— Паша, что это?
Голос Анны был тихим, почти шепотом, но в тишине их маленькой кухни он прозвучал как набат. Павел, отхлебнувший было чай, замер с кружкой на полпути ко рту. Он медленно поднял глаза на жену и увидел в ее руках их общую сберегательную книжку и несколько банковских выписок, которые он так неосмотрительно оставил в кармане рабочей куртки. Лицо его стало серым, как пыльная дорога, по которой целыми днями моталась его старенькая «Газель».
— Аня, ты… ты не так все поняла, — пробормотал он, ставя кружку на стол с таким стуком, что чай выплеснулся в блюдце.
— Я не так поняла? — Анна шагнула к столу, и ее голос окреп, наливаясь сталью. Она бросила бумаги на клеенку. — Пятнадцать тысяч. Двадцать. Снова пятнадцать. Каждый месяц, Павел! Уже почти год! Куда уходят эти деньги? Мы же откладывали на дачу, на мечту! Ты же знаешь, как я хочу этот маленький домик, свой огород, а не машинное масло…
Она осеклась. Глаза ее, обычно теплые, цвета лесного ореха, сейчас потемнели от обиды и боли. Павел избегал ее взгляда, уставившись на разлитый чай.
— Это маме, — выдавил он наконец. — Ей нужно. Пенсия маленькая, сама знаешь.
— Ирине Григорьевне? — Анна неверяще покачала головой. — Паша, мы каждую неделю привозим ей полные сумки продуктов. Я ей сшила новые шторы, ты починил всю сантехнику. Она ни в чем не нуждается! На что ей такие деньги? Она же не по заграницам ездит!
— Ну… лекарства, коммуналка… Мало ли у пожилого человека расходов, — он все еще не смотрел на нее, и эта трусливая увертливость ранила сильнее всего.
— Лекарства? Она сама хвасталась, что благодаря своему статусу «заслуженного учителя» получает большую часть бесплатно. А за квартиру ей положена субсидия! Паша, не лги мне! — она почти кричала. — Это наши деньги! Деньги, которые я зарабатывала, ночами сидя за швейной машинкой, выполняя левые заказы, чтобы каждая копейка шла в общую копилку! А ты… ты просто брал их и отдавал!
Павел наконец поднял на нее глаза, и в них плескалось отчаяние и упрямство.
— Она моя мать, Аня! Я не могу ей отказать.
— А я твоя жена! И мы — семья! Или у тебя семья — это только ты и мама, а я так, приложение? Рабочая сила, которая шьет и готовит?
Воздух в кухне стал густым и тяжелым. Молчание давило, прерываемое лишь тиканьем старых настенных часов. Мечта о даче, такая яркая и близкая, с запахом яблоневого цвета и парного молока, рассыпалась на глазах, превращаясь в стопку бездушных банковских выписок. Анна поняла, что простой разговор здесь не поможет. За спиной мужа стояла тень, гораздо более могущественная, чем он сам, — тень его матери, Ирины Григорьевны.
Ирина Григорьевна была женщиной старой закалки. Бывшая учительница литературы, она и в жизни вела себя так, будто все вокруг — ее нерадивые ученики, а она одна знает, как правильно ставить знаки препинания в предложениях судьбы. Она гордилась тем, что к ней за советами «приходила даже директриса», и считала себя непререкаемым авторитетом во всех вопросах, от воспитания детей до мировой политики. Сына Павла она любила властной, удушающей любовью, так и не смирившись, что он, ее мальчик, способный на большее, стал простым водителем. А его жену, Анну, портниху с золотыми руками, но без «интеллигентного блеска в глазах», она воспринимала как досадную ошибку природы.
На следующий день, взяв выходной, Анна поехала к свекрови. Она решила поговорить начистоту, как женщина с женщиной.
Ирина Григорьевна встретила ее с обычной вежливой прохладцей. Ее квартира, всегда идеально чистая, пахла старыми книгами и валокордином.
— Анечка, какими судьбами? — спросила она, разливая по старинным чашкам с позолотой чай. — Павлуша на работе? Совсем себя не жалеет, мальчик мой.
— Ирина Григорьевна, я приехала поговорить о деньгах, — решительно начала Анна, отодвигая чашку.
Брови свекрови удивленно поползли вверх, а в глазах мелькнул холодный огонек.
