Соленый привкус моря все еще был на губах, а кожа пахла солнцем и кипарисами. Кира прислонилась к плечу мужа в такси, везущем их из аэропорта, и счастливо прикрыла глаза. Две недели пролетели как один день, оставив после себя шлейф из шума прибоя, вкуса спелых персиков и безмятежного, почти детского счастья.
— Как же хорошо дома, — прошептал Паша, словно прочитав ее мысли, когда они поднялись на свой этаж. — Сейчас приму душ, закажем пиццу и будем до ночи разбирать фотографии.
— Идеально, — улыбнулась Кира, протягивая ему ключи. — Открывай нашу крепость.
Этот дом действительно был их крепостью. Каждая деталь, от цвета стен до формы дверных ручек, была выбрана ими с любовью и спорами. Это было их место силы, их тихая гавань, куда они возвращались после любых жизненных штормов.
Паша вставил ключ в замок. Повернул раз, другой. Ключ не поддавался.
— Странно, — пробормотал он, пытаясь снова. — Заклинило, что ли?
— Дай я попробую, — Кира взяла ключ, но результат был тот же. Словно за дверью стоял другой, чужой механизм.
— Может, соседи что-то знают? — растерянно предположила она.
Но не успела она договорить, как за дверью послышались шаги. Щелкнул замок, и дверь распахнулась. На пороге их собственной квартиры стояла Пашина сестра, Вика. В Ки-ри-ном любимом домашнем халате, с небрежно собранными в пучок волосами. Она удивленно посмотрела на них, словно они были нежданными гостями.
— О, вы уже вернулись? — сказала она так спокойно, будто они просто выходили за хлебом. — А мы вас только завтра ждали.
Кира и Паша застыли с чемоданами в руках, не в силах произнести ни слова. Они молча вошли в прихожую, и первое, что ударило в нос — чужой запах. Запах чужих духов, жареной картошки и чего-то еще, незнакомого и неприятного. Их квартира, всегда пахнущая чистотой и лавандовым саше, была другой.
В гостиной на их диване валялись детские игрушки, на журнальном столике стояла тарелка с недоеденным бутербродом. На спинке кресла висел мужской свитер.
— А что… здесь происходит? — наконец выдавил из себя Паша, оглядывая этот разгром.
— А что такого? Мы тут живем, — пожала плечами Вика, проходя на кухню. Оттуда выглянул ее муж, Сергей, и, смущенно улыбнувшись, кивнул им.
— Как живете? — голос Киры задрожал. Она чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Ее дом, ее крепость, был захвачен. Без боя, без предупреждения. Пока они были далеко, в их мир вторглись и перекроили его под себя.
— Ну так, — Вика вышла из кухни с чашкой в руках. — Нас хозяин со съемной квартиры попросил. Срочно. А идти некуда. Я Пашке звонила, но он был вне зоны доступа. Ну, я и подумала, чего вам квартира будет пустая стоять? Мы аккуратно, только переночевать.
Она говорила это так просто, так буднично, что Кире на мгновение показалось, что она сходит с ума. Это был какой-то сюрреалистический, злой спектакль.
— Вика, это не «переночевать», — Паша наконец пришел в себя, и в его голосе зазвенел металл. — Вы поменяли замки! Вы въехали в наш дом без разрешения!
— Ой, ну не начинай, — отмахнулась золовка. — Замок старый заедал, мы новый поставили, для вашего же удобства. И вообще, что за трагедия? Мы вернулись домой из отпуска — а в нашей квартире поселилась золовка! — она передразнила воображаемую Киру. — Ну да, поселилась. И что? У нас нет денег на съемное жилье, пока у вас поживем. Не на улице же нам с ребенком оставаться. Мы же семья, должны помогать друг другу.
Она произнесла это с такой железобетонной уверенностью в своей правоте, что у Киры перехватило дыхание. Она посмотрела на мужа, ожидая, что он сейчас взорвется, выставит их за дверь, вернет ей ее украденный дом.
Но Паша молчал. Он смотрел на сестру, на ее мужа, на разбросанные игрушки их сына. И в его взгляде была не только ярость, но и растерянность, и какая-то застарелая, привычная вина.
И в этот момент Кира с ледяным ужасом поняла, что битва за ее дом только начинается. И врагом в ней будет не только наглая золовка, но и, возможно, ее собственный муж.
Первая ночь в собственном доме стала для Киры изощренной пыткой. Их спальня, их большая, удобная кровать с ортопедическим матрасом, была беззастенчиво занята Викой и ее мужем. Им же с Пашей достался диван в гостиной, который совершенно не был предназначен для сна. Кира лежала, не смыкая глаз, и слушала. Слушала, как за стеной похрапывает чужой мужчина, как скрипит под чужим телом ее кровать, как из детской, устроенной в их кабинете, доносится сонное бормотание племянника. Каждый звук был как удар набата, отсчитывающий минуты ее унижения. Она чувствовала себя беженкой, изгнанной из своего же рая.
