— Ты опять опоздала! — голос Валентины Ивановны раздался еще из прихожей, резкий, словно хлестнул по воздуху. — Сколько можно, Марина? У тебя работа или бог знает что?
Марина не обернулась. Стояла у раковины, смывала с тарелок засохшие остатки макарон. Вода шумела, но голос матери пробивался сквозь любой шум.
— Мам, я задержалась из-за совещания, — устало ответила она, не поворачиваясь. — Большой проект закрывали.
— Совещание! — мама уже стояла в дверях кухни, руки на бедрах. — Я вот тоже в жизни на совещания ходила, но домой вовремя приходила. А ты… Вечно у тебя оправдания!
Марина выключила воду, вытерла руки о полотенце и повернулась.
— Я взрослая женщина. Могу сама решать, когда приходить домой.
— Взрослая? — Валентина Ивановна усмехнулась, глаза сузились. — Взрослая — это когда живешь отдельно, а не на маминой шее!
Слова ударили как пощечина. Марина вдохнула, сдерживаясь, чтобы не ответить резко.
— Мам, мы же договаривались, что временно. После развода…
— После развода прошел год, Марина! Год! — перебила мать. — Сколько можно временно?
Марина села за стол. Ноги дрожали. Усталость накатила тяжелой волной. Рабочие дни растягивались до ночи, проекты горели, начальство требовало все больше, а дома — вот это. Вечная война.
— Мам, я коплю. Хочу взять ипотеку. — Слова вырвались неожиданно, будто сами.
Тишина зависла в воздухе. Валентина Ивановна медленно села напротив, глядя пристально, как на чужого человека.
— И давно ты это решила? — спросила холодно.
— Несколько месяцев назад.
— А мне почему не сказала?
— Потому что ты бы не одобрила.
Мама усмехнулась, но глаза ее потемнели.
— Значит, тайком. За моей спиной. — Она встала, начала убирать со стола, стуча посудой так, будто мстила за каждое слово. — Вот так теперь, да? Мать лишняя.
Марина поднялась.
— Мам, я не враг тебе. Просто хочу жить отдельно.
— А я тебе мешаю? — обернулась мать. — Мешаю, да?
— Нет. Просто хочется иметь свой дом.
— Дом! — Валентина Ивановна рассмеялась, но смех был нервным, колючим. — Ты не дом хочешь, ты от меня сбежать хочешь!
Марина промолчала. Спорить было бессмысленно.
На следующий день напряжение в квартире можно было резать ножом. Мама ходила молча, демонстративно шумела кастрюлями, громко закрывала шкафчики. Марина старалась не попадаться ей на глаза.
На работе все шло хорошо: проект подписали, премию обещали в следующем месяце. Но вместо радости — страх. Она знала: мама обязательно почувствует неладное.
И почувствовала.
— Маринка, — сказала как-то вечером, нарочито спокойно, — ты зарплату получила?
— Получила.
— И где деньги?
— В банке.
— На карте?
— Угу.
— Дай мне посмотреть.
— Зачем?
— Хочу понимать, сколько у нас есть на хозяйство.
Марина сделала вид, что не слышит. Налила чай, поставила чашку на стол.
— Мам, я же тебе оставила на продукты.
— Оставила! — Валентина Ивановна фыркнула. — Думаешь, я не замечаю, что тратишь меньше? Что деньги где-то прячешь?
Марина подняла глаза.
— Прекрати. Это уже паранойя.
— Паранойя? — мама ударила ладонью по столу. — Я тебя растила, с детства вкладывала все, что могла, а теперь я — паранойя?
— Мам, я просто коплю. На будущее.
— На будущее? А у меня, значит, будущего нет? Только у тебя?
Марина замолчала. Невозможно было объяснить. Сколько бы она ни пыталась говорить спокойно, мама слышала одно — предательство.
