— Да, мам, всё хорошо. Целую, пока, — Артём торопливо закончил разговор и бросил телефон на диван экраном вниз. — Мама звонила, спрашивала, как у нас дела.
Лена, которая развешивала на сушилке крошечные Мишины ползунки, замерла. Что-то в его голосе — слишком поспешное, слишком фальшивое — заставило ее насторожиться. За последние месяцы, после изгнания свекрови, их жизнь вошла в спокойное, почти счастливое русло. Они заново учились быть семьей, и Лена начала верить, что худшее позади. Но сейчас по ее спине пробежал знакомый холодок.
— Странно, — медленно произнесла она, поворачиваясь к нему. — Она мне полчаса назад звонила с тем же вопросом. Забыла, что ли?
Артём на секунду замер. Его глаза метнулись к телефону, потом на жену. На лице промелькнула паника, которую он тут же попытался скрыть за небрежной улыбкой.
— А… да? Ну, ты же знаешь маму. Заболталась, наверное. Память уже не та. Пойду я, в ванной кран посмотрю, что-то капать начал.
Он почти выбежал из комнаты. Лена осталась одна. Тишину нарушало только тиканье настенных часов. Она посмотрела на телефон, лежащий на диване. Чужой, черный прямоугольник, который вдруг показался ей ящиком Пандоры. Она никогда не лазила в его телефоне. Никогда. Доверие — вот на чем она пыталась заново выстроить их разрушенный мир. Но сейчас интуиция кричала, выла сиреной, заглушая все доводы разума.
Руки дрожали, когда она взяла его телефон. Пароль. Она знала его — дата их свадьбы. Банально и просто. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Последние звонки. Верхний номер был подписан «Сергеич Сантехник». Она нахмурилась. Артём сам прекрасно чинил любую сантехнику, зачем ему мастер? И почему он сказал, что звонила мама?
Она нажала на вызов. Длинные гудки. Наконец, на том конце ответил усталый женский голос.
— Алло.
Лена молчала, не зная, что сказать.
— Артём, это ты? — с надеждой спросил голос. — Что-то случилось? Деньги еще не пришли. Сонечке сапожки зимние надо покупать, ты же знаешь.
Сонечка. Деньги. Сапожки. Эти слова, произнесенные незнакомой женщиной, сложились в страшную, уродливую картину. Лена беззвучно нажала отбой. Воздуха не хватало. Она опустилась на диван, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
Кто такая Сонечка? Почему Артём посылает им деньги? Почему этот номер записан как «Сергеич Сантехник»? И почему… почему он сказал, что звонила мама? Ответ пришел сам собой, холодный и липкий, как змея. Мама знала.
Она открыла мессенджеры. Переписка с «Сергеичем» была несколько раз в месяц. Короткие, деловые сообщения. «Перевел». «Получила, спасибо». «У Сони температура была, вызывали врача». И фотографии. Маленькая девочка с огромными голубыми глазами и русыми кудряшками. Она сидела на качелях, лепила куличики в песочнице, обнимала большого плюшевого медведя. Лена листала фото, и мороз пробегал по коже. Эта девочка была невероятно похожа на Артёма. Те же брови, тот же изгиб губ, тот же упрямый подбородок.
Она открыла последнее фото. Девочка, лет пяти, стояла рядом с пожилой женщиной. Они улыбались в камеру. И этой женщиной была Анжела Викторовна.
Всё. Пазл сложился. Лена откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. Боли не было. Была только оглушающая, звенящая пустота. Предательство оказалось гораздо глубже и страшнее, чем она могла себе представить. Ее муж жил двойной жизнью. А его мать была соучастницей, главным режиссером этого гнусного спектакля.
Она услышала шаги. В комнату вошел Артём, вытирая руки тряпкой.
— Всё, починил. Просто прокладку надо было подтянуть.
Он увидел свое отражение в ее мертвых глазах, увидел телефон в ее руке, и его лицо посерело.
— Лена… ты…
— Кто такая Сонечка? — тихо, без выражения спросила она.
Он рухнул на кресло, обхватив голову руками.
— Лена, я все объясню. Это не то, что ты думаешь…
— Не то, что я думаю? — ее голос начал дрожать, набирая силу. — А что я думаю, Артём?! Что у моего мужа есть ребенок, о котором я ничего не знаю?! Что он годами врал мне в лицо?! Что его мать, которая учила меня, как растить НАШЕГО сына, всё знала и покрывала тебя?! Что я не так думаю?!
Он молчал, сжавшись в комок.
— Это моя дочь, — наконец выдавил он.
— Твоя дочь, — повторила она, как эхо. — Сколько ей лет?
— Пять.
— Пять, — она вскочила, начиная метаться по комнате. — Пять лет! Мы с тобой знакомы шесть! Значит, когда мы начали встречаться, когда ты делал мне предложение, когда я носила под сердцем Мишу… ты всё знал! Ты знал, что у тебя есть дочь, и молчал!