— О деньгах? Милочка, мне кажется, это не самая подобающая тема для беседы между интеллигентными людьми.
— Возможно. Но когда из моей семьи ежемесячно уходит по двадцать тысяч, я имею право знать, на что, — твердо сказала Анна. — Павел говорит, что отдает их вам.
Ирина Григорьевна поджала губы, превратив их в тонкую ниточку. Она откинулась на спинку кресла, приняв позу оскорбленной королевы.
— Ах, вот оно что. Ты, значит, считаешь деньги, которые сын дает своей матери? Матери, которая положила на него всю свою жизнь, которая недоедала, чтобы у него были лучшие книжки, которая водила его в музыкальную школу, мечтая, что он станет пианистом, а не… — она осеклась, но Анна поняла недосказанное: «…а не шофером, мужем какой-то портнихи».
— Я не считаю. Я хочу понять, — не сдавалась Анна. — У нас общие цели, общие планы. Дача — это не моя прихоть. Это для нас обоих, для нашего будущего. Чтобы на старости лет было где отдохнуть.
— Будущее… — Ирина Григорьевна усмехнулась. — Анечка, голубушка, ты мыслишь очень приземленно. Дача, огород… Какая мещанская пошлость. Есть вещи куда более важные. Духовные скрепы, семейные ценности. Сын, помогающий матери, — это и есть главная ценность.
Она говорила красиво и правильно, как по писаному, вставляя умные слова, которые должны были сбить с толку простую швею. Но Анна видела за этими словами лишь желание уйти от ответа и унизить ее.
— Так на что конкретно вам нужны деньги? — повторила она свой вопрос, глядя свекрови прямо в глаза.
Ирина Григорьевна вздохнула, изображая вселенскую скорбь.
— Ребенку моему не понять. Есть вещи, о которых не говорят. Это… это дело нашей семьи. Семьи, в которую ты, видимо, так и не смогла войти.
Это был удар ниже пояса. Анна почувствовала, как к горлу подкатывает горячий комок обиды. Она встала.
— Я поняла вас, Ирина Григорьевна. Разговаривать бесполезно.
Уже в дверях свекровь окликнула ее. Голос ее снова стал мягким, вкрадчивым.
— Анечка, не будь глупой девочкой. Не пили Павлика. Он так устает. Мужчине нужен надежный тыл, а не скандалы из-за каких-то копеек. Будь мудрее.
«Копейки… Почти двести тысяч за год — это копейки?» — думала Анна, спускаясь по лестнице. Она поняла, что свекровь мастерски манипулирует и сыном, и ею. И что за этими переводами кроется какая-то большая тайна.
Вечером дома снова был скандал. Павел, уже обработанный матерью по телефону, встретил жену в штыки.
— Зачем ты к ней ездила? Зачем унижала мою мать? — кричал он. — Она мне звонила, плакала! У нее давление подскочило!
— Я ее унижала? Паша, очнись! Я просто задала вопрос, куда уходят НАШИ деньги! А она назвала меня мещанкой и сказала, что я не часть вашей семьи! — голос Анны срывался. — Ты не видишь, как она тобой вертит? Она лепит из тебя удобного, послушного сыночка, которому можно внушить что угодно!
— Не смей так говорить о моей матери!
— А ты не смей меня обворовывать!
Они кричали друг на друга, и пропасть между ними росла с каждой минутой. Ночью Анна лежала без сна и понимала, что должна докопаться до правды. Не ради денег. Ради себя, ради своей семьи, которую у нее нагло отбирали.
Она начала с малого. Вспомнила, что у Павла есть двоюродная сестра, Марина. Они не очень тесно общались, потому что Ирина Григорьевна считала семью своего брата «простоватыми людьми». Марина жила в соседнем городе и работала бухгалтером. Анна нашла ее номер в старой записной книжке.
— Маринка, привет, это Аня, жена Паши, — начала она, волнуясь.
— Ань, привет! Сто лет тебя не слышала. Что-то случилось? Голос у тебя встревоженный.
И Анна, сама от себя не ожидая, выложила все. Про деньги, про дачу, про разговор со свекровью. Марина на том конце провода долго молчала.