Вечером Марина закрылась в комнате, включила ноутбук. На экране — таблица расходов и доходов. Она тщательно вела учет, почти по копейке. На счете уже было восемьсот пятьдесят тысяч. Еще пару месяцев — и можно подавать заявку на ипотеку.
В дверь постучали.
— Можно?
— Входи.
Мама заглянула, улыбалась слишком натянуто.
— Я тут кофе заварила. Хочешь?
— Нет, спасибо.
— Ты чего такая хмурая?
— Устала.
Мама подошла ближе, присела на край кровати.
— Марин, я ведь не враг тебе. Просто беспокоюсь. Ты одна, без мужа, без поддержки. А я рядом. Неужели так тяжело сказать правду?
Марина вздохнула.
— Мам, я все сказала. Я коплю на квартиру.
— На квартиру… — Валентина Ивановна кивнула. — А могла бы вложить в ремонт. Тебе же жить тут удобно.
— Мне удобно, но я хочу свое жилье.
— Так и знала. Ты от меня бежишь.
— Не убегаю. Просто… хочу тишины.
— Тишины? То есть я тебе мешаю?
Марина прикусила губу.
— Мам, я не хочу ругаться.
— А я и не ругаюсь, — мама встала, пошла к двери. — Просто неприятно, когда родная дочь от тебя прячется, как от врага.
Дверь тихо закрылась, но ощущение вины ударило сильнее, чем любой крик.
Следующие дни прошли в ледяном молчании. Марина уходила на работу раньше обычного, возвращалась поздно. Дома — та же картина: мама молчала, но взгляд говорил больше слов.
В субботу, когда Марина собиралась на встречу с коллегами, Валентина Ивановна снова заговорила.
— А ты куда?
— В кафе. У Светы день рождения.
— С мужчинами там будешь?
— Может быть.
— И это тебе не стыдно? Только развелась, а уже…
Марина подняла сумку.
— Мам, хватит.
— Хватит? Это я должна терпеть твое поведение?
— Поведение? Я просто живу свою жизнь.
— А кто меня пожилую смотреть будет, когда ты уедешь?
— Мам, ты не старая. У тебя полно подруг, соседей…
— А дочь — не человек, да? Все, что я делала, не в счет!
— Мам…
— Иди, иди! Танцуй там со своими коллегами! А потом придешь и скажешь, что копишь на “свое жилье”. Знаю я, чем это кончается.
Марина хлопнула дверью. На лестнице пахло мокрым бетоном и кошачьим кормом. Дождь барабанил по крыше, и она впервые почувствовала, как сильно хочет уйти. Просто уйти — куда угодно.
Поздно вечером она вернулась. Свет в кухне горел. Мама сидела за столом, перед ней — телефон Марины.
— Откуда у тебя это? — спросила Марина.
— Нашла. Лежал в сумке.
— Ты рылась в моих вещах?
— Я мать! — ответила Валентина Ивановна. — У меня право знать, что творится в доме!
Марина шагнула вперед, но мама подняла телефон повыше.
— Девятьсот тысяч рублей, Марина! Девятьсот! — голос сорвался. — Ты что, с ума сошла? Откуда такие деньги?
— Копила.
— Лжешь!
— Не лгу. С зарплаты.
— И молчала все это время?
Марина кивнула.
— Потому что знала, что ты начнешь вот это.
Мама вскочила.
— Вот это? Это я виновата, что ты копишь от меня тайком?
— Мои деньги, мам.
— Не смей! Пока живешь в моем доме — твои деньги мои тоже!
— Нет! — впервые за долгое время Марина закричала. — Это мои! Я не обязана отчитываться!
Повисла тишина. Только дождь за окном шумел.
Валентина Ивановна медленно подошла к дочери, глаза полны злости и боли.
— Тогда иди. Раз у тебя свои деньги, свое мнение — иди.
Марина стояла неподвижно. Потом просто сказала:
— Хорошо.
И ушла в комнату собирать вещи.
— Значит, уходишь? — голос Валентины Ивановны дрожал, но был твердый.
