— Паша, что это?
Голос Анны был тихим, почти шепотом, но в тишине их маленькой кухни он прозвучал как набат. Павел, отхлебнувший было чай, замер с кружкой на полпути ко рту. Он медленно поднял глаза на жену и увидел в ее руках их общую сберегательную книжку и несколько банковских выписок, которые он так неосмотрительно оставил в кармане рабочей куртки. Лицо его стало серым, как пыльная дорога, по которой целыми днями моталась его старенькая «Газель».
— Аня, ты… ты не так все поняла, — пробормотал он, ставя кружку на стол с таким стуком, что чай выплеснулся в блюдце.
— Я не так поняла? — Анна шагнула к столу, и ее голос окреп, наливаясь сталью. Она бросила бумаги на клеенку. — Пятнадцать тысяч. Двадцать. Снова пятнадцать. Каждый месяц, Павел! Уже почти год! Куда уходят эти деньги? Мы же откладывали на дачу, на мечту! Ты же знаешь, как я хочу этот маленький домик, свой огород, а не машинное масло…
Она осеклась. Глаза ее, обычно теплые, цвета лесного ореха, сейчас потемнели от обиды и боли. Павел избегал ее взгляда, уставившись на разлитый чай.
— Это маме, — выдавил он наконец. — Ей нужно. Пенсия маленькая, сама знаешь.
— Ирине Григорьевне? — Анна неверяще покачала головой. — Паша, мы каждую неделю привозим ей полные сумки продуктов. Я ей сшила новые шторы, ты починил всю сантехнику. Она ни в чем не нуждается! На что ей такие деньги? Она же не по заграницам ездит!
— Ну… лекарства, коммуналка… Мало ли у пожилого человека расходов, — он все еще не смотрел на нее, и эта трусливая увертливость ранила сильнее всего.
— Лекарства? Она сама хвасталась, что благодаря своему статусу «заслуженного учителя» получает большую часть бесплатно. А за квартиру ей положена субсидия! Паша, не лги мне! — она почти кричала. — Это наши деньги! Деньги, которые я зарабатывала, ночами сидя за швейной машинкой, выполняя левые заказы, чтобы каждая копейка шла в общую копилку! А ты… ты просто брал их и отдавал!
Павел наконец поднял на нее глаза, и в них плескалось отчаяние и упрямство.
— Она моя мать, Аня! Я не могу ей отказать.
— А я твоя жена! И мы — семья! Или у тебя семья — это только ты и мама, а я так, приложение? Рабочая сила, которая шьет и готовит?
Воздух в кухне стал густым и тяжелым. Молчание давило, прерываемое лишь тиканьем старых настенных часов. Мечта о даче, такая яркая и близкая, с запахом яблоневого цвета и парного молока, рассыпалась на глазах, превращаясь в стопку бездушных банковских выписок. Анна поняла, что простой разговор здесь не поможет. За спиной мужа стояла тень, гораздо более могущественная, чем он сам, — тень его матери, Ирины Григорьевны.
Ирина Григорьевна была женщиной старой закалки. Бывшая учительница литературы, она и в жизни вела себя так, будто все вокруг — ее нерадивые ученики, а она одна знает, как правильно ставить знаки препинания в предложениях судьбы. Она гордилась тем, что к ней за советами «приходила даже директриса», и считала себя непререкаемым авторитетом во всех вопросах, от воспитания детей до мировой политики. Сына Павла она любила властной, удушающей любовью, так и не смирившись, что он, ее мальчик, способный на большее, стал простым водителем. А его жену, Анну, портниху с золотыми руками, но без «интеллигентного блеска в глазах», она воспринимала как досадную ошибку природы.
На следующий день, взяв выходной, Анна поехала к свекрови. Она решила поговорить начистоту, как женщина с женщиной.
Ирина Григорьевна встретила ее с обычной вежливой прохладцей. Ее квартира, всегда идеально чистая, пахла старыми книгами и валокордином.