— Да уж, тетя Ира в своем репертуаре, — наконец сказала она с горькой усмешкой. — «Духовные скрепы»… Знаем, плавали. Ань, я, конечно, не могу быть уверена на сто процентов, но у меня есть одна догадка.
— Какая? — с замиранием сердца спросила Анна.
— У нее есть внучка, Оленька. Дочь моей двоюродной сестры, ее любимица. Не то что я или мой брат. Оленька — это свет в окошке. Умница, красавица, поступила в столичный вуз. И тетя Ира спит и видит, как бы ей в Москве квартирку купить. Чтобы кровиночка ее не по съемным углам мыкалась. Но у родителей Оли денег таких нет. Вот тетя Ира, видимо, и решила взять дело в свои руки. С миру по нитке — голому рубаха. Только нитка эта, похоже, в основном из вашего с Пашей кармана.
У Анны похолодело внутри. Все встало на свои места. Высокопарные речи о «семейных ценностях», нежелание говорить о конкретных тратах, таинственность… Все это было прикрытием для большой аферы, в которой ее мужу была отведена роль главного спонсора, а ей — бесправной работницы, которая ничего не должна знать. Обида сменилась холодным, расчетливым гневом.
— Спасибо, Марина. Ты мне очень помогла.
— Да не за что, Ань. Ты держись там. И знай, ты имеешь полное право на эти деньги. По закону все, что заработано в браке, — это совместная собственность. И неважно, на кого она записана. Ты можешь хоть сейчас пойти и подать на раздел имущества. И потребовать свою половину. Это я тебе как бухгалтер говорю. Почитай статью 34 Семейного кодекса. Очень отрезвляет.
Совет Марины был как нельзя кстати. Анна никогда не думала о законах и статьях, строя отношения на доверии. Но сейчас доверие было разрушено. Вечером, когда Павел вернулся с работы, она ждала его в кухне. На столе лежали те же выписки и распечатанная из интернета статья Семейного кодекса.
— Паша, я все знаю, — спокойно сказала она. — Я знаю про Олю и про квартиру в Москве.
Павел побледнел. Он смотрел на жену, как на незнакомку.
— Откуда?
— Это уже неважно. Важно то, что вы с мамой обманывали меня целый год. Вы за моей спиной распоряжались моими деньгами, моими мечтами.
— Это были не только твои деньги! — взорвался он. — Я тоже работал!
— Да. И по закону, — она указала на распечатку, — половина твоей зарплаты — моя. А половина моей — твоя. Это наши ОБЩИЕ деньги. И любые крупные траты мы должны были обсуждать ВМЕСТЕ. Ты понимаешь это?
Он молчал, опустив голову.
— Я разговаривала с юристом, Паша. Я могу подать в суд. Могу потребовать вернуть мою долю. И я это сделаю, если ты сейчас же не решишь, на чьей ты стороне.
Это был ультиматум. Жестокий, но необходимый. Анна видела, как он мучается. В его душе боролись сын и муж.
— Аня… ну это же для Оли… она же наша племянница…
— Наша? — Анна горько усмехнулась. — Я эту Олю видела два раза в жизни. Когда она стала «нашей»? Когда твоей маме понадобились деньги на ее светлое будущее, построенное на руинах нашего?
Она взяла со стола бумаги.
— Я даю тебе три дня, Павел. Три дня, чтобы ты вернул деньги в семью. Все до копейки. Позвони маме. Скажи ей, что концерт окончен. Что ее сын вырос и у него есть своя семья, интересы которой он должен защищать. Если через три дня денег не будет на сберегательной книжке, я иду к адвокату. И учти, я буду бороться не только за деньги. Я буду бороться за свое достоинство.
С этими словами она вышла из кухни, оставив его одного с его выбором.
Эти три дня были самыми длинными в ее жизни. Они почти не разговаривали. Павел ходил чернее тучи, постоянно с кем-то шептался по телефону. Анна слышала обрывки фраз: «Мама, пойми…», «Это наше общее…», «Аня настроена серьезно…». Она не вмешивалась. Она ждала. Внутри у нее все выгорело, осталась только холодная решимость идти до конца. Она поняла одну простую вещь, которой ее не научили ни в школе, ни в институте: за свое счастье нужно бороться. Нельзя позволять другим решать за тебя, нельзя быть бессловесной жертвой. Даже если бороться приходится с самыми близкими людьми.
