— Где моя шкатулка с украшениями?! — голос Татьяны дрожал от едва сдерживаемого гнева, когда она ворвалась в гостиную.
Раиса Петровна даже не подняла глаз от своего вязания. Спицы продолжали мерно постукивать друг о друга, создавая обманчивую атмосферу домашнего уюта. Павел сидел рядом с матерью на диване, листая спортивный журнал. Типичная семейная идиллия — если не знать, что происходило на самом деле.
Татьяна стояла в дверном проёме, тяжело дыша. В руках она сжимала пустую коробку из-под обуви — единственное, что осталось на месте её драгоценной шкатулки. Той самой, что подарила ей покойная бабушка. Той самой, в которой хранились не просто украшения, а память о самом дорогом человеке.
— Раиса Петровна, я спрашиваю вас! — повторила Татьяна, делая шаг вперёд.
Свекровь наконец соизволила поднять взгляд. На её губах играла лёгкая, почти незаметная улыбка. Такая улыбка бывает у кошки, поймавшей мышь и играющей с ней перед тем, как нанести последний удар.
— Не кричи, милая. У меня давление от твоих воплей поднимается, — мягко сказала она, откладывая вязание. — О какой шкатулке ты говоришь?
— О той, что стояла в нашей спальне на комоде. Деревянная, с инкрустацией. Вы прекрасно знаете, о чём я говорю!
Павел отложил журнал и посмотрел на жену с лёгким раздражением.
— Таня, что за тон? Ты разговариваешь с моей матерью!
Эта фраза — «моей матерью» — резанула Татьяну по сердцу. Не «нашей мамой», не «Раисой Петровной», а именно «моей матерью». Как будто проводилась чёткая граница: вот она — родная, а вот ты — чужая, пришлая, временная.
— Павел, твоя мать взяла мою шкатулку! Это единственная вещь, которая осталась мне от бабушки!
Раиса Петровна вздохнула и покачала головой с выражением безграничного терпения на лице.
— Ах, эта старая коробочка… Я думала, ты её выбросила. Она же вся потрескалась, совсем вид потеряла.
— Выбросила?! — Татьяна почувствовала, как кровь приливает к лицу. — С чего бы мне выбрасывать семейную реликвию?!
— Ну, милая, ты же сама говорила, что пора избавляться от старого хлама, — свекровь пожала плечами. — Я просто помогла тебе с уборкой. Отдала соседке для её дочки — пусть девочка поиграет.
Мир вокруг Татьяны пошатнулся. Она схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. В той шкатулке были не просто украшения. Там было обручальное кольцо её бабушки, серьги, которые дед подарил ей на свадьбу, старинная брошь прабабушки. Каждая вещица хранила историю, каждая была пропитана памятью о тех, кого уже нет.
— Вы… отдали… соседке? — каждое слово давалось ей с трудом.
— Да что ты так расстраиваешься? — Раиса Петровна встала и подошла к невестке, изображая на лице заботу. — Это же просто железки старые. Я тебе новые куплю, современные, красивые.
— Мама права, — вмешался Павел. — Зачем тебе эти старые побрякушки? Мы можем купить тебе настоящие украшения.
Татьяна посмотрела на мужа. В его глазах она искала понимание, поддержку, хоть каплю сочувствия. Но видела только раздражение и желание поскорее закончить эту сцену.
— Павел, — тихо сказала она, — это была память о моей бабушке. Единственная память.
— Ну и что? Память — она в сердце, а не в вещах, — философски заметила свекровь. — А вообще, невестка, ты слишком много внимания уделяешь материальному. Это нехорошо.
Слово «невестка» прозвучало как пощёчина. Не «Таня», не «доченька», а холодное, отстранённое «невестка». Раиса Петровна всегда так делала — в присутствии посторонних называла её ласково, а наедине или при сыне — подчёркнуто официально.
— Какой соседке вы отдали? — Татьяна пыталась сохранить остатки самообладания.
— Ой, да не помню я! То ли с третьего этажа, то ли с пятого. Они все тут одинаковые, эти молодые мамаши.
Это была ложь. Наглая, откровенная ложь. Раиса Петровна прекрасно помнила всех соседей по именам, знала, кто где работает, у кого сколько детей и даже какую колбасу они покупают. Но сейчас она смотрела на невестку с невинным выражением лица и твердила, что не помнит.
— Мам, может, всё-таки вспомнишь? — неуверенно спросил Павел. — Таня расстроилась…
— Ой, сынок, да что ты! Я же стараюсь помочь, порядок навожу. А она вечно недовольна! — Раиса Петровна всплеснула руками. — Живёте тут у меня, я вам готовлю, убираю, а благодарности никакой!