— Я боялся, — прошептал он. — Боялся тебя потерять. Это случилось еще до тебя. Ну, почти. Мы с Мариной расстались, а через пару месяцев она позвонила и сказала, что беременна. Я не поверил сначала, думал, шантаж. Потом, когда Соня родилась… я сделал тест ДНК. Она моя. Я не мог ее бросить, Лен!
— Бросить? — она истерически рассмеялась. — Ты не бросил ее, ты бросил меня! Ты бросил нашего сына! Ты построил всю нашу жизнь на лжи! А твоя мать! Святая женщина! Она приезжала к своей внучке, дарила ей подарки, а потом приходила к нам и рассказывала мне, что я плохая мать для ее единственного внука!
Слезы хлынули из ее глаз. Горячие, злые слезы обиды и бессилия.
— Зачем, Артём? Зачем?!
— Мама сказала, что так будет лучше. Что это позор… ребенок вне брака. Она боялась, что ты уйдешь, что соседи будут говорить… Она убедила меня, что нужно просто помогать деньгами и не афишировать. Сказала, что со временем все как-нибудь утрясется.
— Утряслось?! — закричала Лена. — Ты называешь это «утряслось»?! Я живу в паутине лжи, а ты говоришь, что все утряслось?!
Она подошла к нему вплотную и посмотрела в его заплаканные глаза.
— Убирайся.
— Лен, пожалуйста…
— Убирайся из моего дома! — отчеканила она, вкладывая в эти слова всю свою боль. — Собирай вещи и уходи. К маме. К «Сергеичу Сантехнику». Куда угодно. Я не хочу тебя видеть.
Он ушел через час, раздавленный и жалкий. Лена осталась одна в гулкой тишине квартиры. Она ходила из комнаты в комнату, механически убирая разбросанные игрушки, поправляя подушки. А потом зашла в детскую. В кроватке, обняв плюшевого зайца, спал Миша. Он был так похож на отца. И на ту девочку с фотографии. Ее сын. И ее… сестра.
Лена опустилась на пол рядом с кроваткой и зарыдала. Не от гнева, а от острой, пронзительной жалости. Жалко было себя, обманутую и растоптанную. Жалко было Мишу, который теперь будет расти без отца. И до боли, до слез было жалко ту маленькую девочку, Соню, которая была ни в чем не виновата. У нее был отец, который приходил к ней тайком, как вор, и бабушка, которая учила его лгать.
На следующий день она поехала к свекрови. Анжела Викторовна открыла дверь и, увидев Лену, испуганно отшатнулась.
— Леночка? А что ты тут…
— Я все знаю, — оборвала ее Лена, проходя в квартиру. — Про Соню. Про вашу ложь.
Она села на стул в маленькой, заставленной старой мебелью кухне.
Анжела Викторовна засуетилась, ставя чайник.
— Я… я хотела как лучше, Леночка. Для семьи. Чтобы не было позора…
— Позора? — Лена посмотрела на нее тяжелым взглядом. — Позор — это не ребенок, рожденный вне брака. Позор — это врать самым близким людям. Позор — это играть на два фронта, изображая любящую бабушку здесь и там. Вы сломали жизнь своему сыну. Вы сломали жизнь мне. И вы сломали жизнь двум своим внукам, которые теперь будут расти в неполных семьях. И все из-за вашего страха, «что скажут люди»!
Свекровь опустилась на табуретку, закрыв лицо руками.
— Я дура старая… Думала, спасаю репутацию Артёма… Он ведь так тебя любит. Боялся, что бросишь его, если узнаешь.
— Любит? — горько усмехнулась Лена. — Любовь — это доверие. А он со своей любовью и с вашей помощью втоптал мое доверие в грязь. Я пришла сказать вам только одно. Больше вы моего сына не увидите. Никогда. Я оформлю запрет на общение через суд. И если вы попробуете приблизиться к Мише, я вызову полицию.
Она встала и пошла к выходу.
— Постойте! — Анжела Викторовна вскочила. В ее глазах стояли слезы. — Лена, не надо! Не лишай меня внука! Я все осознала!
— Поздно, — холодно бросила Лена и вышла, захлопнув за собой дверь.
Она шла по улице, и морозный воздух обжигал лицо. Она чувствовала себя опустошенной, но в то же время свободной. Она разорвала последние нити, которые связывали ее с этой лживой, токсичной семьей.
Вечером позвонила Света. Услышав сдавленный голос подруги, она через полчаса была у нее с бутылкой вина и большим тортом.
— Ешь, — приказала она, отрезая Лене огромный кусок. — Тебе нужны эндорфины. А теперь рассказывай.
Лена рассказала все. Света слушала молча, только желваки ходили на ее скулах.
— Козлы, — наконец вынесла она вердикт, когда Лена закончила. — Оба. Что делать будешь?
— Разводиться, — без колебаний ответила Лена. — Подам на алименты.