На третий день вечером Павел вошел в спальню. Он молча положил перед ней на кровать конверт с деньгами. Анна открыла его дрожащими руками. Там была вся сумма, до последней копейки.
— Она взяла кредит, — глухо сказал Павел, не глядя на нее. — На свое имя. Сказала, что я предатель. Что я променял мать на юбку.
— А ты что думаешь? — тихо спросила Анна.
Он сел на край кровати, спиной к ней. Его плечи поникли.
— Я думаю… я думаю, что чуть не потерял тебя. Ань… прости меня. Я был слепым идиотом. Мама… она всегда умела убеждать. Говорила, что это наш семейный долг, что мы делаем большое дело, а тебе пока знать не обязательно, чтобы не спугнуть удачу. Сюрприз, говорила, сделаем. А я верил…
Он повернулся, и она увидела в его глазах слезы. Впервые за все годы их совместной жизни.
— Я люблю тебя, Ань. Только тебя. И наша семья — это ты и я.
Анна смотрела на него, и лед в ее сердце начал медленно таять. Она видела не обманщика, а слабого, запутавшегося человека, который всю жизнь находился под гнетом властной матери и только сейчас, на краю пропасти, начал прозревать.
Она не бросилась ему на шею. Она не сказала, что все забыто. Рана была слишком глубокой. Но она положила свою руку поверх его.
— Нам нужно будет многому научиться заново, Паша. Учиться доверять друг другу. Учиться говорить. И учиться ставить границы.
Отношения со свекровью были разрушены. Ирина Григорьевна не звонила и не приходила, передавая через редких общих знакомых, что сын ее «попал под каблук к мегере». Павел переживал, но держался. Он как будто повзрослел за эти несколько дней. Стал больше времени проводить дома, интересоваться делами Анны, они начали вместе планировать бюджет, обсуждая каждую покупку.
А через месяц они купили дачу. Небольшой, старенький, но уютный домик с заросшим садом. В первый же вечер они сидели на крыльце, укутавшись в один плед, пили чай из термоса и смотрели на звезды.
— Знаешь, а я даже благодарна твоей маме, — вдруг сказала Анна.
Павел удивленно посмотрел на нее.
— За что?
— За этот урок. Она заставила меня стать сильной. Заставила бороться за себя. Раньше я думала, что любовь — это уступки и терпение. А теперь я знаю, что любовь — это еще и уважение. И если тебя не уважают, никакое терпение не спасет. Нужно вставать и говорить: «Со мной так нельзя!» И знаешь, что самое удивительное? Когда ты начинаешь уважать себя, и другие начинают тебя уважать.
Она посмотрела на мужа, и в его глазах больше не было ни страха, ни вины. Там было спокойствие и любовь. Он обнял ее крепче.
— Ты у меня самая лучшая, Аня. Самая мудрая.
Они сидели в тишине, и эта тишина больше не была звенящей и враждебной. Она была наполнена умиротворением и надеждой на новое, честное будущее. Их будущее, которое они теперь будут строить только вдвоем.
— Ань, а давай на море в этом году? А?
Павел произнес это в субботний полдень, стоя на грядке с клубникой. Солнце припекало, пахло свежевскопанной землей и молодой зеленью. Их дача, их выстраданная крепость, потихоньку преображалась. Анна, в старой ситцевой косынке, подняла на мужа сияющие глаза. За последние полгода он и правда изменился. Стал внимательнее, заботливее, и каждое решение они принимали вместе. Хрупкое доверие, словно тонкий росток, пробивалось сквозь каменистую почву обид.
— На море? — переспросила она, и сердце сладко заныло от предвкушения. — Паш, а мы потянем? Дача столько съела…
— Потянем! — он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони, оставляя на лице темный след. — Я пару рейсов хороших взял, «халтурку». Отложим потихоньку. Ты же никогда на настоящем море не была. Только представь: соленый воздух, волны, крики чаек… Будешь лежать на шезлонге, как королева, а я тебе коктейли носить.
Он подмигнул ей, и Анна рассмеялась. В этот момент она была почти счастлива. Казалось, тот страшный год с обманом, деньгами и унижениями от свекрови остался в прошлом, как дурной сон. Ирина Григорьевна в их жизни больше не появлялась. Она демонстративно обижалась, не звонила даже по праздникам, и этот вакуум, как ни странно, лечил их отношения.