Марина стояла в прихожей с чемоданом. Куртка застегнута, ключи уже лежали в кармане.
— Да.
Мама молчала. Сжимала платок, будто собиралась выжать из него хоть слово, но не могла.
— И куда? — спросила наконец.
— Нашла квартиру. В пригороде, недалеко от офиса.
— Сняла?
— Купила, — ответила Марина тихо. — Сегодня оформила.
Тонкие пальцы матери дрогнули. Платок упал на пол.
— Купила… — повторила она с каким-то растерянным смешком. — Значит, все-таки сделала по-своему.
Марина кивнула.
— Мам, я не против тебя. Просто мне нужно начать заново.
— Начать заново, — мать повторила, словно пробуя слова на вкус. — А я, значит, просто эпизод из твоей прошлой жизни?
Марина вздохнула.
— Мам, не начинай.
— Нет, скажи! — мать шагнула ближе. — Я тебе мешала? Я плохо тебя вырастила? Я в чем виновата?
— Ни в чем, — Марина говорила спокойно, но внутри все кипело. — Просто ты не отпускаешь.
— Не отпускаю? А должна? Я всю жизнь за тебя держалась! С отцом, когда ушел, я же осталась ради тебя!
— Мам, это было твое решение.
— Решение? Да я все ради тебя делала! А ты… ты даже не хочешь, чтобы я знала, где ты живешь!
Марина помолчала.
— Может, потом скажу. Когда успокоимся обе.
— То есть сейчас ты меня боишься? — глаза матери блеснули. — Боишься, что приду и испорчу тебе жизнь?
Марина не ответила. Взяла чемодан, надела ботинки.
Мама вдруг рванулась к двери, встала поперек.
— Не пущу! Пока не объяснишь, почему вот так — тайком! Почему не сказала сразу, что копишь на квартиру?!
— Потому что знала, чем это кончится, — выдохнула Марина. — Этим. Вот этим разговором!
Обе замолчали. Только старые часы на стене тикали, отмеряя время между ними.
— Ладно, — сказала Марина, уже не глядя на мать. — Я все равно уйду.
— Уйдешь — не возвращайся! — выкрикнула Валентина Ивановна. — Даже если на коленях приползешь — не открою дверь!
— Хорошо, — ответила Марина просто.
И вышла.
Переезд занял один день. Новая квартира — маленькая, однокомнатная, на окраине. Дом панельный, стены тонкие, слышно, как сосед сверху ругается с женой. Но Марину это не раздражало — наоборот, было ощущение жизни, не театра, где все под контролем.
Она разложила вещи, поставила чайник. Когда тот зашипел, села на подоконник и просто слушала — тишину, без маминых шагов, без вечных “ты где?”, “почему поздно?”, “зачем столько косметики?”.
Но радость длилась недолго.
Вечером — звонок. “Мама”.
Марина уставилась на экран. Сердце стучало, как будто кто-то бил молотком изнутри. Ответить?
Нет.
Звонок повторился. Потом еще. Потом — сообщения. Одно за другим.
“Я не сплю. Где ты живешь?”
“Ты хоть ела?”
“Я все думала, может, я не права была…”
“Но ты тоже могла бы объяснить нормально!”
Марина пролистала вниз.
“Если не ответишь — приду на работу.”
— Вот черт… — прошептала она.
На следующий день мама действительно пришла. В офис.
Марина сидела за компьютером, когда из-за спины услышала знакомый голос:
— Девушка, мне нужно к Марине Петровой. Я ее мать.
Коллеги обернулись. Несколько человек прыснули от неловкости. Марина поднялась, сердце ухнуло вниз.
— Мам, зачем ты здесь?
— Разговор есть, — голос ровный, но взгляд — острый, цепкий. — На минутку выйдем.
В коридоре Валентина Ивановна заговорила сразу, не давая дочери опомниться.
— Ты что, издеваешься? Телефон не берешь, дома не появляешься! Я места себе не нахожу!
— Мам, я не обязана отчитываться. Я на работе.