Вот оно. Главный козырь свекрови — напоминание о том, что они живут в её квартире. После свадьбы Павел уговорил Татьяну переехать к его матери — «временно, пока не накопим на свою квартиру». Прошло уже три года, а о собственном жилье даже речи не шло. Все попытки Татьяны завести этот разговор натыкались на железобетонный аргумент: «Зачем тратиться на съёмное жильё, когда можно жить у мамы бесплатно?»
— Я работаю, Раиса Петровна. И за продукты плачу я. И за коммунальные услуги тоже даю деньги, — тихо напомнила Татьяна.
— Даёшь! — фыркнула свекровь. — Копейки какие-то! А квартира-то моя! И если тебе тут что-то не нравится…
Она не договорила, но смысл был ясен. Дверь — вот она, можешь уходить. Одна. Потому что Павел, естественно, останется с мамой.
— Таня, хватит устраивать скандалы, — устало сказал Павел. — Мама хотела как лучше. Она не знала, что эта шкатулка так важна для тебя.
— Не знала? — Татьяна повернулась к мужу. — Я рассказывала о ней в первый же день нашего знакомства с твоей матерью! Показывала фотографии бабушки, объясняла, что это единственное, что у меня от неё осталось!
— Ой, да разве я всё упомню? — Раиса Петровна махнула рукой. — Мало ли что ты там рассказывала три года назад. У меня, между прочим, склероз. Возраст, знаешь ли.
Склероз. Удобная болезнь, которая включалась и выключалась по желанию свекрови. Когда нужно было помнить, какую именно колбасу не любит Павел или во сколько точно Татьяна вернулась с работы на пять минут позже обычного — никакого склероза не было. А когда речь шла о важных для невестки вещах — тут же включалась избирательная амнезия.
Татьяна понимала, что спорить бесполезно. Она видела в глазах свекрови торжество. Раиса Петровна добилась своего — показала, кто в доме хозяин. И Павел, как всегда, был на стороне матери.
— Я пойду искать по соседям, — сказала Татьяна и направилась к выходу.
— Да не позорься ты! — окликнула её свекровь. — Что люди подумают? Что мы тебе украшений не покупаем, что ли? Ходит тут, побирается по квартирам!
Татьяна остановилась. Медленно повернулась. В её глазах полыхал такой гнев, что Раиса Петровна невольно отступила на шаг.
— Знаете что, Раиса Петровна? Я всё поняла. Вы специально это сделали. Вы прекрасно знали, что значит для меня эта шкатулка. И вы специально от неё избавились.
— Как ты смеешь! — возмутилась свекровь, прижимая руку к сердцу. — Павел, ты слышишь, что она говорит?!
— Таня, извинись перед мамой, — потребовал Павел, поднимаясь с дивана.
— Извиниться? — Татьяна рассмеялась. Смех получился горький, надломленный. — За что? За то, что говорю правду? Твоя мать методично уничтожает всё моё! Помнишь мою любимую кружку? Разбилась. Случайно. Мой халат? Испортился при стирке. Случайно. Мои книги? Отдала в библиотеку, пока меня не было. Случайно!
— Ты параноик! — взвизгнула Раиса Петровна. — Я тебе добра желаю, а ты…
— Добра? — Татьяна подошла ближе. — Вы мне добра желаете? Вы меня ненавидите с первого дня! Потому что я посмела забрать у вас вашего драгоценного сыночка!
— Никого ты не забирала! — огрызнулась свекровь. — Он как жил со мной, так и живёт! И будет жить! А ты… ты временная!
Вот оно. Наконец-то прозвучало вслух то, что витало в воздухе все эти три года. Татьяна — временная. Гостья. Чужая. Та, от которой рано или поздно избавятся.
— Мам! — Павел попытался вмешаться, но было поздно.
— Что «мам»? — Раиса Петровна повернулась к сыну. — Я тебя растила, ночей не спала, всю жизнь тебе отдала! А она что? Пришла на всё готовое! Живёт в моей квартире, ест мою еду…
— Я покупаю еду! — крикнула Татьяна.
— На мои деньги!
— На мою зарплату!
— Которую ты тратишь на ерунду всякую! Косметика, тряпки… А я на пенсию свою сына кормлю!
Это было неправдой. Вопиющей ложью. Татьяна отдавала большую часть зарплаты на общие нужды. А Раиса Петровна тратила свою немаленькую пенсию исключительно на себя — на походы к косметологу, на новые наряды, на встречи с подружками в кафе.