Они стали мечтать. Вечерами, после работы, раскладывали на кухонном столе карту, выбирали маленький пансионат в Крыму или под Анапой. Анна уже представляла, какое платье сошьет себе для прогулок по набережной, какой купальник. Эти мечты стали для нее символом окончательного примирения, доказательством того, что их семья — это действительно «мы», а не «я, ты и моя мама».
Но за неделю до предполагаемого отпуска Павел пришел домой мрачный, ссутулившийся. Он молча сел на кухне и уронил голову на руки.
— Паш, что случилось? На тебе лица нет, — встревожилась Анна, присаживаясь рядом.
Он долго молчал, потом тяжело вздохнул.
— «Газелька» моя… крякнула. Коробка передач полетела. Ремонт влетит в такую копейку…
— Сильно? — похолодев, спросила Анна.
— Сильно, — глухо ответил он. — Все, что мы на море отложили, уйдет. И еще добавить придется. Прости, Ань. Не будет у нас в этом году никакого моря.
Анна почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Было обидно до слез. Но она посмотрела на убитое горем лицо мужа, на его руки, черные от въевшегося машинного масла, и сдержалась. Он же не виноват. Машина — его кормилица, без нее никак.
— Ничего, Паша, — она погладила его по плечу, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Не в море счастье. Отремонтируем твою ласточку, это важнее. А отдохнем на даче. У нас тут своя Ривьера. Речка, шашлыки…
Она говорила правильные слова, она была мудрой, понимающей женой. Но где-то в глубине души скребся неприятный червячок сомнения. Слишком уж вовремя сломалась эта коробка передач. Слишком уж идеально все совпало. Но она гнала эти мысли прочь. Она дала ему шанс. Она должна была верить.
Следующую неделю Анна провела как в тумане. Разочарование было горьким. Она с головой ушла в работу, брала заказы на дом, чтобы хоть как-то восполнить финансовую брешь. Павел целыми днями пропадал в гараже, приезжал поздно, усталый и злой. Анна жалела его, готовила его любимые блюда, старалась не упрекать.
А потом был тот звонок. Звонила Марина, двоюродная сестра Павла.
— Ань, привет! Вы чего это, раздружились со свекровью окончательно?
— Привет, Марин. А что такое? — напряглась Анна.
— Да я тут ленту в «Одноклассниках» листаю… Тетя Ира выложила фотографии. Сияет вся. И подпись такая… пафосная.
У Анны замерло сердце.
— Что за фотографии?
— Так с моря же! Она в санатории где-то под Сочи. Вся в белом, на фоне пальм. И подпись под главным фото: «Мой сын — лучший в мире! Устроил маме сказочный отдых!» Я сначала подумала, может, вы все вместе поехали. А потом смотрю — на фото она одна или с какими-то подругами. Ань? Ты тут?
Анна молчала. Она не могла дышать. Воздуха не хватало, перед глазами все плыло. Телефон выпал из ослабевших пальцев и с глухим стуком ударился о пол.
Коробка передач… Ремонт… Не будет моря…
Все это была ложь. Наглая, циничная, чудовищная ложь. Он не просто обманул ее. Он украл ее мечту, ее прощение, ее веру и отдал все это своей матери. Он купил ее молчание и понимание ценой их совместного отпуска, а сам в это время отправил мамочку на курорт. И она, Ирина Григорьевна, не упустила случая уколоть побольнее, выставив эту фотографию на всеобщее обозрение. Это был не просто пост. Это был плевок ей в лицо.
Вечером, когда Павел вернулся, Анна ждала его в комнате. Она не плакала. Слезы высохли, оставив после себя выжженную пустыню. Она молча протянула ему свой телефон, на экране которого сияла улыбающаяся Ирина Григорьевна на фоне лазурного моря.
Павел взглянул на экран, и его лицо мгновенно стало землистого цвета. Он открыл рот, закрыл, снова открыл, но не смог выдавить ни звука.
— Коробка передач? — тихо, почти беззвучно спросила Анна. Голос был чужим, скрипучим.
— Аня, я все объясню… Это не то, что ты думаешь… — залепетал он, сделав шаг к ней.