— Анечка, какими судьбами? — спросила она, разливая по старинным чашкам с позолотой чай. — Павлуша на работе? Совсем себя не жалеет, мальчик мой.
— Ирина Григорьевна, я приехала поговорить о деньгах, — решительно начала Анна, отодвигая чашку.
Брови свекрови удивленно поползли вверх, а в глазах мелькнул холодный огонек.
— О деньгах? Милочка, мне кажется, это не самая подобающая тема для беседы между интеллигентными людьми.
— Возможно. Но когда из моей семьи ежемесячно уходит по двадцать тысяч, я имею право знать, на что, — твердо сказала Анна. — Павел говорит, что отдает их вам.
Ирина Григорьевна поджала губы, превратив их в тонкую ниточку. Она откинулась на спинку кресла, приняв позу оскорбленной королевы.
— Ах, вот оно что. Ты, значит, считаешь деньги, которые сын дает своей матери? Матери, которая положила на него всю свою жизнь, которая недоедала, чтобы у него были лучшие книжки, которая водила его в музыкальную школу, мечтая, что он станет пианистом, а не… — она осеклась, но Анна поняла недосказанное: «…а не шофером, мужем какой-то портнихи».
— Я не считаю. Я хочу понять, — не сдавалась Анна. — У нас общие цели, общие планы. Дача — это не моя прихоть. Это для нас обоих, для нашего будущего. Чтобы на старости лет было где отдохнуть.
— Будущее… — Ирина Григорьевна усмехнулась. — Анечка, голубушка, ты мыслишь очень приземленно. Дача, огород… Какая мещанская пошлость. Есть вещи куда более важные. Духовные скрепы, семейные ценности. Сын, помогающий матери, — это и есть главная ценность.
Она говорила красиво и правильно, как по писаному, вставляя умные слова, которые должны были сбить с толку простую швею. Но Анна видела за этими словами лишь желание уйти от ответа и унизить ее.
— Так на что конкретно вам нужны деньги? — повторила она свой вопрос, глядя свекрови прямо в глаза.
Ирина Григорьевна вздохнула, изображая вселенскую скорбь.
— Ребенку моему не понять. Есть вещи, о которых не говорят. Это… это дело нашей семьи. Семьи, в которую ты, видимо, так и не смогла войти.
Это был удар ниже пояса. Анна почувствовала, как к горлу подкатывает горячий комок обиды. Она встала.
— Я поняла вас, Ирина Григорьевна. Разговаривать бесполезно.
Уже в дверях свекровь окликнула ее. Голос ее снова стал мягким, вкрадчивым.
— Анечка, не будь глупой девочкой. Не пили Павлика. Он так устает. Мужчине нужен надежный тыл, а не скандалы из-за каких-то копеек. Будь мудрее.
«Копейки… Почти двести тысяч за год — это копейки?» — думала Анна, спускаясь по лестнице. Она поняла, что свекровь мастерски манипулирует и сыном, и ею. И что за этими переводами кроется какая-то большая тайна.
Вечером дома снова был скандал. Павел, уже обработанный матерью по телефону, встретил жену в штыки.
— Зачем ты к ней ездила? Зачем унижала мою мать? — кричал он. — Она мне звонила, плакала! У нее давление подскочило!
— Я ее унижала? Паша, очнись! Я просто задала вопрос, куда уходят НАШИ деньги! А она назвала меня мещанкой и сказала, что я не часть вашей семьи! — голос Анны срывался. — Ты не видишь, как она тобой вертит? Она лепит из тебя удобного, послушного сыночка, которому можно внушить что угодно!
— Не смей так говорить о моей матери!
— А ты не смей меня обворовывать!
Они кричали друг на друга, и пропасть между ними росла с каждой минутой. Ночью Анна лежала без сна и понимала, что должна докопаться до правды. Не ради денег. Ради себя, ради своей семьи, которую у нее нагло отбирали.