— Знаете что? — Татьяна сделала глубокий вдох. — Я устала. Устала оправдываться. Устала доказывать. Устала бороться за место в этом доме.
Она повернулась к Павлу.
— А ты… Ты даже не мужчина. Ты просто большой ребёнок, который так и не смог отлепиться от маминой юбки.
— Таня! — Павел покраснел. — Как ты можешь…
— Могу. И скажу ещё больше. Твоя мать права — я здесь временная. Но не потому, что она меня выживает. А потому, что я сама больше не хочу здесь оставаться.
Татьяна пошла в спальню. Павел двинулся за ней, но мать схватила его за руку.
— Пусть идёт! Пусть остынет! Вечно она истерики устраивает!
В спальне Татьяна достала с антресолей чемодан. Тот самый, с которым три года назад переехала в эту квартиру, полная надежд и иллюзий. Она открыла шкаф и начала складывать вещи.
Павел появился в дверях через пять минут.
— Ты что делаешь?
— Не видишь? Собираюсь.
— Куда?
— К родителям.
— Таня, не глупи. Ты же понимаешь, что мама не со зла. Она просто… такой человек.
Татьяна остановилась и посмотрела на мужа. В его глазах был страх. Не потому, что он боялся её потерять. А потому, что боялся объяснений с матерью. Боялся, что придётся выбирать. Хотя кого она обманывала — выбор он сделал давно.
— Павел, ответь мне честно. Только честно. Ты веришь, что твоя мать случайно отдала мою шкатулку?
Он молчал. Долго молчал, глядя в пол.
— Ответь! — потребовала Татьяна.
— Я… Я думаю, мама просто не придала значения…
— Врёшь, — отрезала Татьяна. — Ты прекрасно знаешь, что она сделала это специально. Как и всё остальное. Но тебе проще закрыть глаза, чем защитить свою жену.
— Она моя мать!
— А я твоя жена! Или уже бывшая?
Павел подошёл ближе, попытался взять её за руку.
— Таня, давай поговорим спокойно. Мы найдём твою шкатулку. Мама вспомнит, кому отдала…
— Она не вспомнит. Потому что она её не отдавала соседке. Скорее всего, выбросила. Или продала. Или спрятала, чтобы потом «случайно найти» и выглядеть героиней.
— Ты несправедлива к ней!
— А она справедлива ко мне? — Татьяна вырвала руку. — Знаешь, что сказала мне твоя мать в день нашей свадьбы? Когда мы остались вдвоём в комнате? Она сказала: «Запомни, девочка. Павлик — мой сын. Был моим, останется моим. А ты… ты можешь родить ему детей и уйти. Дети останутся здесь, с бабушкой. А ты будешь никем».
Павел побледнел.
— Она не могла такого сказать…
— Могла и сказала. И знаешь что? Она оказалась права. Я действительно здесь никто. Временная. Чужая. Невестка, которую терпят, пока она полезна.
Татьяна защёлкнула замки чемодана.
— Таня, подожди. Не уходи. Давай я поговорю с мамой…
— О чём? О том, что нужно быть повежливее со мной? Не показывать так явно свою неприязнь? Павел, твоя мать никогда меня не примет. А ты никогда не встанешь на мою сторону. Потому что ты трус.
Это слово — «трус» — повисло в воздухе как пощёчина. Павел отшатнулся, словно его ударили.
— Я не трус. Я просто пытаюсь сохранить мир в семье.
— В чьей семье? У тебя с матерью? Потому что нашей с тобой семьи не существует. Есть ты, твоя мама и я — временное неудобство, которое живёт в вашей квартире.
Татьяна подняла чемодан. Он был тяжёлый, но она не попросила помощи. Знала — бесполезно.
В гостиной Раиса Петровна сидела в кресле с видом оскорблённой невинности. Увидев невестку с чемоданом, она театрально вздохнула.
— Вот и славно. Нечего тут истерики устраивать. Иди к своим родителям, пожалуйся на злую свекровь. Может, они тебя пожалеют.
Татьяна остановилась.
— Знаете, Раиса Петровна, вы победили. Вы добились своего. Ваш сын снова полностью ваш. Надеюсь, вы будете счастливы вдвоём.
— Мы и так счастливы! — выпалила свекровь. — Без твоих скандалов и претензий!
— Мам! — Павел попытался вмешаться, но было поздно.
Татьяна усмехнулась.
