапно страх прошел. Осталась только холодная, звенящая ярость и горькая жалость.
— Да, я решила, что я самая умная! — выкрикнула она в ответ. — Умнее вас, которая прячется от своего горя и ломает жизнь собственному сыну! Я знаю про Катю!
Имя, брошенное в раскаленный воздух комнаты, подействовало как удар грома. Тамара Игоревна замерла на полшага. Её лицо исказилось. Это была уже не ярость, а нечеловеческая боль. Она схватилась рукой за сердце и начала медленно оседать на пол.
— Мама! — Кирилл подскочил к ней, подхватил, помог сесть в кресло. Она смотрела в одну точку невидящими глазами и шептала одно слово: «Катя… Катенька…»
Кирилл повернулся к Ане. Его лицо было искажено от гнева и отчаяния.
— Что ты наделала? Зачем? Зачем ты это сказала?
— Чтобы она наконец перестала нас мучить! — крикнула Аня сквозь слезы. — Чтобы ты увидел, что происходит на самом деле!
В тот вечер рухнуло все. Скорая, которую вызвал Кирилл, увезла Тамару Игоревну с гипертоническим кризом. Врач сказал, что ей нужен полный покой и никаких волнений.
Когда Кирилл вернулся из больницы, он был похож на тень. Он не смотрел на Аню. Он просто прошел в спальню и лег на кровать, отвернувшись к стене.
Откровение о сестре не сблизило их. Наоборот. Оно создало новую пропасть. Кирилл был раздавлен. Он узнал страшную тайну своей семьи, и эта тайна изменила все. Он больше не видел в матери домашнего тирана. Он видел женщину, пережившую страшную трагедию, женщину, которую он, её сын, не смог понять и защитить. Вся его энергия, все его мысли теперь были направлены на неё. На её хрупкое здоровье, на её разбитое сердце.
Аня пыталась с ним говорить. Она просила прощения за то, что сделала это так жестоко. Она пыталась объяснить, что просто хотела прорваться сквозь стену лжи. Но он её не слышал.
— Ты не понимаешь, — говорил он глухо, не глядя на неё. — Она чуть не умерла. Из-за тебя. Я должен быть с ней. Я должен ей помочь.
Жалость к матери полностью поглотила его. Он проводил все вечера в больнице, а когда возвращался, молча ужинал и ложился спать. Он не спрашивал Аню о её самочувствии. Он ни разу не коснулся её живота. Ребенок, который должен был их соединить, стал символом их раскола.
Аня поняла, что проиграла. Она выиграла битву, но проиграла войну. Она вскрыла нарыв, но яд из него отравил все вокруг. Она смотрела на своего мужа и видела чужого человека, одержимого чувством вины и сыновьего долга. Она поняла, что в его новой реальности для неё и их будущего ребенка просто не осталось места. Тамара Игоревна, даже будучи слабой и больной, даже раскрыв свою тайну, победила. Она навсегда привязала к себе сына цепями его же сострадания.
Прошла неделя. Ничего не менялось. Квартира, за которую они так боролись, стала казаться тюрьмой. Вещи, которые они покупали вместе, вызывали только боль.
Однажды субботним утром, пока Кирилл был у матери, Аня достала дорожную сумку. Она не плакала. Решение пришло тихо и неотвратимо, как первый снег. Она не могла растить ребенка в этой атмосфере холодной войны и застарелого горя. Она не могла жить с мужчиной, который смотрит сквозь неё.
Она сложила в сумку самое необходимое. Написала короткую записку: «Мне нужно время и пространство. Я поживу у подруги. Позаботься о маме». Без обвинений и упреков. Просто констатация факта.
Когда Кирилл вернулся вечером, квартира встретила его оглушительной тишиной. Он увидел сумку в прихожей и замер. Аня стояла у двери, уже одетая в пальто.
— Ты уходишь? — спросил он так тихо, будто боялся услышать ответ.
— Мне нужно уйти, — сказала она ровно. — Я не могу так больше, Кирилл. Мы оба не можем.
Он не пытался её остановить. Он просто стоял посреди комнаты, в квартире, за которую они так отчаянно сражались, — растерянный, опустошенный, пойманный в ловушку между прошлым своей матери и будущим своей собственной, так и не начавшейся семьи.
Аня открыла дверь и шагнула на лестничную площадку. За спиной осталась её несостоявшаяся жизнь. Впереди была полная неизвестность. Она медленно пошла вниз по лестнице, одной рукой придерживая небольшую сумку, а другую инстинктивно положив на живот. Там, внутри, была её единственная надежда. И её единственная семья.