Она начала с малого. Вспомнила, что у Павла есть двоюродная сестра, Марина. Они не очень тесно общались, потому что Ирина Григорьевна считала семью своего брата «простоватыми людьми». Марина жила в соседнем городе и работала бухгалтером. Анна нашла ее номер в старой записной книжке.
— Маринка, привет, это Аня, жена Паши, — начала она, волнуясь.
— Ань, привет! Сто лет тебя не слышала. Что-то случилось? Голос у тебя встревоженный.
И Анна, сама от себя не ожидая, выложила все. Про деньги, про дачу, про разговор со свекровью. Марина на том конце провода долго молчала.
— Да уж, тетя Ира в своем репертуаре, — наконец сказала она с горькой усмешкой. — «Духовные скрепы»… Знаем, плавали. Ань, я, конечно, не могу быть уверена на сто процентов, но у меня есть одна догадка.
— Какая? — с замиранием сердца спросила Анна.
— У нее есть внучка, Оленька. Дочь моей двоюродной сестры, ее любимица. Не то что я или мой брат. Оленька — это свет в окошке. Умница, красавица, поступила в столичный вуз. И тетя Ира спит и видит, как бы ей в Москве квартирку купить. Чтобы кровиночка ее не по съемным углам мыкалась. Но у родителей Оли денег таких нет. Вот тетя Ира, видимо, и решила взять дело в свои руки. С миру по нитке — голому рубаха. Только нитка эта, похоже, в основном из вашего с Пашей кармана.
У Анны похолодело внутри. Все встало на свои места. Высокопарные речи о «семейных ценностях», нежелание говорить о конкретных тратах, таинственность… Все это было прикрытием для большой аферы, в которой ее мужу была отведена роль главного спонсора, а ей — бесправной работницы, которая ничего не должна знать. Обида сменилась холодным, расчетливым гневом.
— Спасибо, Марина. Ты мне очень помогла.
— Да не за что, Ань. Ты держись там. И знай, ты имеешь полное право на эти деньги. По закону все, что заработано в браке, — это совместная собственность. И неважно, на кого она записана. Ты можешь хоть сейчас пойти и подать на раздел имущества. И потребовать свою половину. Это я тебе как бухгалтер говорю. Почитай статью 34 Семейного кодекса. Очень отрезвляет.
Совет Марины был как нельзя кстати. Анна никогда не думала о законах и статьях, строя отношения на доверии. Но сейчас доверие было разрушено. Вечером, когда Павел вернулся с работы, она ждала его в кухне. На столе лежали те же выписки и распечатанная из интернета статья Семейного кодекса.
— Паша, я все знаю, — спокойно сказала она. — Я знаю про Олю и про квартиру в Москве.
Павел побледнел. Он смотрел на жену, как на незнакомку.
— Откуда?
— Это уже неважно. Важно то, что вы с мамой обманывали меня целый год. Вы за моей спиной распоряжались моими деньгами, моими мечтами.
— Это были не только твои деньги! — взорвался он. — Я тоже работал!
— Да. И по закону, — она указала на распечатку, — половина твоей зарплаты — моя. А половина моей — твоя. Это наши ОБЩИЕ деньги. И любые крупные траты мы должны были обсуждать ВМЕСТЕ. Ты понимаешь это?
Он молчал, опустив голову.
— Я разговаривала с юристом, Паша. Я могу подать в суд. Могу потребовать вернуть мою долю. И я это сделаю, если ты сейчас же не решишь, на чьей ты стороне.
Это был ультиматум. Жестокий, но необходимый. Анна видела, как он мучается. В его душе боролись сын и муж.
— Аня… ну это же для Оли… она же наша племянница…
— Наша? — Анна горько усмехнулась. — Я эту Олю видела два раза в жизни. Когда она стала «нашей»? Когда твоей маме понадобились деньги на ее светлое будущее, построенное на руинах нашего?
Она взяла со стола бумаги.