— Не подходи ко мне! — ее тихий голос вдруг перешел в крик, полный боли и ярости. — Не смей ко мне прикасаться! Ты снова меня обманул! Ты лгал мне в лицо каждый день! Я жалела тебя, поддерживала, а ты… Ты смеялся надо мной за спиной вместе с ней?
— Я не смеялся! — он наконец обрел дар речи. — Маме было плохо! У нее сердце прихватило, и врач сказал, что ей срочно нужно сменить климат, подышать морским воздухом! Путевка подвернулась горящая, совсем дешево…
— Дешево?! — Анна истерически рассмеялась. — Дешево — это ценой нашего отпуска? Ценой моего доверия? Врач посоветовал? А мне почему этот врач не позвонил? Почему ты мне не сказал правду? Мы бы решили вместе! Но тебе не нужно было решение, тебе нужно было сделать по-своему, тайком, как вор!
— Я боялся, что ты не поймешь! Что ты опять начнешь скандалить!
— Скандалить?! — она шагнула к нему, и в ее глазах полыхал огонь. — Да я имею право не то что скандалить, я имею право стереть тебя в порошок! Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Ты растоптал все, что мы пытались построить! Ты доказал, что твоя мать для тебя всегда будет на первом месте, а я… я просто удобная дура, которая работает, готовит и которую можно обманывать бесконечно!
Она задыхалась от слов, от обиды, которая душила ее.
— Вон, — прошептала она, указывая на дверь. — Убирайся. Иди к своей маме. Или в свой гараж. Куда угодно. Я не хочу тебя видеть.
— Аня, не надо… Не руби с плеча…
— Это ты все отрубил! — закричала она. — Ты отрубил наше будущее своим враньем! Вон!
Она начала бросать в него подушки с дивана, не потому что хотела причинить боль, а от бессилия, от невозможности докричаться, донести всю глубину своего отчаяния. Павел попятился и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Анна рухнула на диван и зарыдала. Это были страшные, сухие рыдания без слез, сотрясавшие все ее тело. Она плакала не о море. Она оплакивала свою любовь, свою веру в то, что человек может измениться. Он не изменился. Он просто стал хитрее лгать.
Ночь она провела без сна. А утром, с холодной и ясной головой, собрала сумку. Но поехала она не к подруге и не к родителям. Она поехала на дачу. В то место, которое должно было стать их общим раем, а теперь стало ее личным убежищем.
Она бродила по саду, механически выдергивая сорняки, поливая цветы. Все здесь напоминало о нем, об их совместных планах. Вот скамейка, которую он сколотил. Вот молодая яблонька, которую они сажали вместе. И от этих воспоминаний было еще больнее.
Вечером ей снова позвонила Марина.
— Ань, как ты? Я волнуюсь.
— Я на даче, — ровным голосом ответила Анна. — Ушла от него.
— Правильно сделала, — без колебаний сказала Марина. — Такое не прощают. Знаешь, Ань, есть такая штука в психологии — созависимость. Это когда один человек полностью растворяется в другом, позволяет собой манипулировать, а другой этим пользуется. Тетя Ира и Пашка — это классический пример. Она — вечный манипулятор, а он — вечный сыночек, который боится ее разочаровать. И пока он сам не захочет разорвать эту пуповину, ничего не изменится. А ты не должна класть свою жизнь на алтарь их нездоровых отношений.
— Я просто… я не знаю, как жить дальше, — впервые за сутки голос Анны дрогнул.
— А ты начни с простого, — посоветовала Марина. — С юридических вопросов. Эмоции улягутся, а жизнь продолжается. У вас есть совместно нажитое имущество. Квартира, дача, его «Газель». Ты имеешь право на половину всего. И не слушай, если он будет говорить, что дача — его, а квартира — ее. Если они куплены в браке, они — общие. Это тебе говорит не только двоюродная сестра, но и бухгалтер. И еще. Траты из общего бюджета на личные нужды одного из супругов или его родственников без согласия второго — это повод для судебного разбирательства. Ты можешь потребовать компенсацию за эту поездку. Понимаешь? Нельзя опускать руки! Бороться можно и нужно всегда! За себя, за свое будущее!
Этот разговор отрезвил Анну. Она поняла, что жалеть себя — это тупиковый путь. Нужно действовать. Она нашла в интернете телефон юридической консультации и записалась на прием.