— Правильно. Кстати, насчет алиментов. Знаешь, как они по закону делятся? Если у мужчины двое детей от разных браков, то на двоих он должен выплачивать треть своего заработка. То есть, по одной шестой на каждого ребенка.
Лена удивленно посмотрела на подругу.
— Откуда ты знаешь?
— Интересовалась для себя, — уклончиво ответила Света. — Важно то, что ты должна подать заявление в суд на взыскание алиментов на содержание Миши в размере 1/6 от всех видов заработка Артёма. И та женщина, Марина, должна сделать то же самое. Иначе, если подашь только ты, тебе могут присудить 1/4, а он будет скрывать второго ребенка. Ты должна защитить права своего сына. И, как ни странно, права той девочки тоже.
Эта мысль поразила Лену. Защищать права ребенка, который был живым доказательством предательства ее мужа. Но Света была права. Дети не должны страдать из-за глупости и трусости взрослых.
Неделя прошла в тумане. Консультации с юристом, сбор документов, бессонные ночи. Артём звонил и писал каждый день. Умолял, просил прощения, клялся, что все исправит. Лена не отвечала. Она должна была остыть, все обдумать.
Однажды вечером в дверь позвонили. На пороге стоял Артём. Вид у него был ужасный: осунувшийся, небритый, с красными от бессонницы глазами. В руках он держал тонкую папку.
— Лена, я не уйду, пока ты меня не выслушаешь. Пять минут. Прошу.
Она колебалась, но потом все же впустила его. Миша спал в своей комнате.
Они сели на кухне, как два чужих человека.
— Я знаю, что не заслуживаю прощения, — начал он тихо. — То, что я сделал — нет, то, что мы с матерью сделали — это чудовищно. Я трус. Я всю жизнь боялся ее разочаровать, а в итоге чуть не потерял тебя. Я не прошу, чтобы ты меня простила. Я прошу дать мне шанс. Не как мужу. А как отцу. Отцу Миши. И отцу Сони.
Он открыл папку.
— Я подал в суд на установление отцовства и порядка общения с Соней. Официально. Чтобы все было по закону. Чтобы она носила мою фамилию. Вот исковое заявление. Я поговорил с Мариной. Она согласилась. Я хочу, чтобы мои дети знали друг о друге. Чтобы они были братом и сестрой. И я хочу, чтобы они оба знали, что у них есть отец, который их любит. Даже если он идиот.
Он положил перед ней еще один документ.
— Это договор найма. Я снял квартиру. Себе. Я больше не буду жить у мамы. Я должен стать взрослым, Лена. Наконец-то.
Он поднял на нее глаза, полные слез.
— Я буду платить алименты. Обоим. Все, что положено. Я продам машину, если нужно. Я найду вторую работу. Я все сделаю, чтобы они ни в чем не нуждались. Только, пожалуйста… не запрещай мне видеться с Мишей. Он — все, что у меня есть. Ты и он.
Лена смотрела на него, и лед в ее сердце начал медленно таять. Она видела перед собой не маменькиного сынка, а мужчину, который наконец-то принял ответственность за свои поступки. Он не просил прощения. Он показывал делами, что готов меняться.
Она вспомнила спящего Мишу. Разве она имеет право лишать его отца? Отца, который, пусть и поздно, но пытается все исправить? И разве она имеет право ненавидеть маленькую девочку с его глазами?
— Я… я не знаю, Артём, — тихо сказала она. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя. Доверие — это как фарфоровая чашка. Если разбилась, можно склеить, но трещины останутся навсегда.
— Я знаю, — кивнул он. — Я буду ждать. Столько, сколько нужно. И я буду доказывать тебе каждый день, что я изменился.
Он встал, чтобы уйти.
— Артём, постой, — остановила его Лена. — Расскажи мне про нее. Про Соню. Какая она?
И он начал рассказывать. О том, как она любит рисовать, как смешно морщит нос, когда сердится, как боится темноты и обожает мыльные пузыри. Он говорил, и его лицо светлело. Лена слушала, и в ее душе боролись два чувства: ревность к той, другой жизни, и невольное сочувствие.
Она поняла, что ее битва еще не окончена. Но теперь это была битва не против свекрови или мужа. Это была битва за будущее своего сына. За его право иметь полноценную семью. Пусть и не такую, какой она ее себе представляла.
— Хорошо, — сказала она, когда он замолчал. — Ты можешь видеться с Мишей. По выходным. Здесь, у нас дома.
На его лице промелькнула такая благодарность, что у нее защемило сердце.
Она знала, что впереди долгий путь. Путь к прощению, к новому доверию, к построению какой-то новой, честной реальности. Но глядя на спящего сына, она понимала: опускать руки нельзя. Бороться можно и нужно всегда. Ради него. Ради себя. И, может быть, даже ради той маленькой девочки с папиными глазами, которая тоже заслуживала быть счастливой.