Паша тоже не спал. Он ворочался, тяжело вздыхал, но молчал. Кира ждала, что он что-то скажет, что-то сделает, но он лишь отвернулся к стене, уходя от проблемы даже во сне.
Утро не принесло облегчения. Оно принесло новые порядки. Вика вела себя на кухне так, словно прожила здесь всю жизнь. Она без спроса взяла любимую Ки-ри-ну кружку, передвинула кофеварку на «более удобное» место и раскритиковала их оливковое масло, заявив, что «нормальные люди жарят на подсолнечном». Каждое ее действие было мелким, но точным уколом, демонстрацией того, кто здесь теперь хозяйка.
Дни потянулись, как вязкий, липкий кисель. Паша несколько раз пытался поговорить с сестрой. Он начинал мягко, издалека: «Вика, вы ищете квартиру? Может, помощь нужна?». В ответ он получал целый шквал манипуляций. «Ты нас гонишь? На улицу? С ребенком? Я знала, что она тебя настроит против родной крови!» — рыдала Вика. И Паша, с детства привыкший чувствовать себя виноватым перед младшей, болезненной сестрой, сдавался. Он возвращался к Кире с опущенными плечами и одним и тем же беспомощным: «Ну потерпи еще немного, она сейчас не в себе».
Кира перестала спорить. Она поняла, что прямая конфронтация бесполезна. Она выбрала другую тактику: стала тихой, незаметной, почти прозрачной. Но за этим внешним спокойствием скрывалась холодная ярость и стальная решимость. Она наблюдала. Запоминала. Как Вика без спроса берет ее косметику. Как ее муж Сергей часами занимает их единственный компьютер, «ища работу». Как их сын сломал дорогую ей фарфоровую статуэтку, подарок мамы, а Вика лишь отмахнулась: «Ой, да сколько ей лет, этой безделушке».
Точкой невозврата стал день, когда Кира, вернувшись с работы раньше обычного, застала в своей гостиной посторонних людей. Подруги Вики сидели на ее диване, пили ее вино из ее бокалов и громко обсуждали свои дела. А сама золовка, сияя, выполняла роль хозяйки вечеринки. Это был уже не просто захват территории. Это было полное и окончательное присвоение ее жизни.
В тот вечер, когда гости разошлись, а Вика с семьей уселась смотреть телевизор, Кира молча взяла Пашу за руку и вывела его на балкон.
— Я подаю на развод, — сказала она тихо и ровно, глядя не на него, а на огни ночного города.
Паша замер.
— Ты… что? Из-за Вики? Кира, это же глупости!
— Нет. Не из-за Вики. Из-за тебя, — она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде больше не было ни любви, ни обиды. Только холодный пепел. — Я выходила замуж за мужчину, за партнера, с которым мы строили нашу крепость. А живу с безвольным мальчиком, который позволил чужим людям ворваться в эту крепость, растоптать наши правила и выгнать меня из собственной спальни. Я так жить не буду.
Она говорила спокойно, и от этого ее слова звучали еще страшнее.
— У тебя есть выбор. Либо до конца этой недели твоя сестра со своей семьей покидает наш дом. Навсегда. Либо съезжаю я. И в следующий раз мы встретимся в суде, где будем делить эту квартиру. Решай.
Она вернулась в комнату, оставив его одного на холодном балконе. Впервые за эти недели Паша понял, что может потерять. Не комфорт, не спокойствие, а саму Киру. И эта мысль оказалась страшнее всех сестринских слез и упреков.
Разговор с Викой был коротким и жестким. Что он ей говорил, Кира не слышала, но крики и рыдания из кухни доносились до поздней ночи. Утром Вика не разговаривала ни с кем, демонстративно собирая вещи. Съехали они в субботу, оставив после себя горы мусора, сломанный стул и липкое ощущение грязи.
Когда за ними закрылась дверь, в квартире повисла оглушительная тишина. Кира открыла все окна, впуская свежий воздух. Она ходила по комнатам, прикасаясь к своим вещам, возвращая их на свои места, словно заново осваивая свою собственную территорию.
Вечером Паша молча принес ей чашку ее любимого чая. Он сел рядом на диван, который снова стал их.
— Прости меня, — сказал он. — Я чуть не потерял тебя из-за своей трусости.
— Нам обоим нужно было стать сильнее, — ответила Кира, глядя на него уже без холода, но еще без прежнего тепла. — Тебе — чтобы защитить нашу семью от других. А мне — чтобы защитить ее от тебя.
Они сидели в тишине, и оба понимали, что их крепость выстояла в этой осаде. Но на ее стенах остались глубокие трещины, которые им теперь предстояло заделывать вместе. Долго. И очень осторожно.