Адвокат, пожилая, умная женщина, внимательно выслушала ее историю.
— Да, ситуация знакомая, — кивнула она. — К сожалению, частая. С точки зрения закона, вы абсолютно правы. Все имущество, приобретенное в браке, делится пополам при разводе, если иное не оговорено брачным договором. Его автомобиль — это тоже совместная собственность, даже если записан на него, так как он является источником дохода для семьи. Что касается поездки матери…
Адвокат надела очки и заглянула в кодекс.
— Согласно статье 35 Семейного кодекса, для совершения одним из супругов сделки по распоряжению общим имуществом предполагается согласие другого супруга. Поездка на курорт — это крупная трата, и вы своего согласия не давали. Мы можем в судебном порядке признать эту сделку недействительной и взыскать с вашего мужа половину потраченной суммы как неосновательное обогащение. Но главное сейчас — вам нужно определиться, чего вы хотите. Развод или еще одну попытку?
И Анна поняла, что не знает ответа. Голова говорила: «Беги!», а сердце все еще цеплялось за обрывки воспоминаний о том Павле, которого она когда-то полюбила.
Через день на дачу приехал он. Похудевший, с красными от бессонницы глазами. Он привез ее любимые пирожные и букет полевых цветов.
— Аня, прости, — сказал он, стоя на пороге. — Я чудовище. Я не знаю, что на меня нашло.
Анна молча смотрела на него, не приглашая войти.
— Что на тебя нашло, Паша? То же, что и всегда. Твоя мама. Она позвонила, поплакала в трубку, сказала, что умирает, и ты тут же забыл обо мне, о наших планах, обо всем. Так?
Он опустил голову.
— Так. Она умеет… она может так сказать, что отказать невозможно. Сказала, что это, может быть, ее последнее лето, что она хочет увидеть море перед смертью…
— А через неделю выкладывает в интернет счастливые фото, — горько усмехнулась Анна. — Она не умирает, Паша. Она убивает. Убивает наш брак, твою душу, мою любовь.
Он шагнул вперед, упал перед ней на колени, обхватил ее ноги.
— Аня, умоляю, дай мне последний шанс! Я все исправлю! Я поговорю с ней, я все ей выскажу! Я больше никогда… Клянусь тебе!
Слезы текли по его щекам. И в этот момент Анне стало его невыносимо жаль. Она увидела не мужчину, а большого, несчастного ребенка, разрывающегося между матерью и женой. И ее сердце дрогнуло.
Но потом она вспомнила ледяной холод в душе, когда увидела ту фотографию. Вспомнила унижение, боль, чувство, будто ее окунули в грязь. И жалость ушла. Осталась только усталость.
Она мягко высвободила свои ноги.
— Встань, Паша. Не унижайся. Дело не в шансах. Я давала тебе шанс. Ты его использовал, чтобы снова меня предать.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Ты не просто отправил свою мать на море, Павел. Ты отправил ее туда на моих мечтах, на моем прощении, на моем растоптанном доверии. А это не имеет цены. Этого не вернуть.
Она сделала шаг назад, вглубь дома.
— Я подаю на развод. Я была у адвоката. Мы разделим все по закону. Без криков и скандалов.
— Аня, нет! — закричал он. — Я не хочу развода! Я люблю тебя!
— Любви недостаточно, Паша, — тихо сказала она. — Нужна еще честность. И уважение. А ты не уважаешь ни меня, ни себя. Ты боишься. Всю жизнь ты боишься разочаровать свою маму. И пока ты не перестанешь бояться, ты не сможешь быть мужем. Прощай.
Она закрыла перед ним дверь. Она слышала, как он еще долго стоял на крыльце, потом завел машину и уехал.
Анна подошла к окну. Солнце садилось, окрашивая небо в нежные, акварельные тона. На душе было пусто и тихо. Не было ни злости, ни радости отмщения. Была только горькая свобода. Она знала, что впереди будет тяжело. Суды, раздел имущества, одиночество. Но она также знала, что приняла единственно верное решение. Потому что иногда, чтобы спасти себя, нужно иметь мужество уйти. Уйти, чтобы построить новую жизнь. Жизнь, где тебя не предадут. Жизнь, где слово «мы» будет означать только двоих.