— Да плевать мне на твою работу! Я тебе мать! — и уже тише, сквозь зубы: — У тебя совесть есть вообще?
— Мам, — Марина сжала кулаки. — Мы взрослые люди. Хватит устраивать сцены.
— Сцены?! Это я сцены? Да если бы ты не вела себя как чужая, я бы сюда и не пришла!
Мимо проходила начальница. Окинула Валентину Ивановну оценивающим взглядом, потом посмотрела на Марину — и ушла, ничего не сказав. Но Марина уже знала: разговор будет неприятный.
— Все, — сказала она тихо. — Уходи, мам. Пожалуйста.
— Не уйду! Пока не пообещаешь, что хотя бы иногда будешь приезжать!
— Не сейчас! — сорвалась Марина. — Уходи, прошу!
Мама замерла. Потом вдруг — будто что-то щелкнуло — выпрямилась, поправила пальто.
— Ну и ладно, — сказала холодно. — Живи как хочешь. Только потом не прибегай, когда плохо станет.
— Не прибегу, — прошептала Марина.
И смотрела, как мама уходит, не оборачиваясь.
После этого — тишина. Ни звонков, ни сообщений. Даже на праздники.
Марина иногда ловила себя на мысли, что проверяет телефон в надежде увидеть знакомое имя. Но нет.
Жизнь постепенно выровнялась. Работа шла, появились новые знакомые, вечером она смотрела сериалы, готовила, иногда звонила подруге Свете. Казалось — все стабильно.
Но однажды вечером пришло письмо. Настоящее, бумажное. Почерк мамин.
«Маринка, здравствуй. Пишу, потому что не могу позвонить — ты все равно не берешь трубку. Я, может, не права была. Просто тяжело, когда всю жизнь рядом, а потом пусто. Я старею, Марин. Мне страшно. Не осуждай. Валентина Ивановна.»
Письмо дрожало в руках. Слезы жгли глаза, но она не плакала. Просто сидела и молчала.
Через неделю Марина все же поехала. Без звонка, без предупреждения.
Подъезд тот же, запах все тот же — смесь старого пола и вареного картофеля.
Дверь открылась не сразу. Мама стояла в халате, похудевшая, волосы седые.
— Ты пришла… — прошептала она.
Марина кивнула.
— На пять минут.
— Заходи, — мама отступила в сторону.
На кухне — привычная чашка с трещиной, чайник старый, шипит. Мама налила чай, поставила перед ней.
— Я не знала, как быть, — сказала она тихо. — Все думала, если уйдешь, я останусь одна. А потом поняла — я сама тебя отпугнула.
Марина молчала. Только смотрела на руки матери — сухие, с морщинами, знакомые до боли.
— Я ведь просто боялась, — продолжала мама. — Что ты одна не справишься. Что тебя снова обидят.
— Мам, — наконец сказала Марина. — Я справляюсь. Я не ребенок.
— Знаю, — кивнула Валентина Ивановна. — Но для меня ты все равно дочь. И это не отменить.
Тишина повисла между ними. Тяжелая, но уже не враждебная.
Марина вздохнула.
— Я не вернусь жить сюда.
— Не прошу, — мама улыбнулась слабо. — Только приезжай иногда. Хоть чай попить. Без криков.
— Хорошо, — сказала Марина. — Иногда буду.
Позже, когда она вышла из дома, на улице моросил мелкий дождь. Воздух пах землей и свободой.
Марина шла к метро и вдруг поняла: впервые за долгое время ей не хотелось бежать. Не было злости, только усталое, но чистое ощущение — все встало на свои места.
Она больше не девочка, которая ищет одобрения. Не дочка, которая боится осуждения.
Она — женщина, у которой наконец есть свой дом, свой выбор и своя жизнь.
И, может быть, когда-нибудь они с мамой смогут просто сидеть за одним столом — без контроля, без упреков, без боли.
Просто как две взрослые женщины, у которых одна общая история.