— Я даю тебе три дня, Павел. Три дня, чтобы ты вернул деньги в семью. Все до копейки. Позвони маме. Скажи ей, что концерт окончен. Что ее сын вырос и у него есть своя семья, интересы которой он должен защищать. Если через три дня денег не будет на сберегательной книжке, я иду к адвокату. И учти, я буду бороться не только за деньги. Я буду бороться за свое достоинство.
С этими словами она вышла из кухни, оставив его одного с его выбором.
Эти три дня были самыми длинными в ее жизни. Они почти не разговаривали. Павел ходил чернее тучи, постоянно с кем-то шептался по телефону. Анна слышала обрывки фраз: «Мама, пойми…», «Это наше общее…», «Аня настроена серьезно…». Она не вмешивалась. Она ждала. Внутри у нее все выгорело, осталась только холодная решимость идти до конца. Она поняла одну простую вещь, которой ее не научили ни в школе, ни в институте: за свое счастье нужно бороться. Нельзя позволять другим решать за тебя, нельзя быть бессловесной жертвой. Даже если бороться приходится с самыми близкими людьми.
На третий день вечером Павел вошел в спальню. Он молча положил перед ней на кровать конверт с деньгами. Анна открыла его дрожащими руками. Там была вся сумма, до последней копейки.
— Она взяла кредит, — глухо сказал Павел, не глядя на нее. — На свое имя. Сказала, что я предатель. Что я променял мать на юбку.
— А ты что думаешь? — тихо спросила Анна.
Он сел на край кровати, спиной к ней. Его плечи поникли.
— Я думаю… я думаю, что чуть не потерял тебя. Ань… прости меня. Я был слепым идиотом. Мама… она всегда умела убеждать. Говорила, что это наш семейный долг, что мы делаем большое дело, а тебе пока знать не обязательно, чтобы не спугнуть удачу. Сюрприз, говорила, сделаем. А я верил…
Он повернулся, и она увидела в его глазах слезы. Впервые за все годы их совместной жизни.
— Я люблю тебя, Ань. Только тебя. И наша семья — это ты и я.
Анна смотрела на него, и лед в ее сердце начал медленно таять. Она видела не обманщика, а слабого, запутавшегося человека, который всю жизнь находился под гнетом властной матери и только сейчас, на краю пропасти, начал прозревать.
Она не бросилась ему на шею. Она не сказала, что все забыто. Рана была слишком глубокой. Но она положила свою руку поверх его.
— Нам нужно будет многому научиться заново, Паша. Учиться доверять друг другу. Учиться говорить. И учиться ставить границы.
Отношения со свекровью были разрушены. Ирина Григорьевна не звонила и не приходила, передавая через редких общих знакомых, что сын ее «попал под каблук к мегере». Павел переживал, но держался. Он как будто повзрослел за эти несколько дней. Стал больше времени проводить дома, интересоваться делами Анны, они начали вместе планировать бюджет, обсуждая каждую покупку.
А через месяц они купили дачу. Небольшой, старенький, но уютный домик с заросшим садом. В первый же вечер они сидели на крыльце, укутавшись в один плед, пили чай из термоса и смотрели на звезды.
— Знаешь, а я даже благодарна твоей маме, — вдруг сказала Анна.
Павел удивленно посмотрел на нее.
— За что?
— За этот урок. Она заставила меня стать сильной. Заставила бороться за себя. Раньше я думала, что любовь — это уступки и терпение. А теперь я знаю, что любовь — это еще и уважение. И если тебя не уважают, никакое терпение не спасет. Нужно вставать и говорить: «Со мной так нельзя!» И знаешь, что самое удивительное? Когда ты начинаешь уважать себя, и другие начинают тебя уважать.
Она посмотрела на мужа, и в его глазах больше не было ни страха, ни вины. Там было спокойствие и любовь. Он обнял ее крепче.
— Ты у меня самая лучшая, Аня. Самая мудрая.
Они сидели в тишине, и эта тишина больше не была звенящей и враждебной. Она была наполнена умиротворением и надеждой на новое, честное будущее. Их будущее, которое они теперь будут строить только вдвоем.