— Знаете, что самое грустное? Я любила вашего сына. По-настоящему любила. И готова была полюбить вас, принять как мать. Но вы не дали мне шанса. Вы с первого дня решили, что я враг. И сделали всё, чтобы я им стала.
— Не прикидывайся жертвой! — взвизгнула Раиса Петровна. — Ты пришла в мой дом, чтобы забрать моего сына!
— Я пришла, чтобы создать с ним семью. Но вы правы — в вашем доме для новой семьи места нет. Есть место только для вас и вашего взрослого ребёнка, который так и не научился жить самостоятельно.
Татьяна посмотрела на Павла. Он стоял между ней и матерью, растерянный, жалкий. И в этот момент она поняла, что не злится на него. Ей было его жаль. Он навсегда останется маленьким мальчиком, который боится расстроить маму.
— Прощай, Павел. Будь счастлив. Если сможешь.
Она вышла из квартиры, аккуратно закрыв за собой дверь. Спускаясь по лестнице, она услышала, как наверху начался скандал. Павел кричал на мать, она кричала в ответ. Но Татьяна знала, чем это закончится. Через полчаса Раиса Петровна заплачет, схватится за сердце, и Павел бросится её успокаивать. Потом она приготовит ему его любимые котлеты, и они будут ужинать вдвоём, обсуждая, какая истеричка эта Татьяна.
На улице было холодно. Январский ветер пробирался под пальто, но Татьяне было всё равно. Она достала телефон и набрала номер мамы.
— Мам? Это я. Можно я поживу у вас какое-то время?
— Конечно, доченька! Что случилось?
— Потом расскажу. Я еду.
— Жду. Папа сейчас поедет тебя встретить. Где ты?
Татьяна назвала адрес и убрала телефон. Она стояла на остановке, держа в руке чемодан, и вдруг почувствовала странное облегчение. Словно с плеч свалился тяжёлый груз. Три года она пыталась заслужить любовь свекрови, доказать, что достойна её сына. Три года терпела унижения, оскорбления, мелкие и крупные пакости. И всё это время Павел делал вид, что ничего не замечает.
Подъехала машина отца. Он вышел, молча взял у неё чемодан, обнял.
— Всё будет хорошо, доченька.
— Знаю, пап. Уже хорошо.
И это была правда. Ей было больно терять мужа, которого любила. Больно осознавать, что три года жизни потрачены впустую. Но ещё больнее было бы остаться. Остаться в том доме, где она всегда будет чужой. Где свекровь будет продолжать её унижать, а муж — делать вид, что всё в порядке.
Через месяц Павел позвонил. Просил вернуться, обещал, что всё изменится. Говорил, что поговорил с матерью, что она готова извиниться.
— Она нашла шкатулку? — спросила Татьяна.
— Нет, но…
— Тогда нам не о чем говорить.
— Таня, ну нельзя же из-за какой-то коробки рушить семью!
— Семья разрушилась не из-за коробки, Павел. А из-за того, что в ней не было места для меня. Твоя мать это ясно дала понять. А ты с ней согласился.
— Я не согласился! Я просто…
— Ты просто промолчал. Что ещё хуже.
Она положила трубку. Больше он не звонил. Через полгода пришли документы о разводе. Татьяна подписала не глядя.
Позже, через общих знакомых, она узнала, что Павел так и живёт с матерью. Раиса Петровна рассказывает всем, какая ужасная невестка ей попалась — неблагодарная, скандальная, сбежала неизвестно к кому. Павел молчит. Как всегда молчит.
А Татьяна? Татьяна начала новую жизнь. Сняла маленькую квартирку, устроилась на новую работу. И однажды, разбирая вещи родителей на даче, нашла старый фотоальбом бабушки. А в нём — фотографию той самой шкатулки. Бабушка стояла рядом, улыбалась, держа шкатулку в руках.
Татьяна долго смотрела на фотографию. И вдруг поняла — неважно, где сейчас эта шкатулка. Важно то, что память о бабушке жива. В сердце, а не в вещах. Как ни странно, права оказалась свекровь. Только вот свекровь говорила это не от доброты, а от желания причинить боль.
Татьяна убрала фотографию в рамку и поставила на полку в своей новой квартире. Рядом положила новую шкатулку — простую, деревянную, купленную на блошином рынке. В неё она складывала новые воспоминания — билеты с концертов, открытки от друзей, маленькие сувениры из путешествий.
Жизнь продолжалась. Без свекрови, без слабовольного мужа, без постоянных унижений. И эта жизнь была настоящей. Своей. Свободной.
