«Я хотела всего одного: прописать нашего будущего ребёнка в квартире его отца. Не шубу, не машину — законное право для малыша. В ответ получила два удара. Первый — от свекрови, которая орала: «Вылетите оба на улицу, как только родишь!». А второй, самый болезненный, — от собственного мужа. Он молча смотрел, как меня унижают.
***
Алина стояла у окна, глядя, как тяжёлые ноябрьские тучи ползут по небу, обещая то ли снег, то ли ледяной дождь. Их с Игорем двухкомнатная квартира на седьмом этаже была уютной, светлой и до тошноты чужой. Каждый предмет здесь, от дивана в гостиной до последней ложки на кухне, был выбран и куплен Тамарой Борисовной, матерью Игоря. Она не упускала случая напомнить об этом, как бы невзначай, с милой улыбкой, от которой у Алины по спине бежали мурашки.
«Алиночка, ты только осторожнее с этой вазой, она итальянская, я за ней в своё время так гонялась», — говорила свекровь, проводя пальцем по безупречно чистому стеклу. Или: «На этом диване пятен не оставляйте, обивка дорогая, немецкая. Игорь, ты же помнишь, как мы её выбирали?»
Игорь помнил. Он помнил всё и лишь виновато улыбался, переводя взгляд с матери на жену. Он был буфером, мягкой прослойкой, которая сглаживала острые углы, но от этого они не исчезали, а лишь глубже вонзались в душу Алины.
Главным «острым углом» была прописка. Вернее, её отсутствие. Они были женаты уже два года, но Алина по-прежнему была зарегистрирована в своей родной деревне за триста километров от Москвы. Каждый раз, когда она пыталась завести об этом разговор, Игорь находил тысячу причин его отложить.
— Алин, ну ты же знаешь маму. Она нервничает, — говорил он тихим, почти заискивающим голосом. — Квартира хоть и на мне, но деньги-то её. Она боится.
— Чего она боится, Игорь? — в который раз спрашивала Алина, чувствуя, как внутри закипает раздражение. — Что я отберу у неё квартиру? Мы же семья! Я твоя жена!
— Я знаю, любимая, знаю. Но она такой человек . Для неё все эти штампы, прописки… Это как крепость. Давай просто немного подождём. Всё уляжется.
Но ничего не уляглось. Наоборот, Тамара Борисовна, чувствуя шаткость позиции невестки, давила всё сильнее. Она могла приехать без предупреждения, открыть дверь своим ключом и начать инспекцию.
— Так, а почему пыль на плинтусе? Алиночка, ты же дома сидишь, не работаешь. Могла бы и получше за квартирой следить. Мой сын должен жить в чистоте.
Алина стискивала зубы и брала в руки тряпку. Спорить было бесполезно. Любое её слово Игорь воспринимал как нападку на мать.
Сегодняшний вечер был особенно тяжёлым. Днём Алина ходила в поликлинику, и в регистратуре ей в очередной раз сделали замечание, что она прикреплена по временному разрешению, а постоянной регистрации нет.
— Так и будете бегать каждый раз за разрешением? — устало спросила женщина в окошке. — Что за проблемы в наше время?
Алина вернулась домой униженная. Когда пришёл Игорь, она решила действовать твёрдо.
— Игорь, я так больше не могу, — начала она без предисловий, когда они сели ужинать. — Я хочу чувствовать себя здесь дома, а не квартиранткой, которую в любой момент могут выставить за дверь. Мне нужна прописка.
Игорь тяжело вздохнул и отложил вилку. Его лицо приняло знакомое страдальческое выражение.
— Алин, опять ты за своё? Я же просил…
— А я просила тебя решить этот вопрос! Два года, Игорь! Я живу здесь на птичьих правах. Твоя мама звонит и отчитывает меня за то, что я не так помыла пол в ЕЁ квартире!
— Это и моя квартира, — тихо возразил он.
— Тогда веди себя как хозяин! Позвони ей и скажи, что твоя жена будет здесь прописана. Точка.
— Ты не понимаешь, — он понизил голос до шёпота, будто боялся, что мать услышит их через стены. — Она вложила сюда все свои сбережения. Это была её подушка безопасности. Она оформила квартиру на меня, потому что верила, что я не приведу в дом первую встречную.
Слова «первая встречная» больно резанули Алину.
— То есть я, по-твоему, первая встречная? Твоя законная жена?
— Нет, конечно, нет! — испугался Игорь. — Я не это имел в виду. Просто она… она боится мошенниц. Насмотрелась по телевизору всяких историй…
— Так пусть она мне в лицо это скажет! — Алина вскочила из-за стола. Эмоции, которые она так долго сдерживала, вырвались наружу. — Пусть скажет: «Алина, я считаю тебя аферисткой, которая охотится за квартирой моего сына!» Почему она делает это за моей спиной, через тебя? Почему она настраивает тебя против меня?
— Никто меня не настраивает! — повысил голос и Игорь. — Я просто прошу тебя войти в её положение! Она пожилой человек!
— А в моё положение кто-нибудь войдёт?! — крикнула Алина, и в её голосе зазвенели слёзы. — Я живу как в тюрьме! Я боюсь передвинуть чашку, не спросив разрешения у твоей мамы! Я отчитываюсь за каждую потраченную копейку из денег, что ты даёшь на хозяйство! Я не хозяйка в этом доме! Я даже не гостья, я прислуга!
Она закрыла лицо руками и зарыдала. Громко, навзрыд, как не плакала с самого детства. Игорь подскочил к ней, обнял за плечи.
— Тише, тише, моя хорошая… Ну что ты… Не плачь. Всё решим. Я поговорю с ней. Обещаю.
Алина подняла на него заплаканные глаза, полные слабой надежды.
— Когда?
— Скоро. На днях. Я выберу момент.
Она знала, что этот «момент» может не наступить никогда. Но сейчас, в его объятиях, она позволила себе поверить ему ещё раз. Она не знала, что настоящий ураган был ещё впереди, и эта мелкая ссора — лишь лёгкий ветерок перед бурей, которая сметёт их жизнь.
***
Следующие несколько недель прошли в тягучем, напряжённом ожидании. Игорь так и не «выбрал момент» для разговора с матерью. Каждый раз, когда Алина пыталась напомнить ему об обещании, он находил новую отговорку: у мамы подскочило давление, на работе аврал, ретроградный Меркурий — всё шло в ход. Алина чувствовала, как надежда, вспыхнувшая было в тот вечер, медленно истлевает, оставляя после себя лишь горький пепел разочарования. Она снова замкнулась в себе, механически выполняя домашние дела в квартире, которая всё больше казалась ей чужой и враждебной.
А потом мир перевернулся.
Всё началось с лёгкого головокружения по утрам и внезапной непереносимости запаха жареного лука, который она раньше обожала. Сначала Алина списывала всё на стресс и усталость, но когда к симптомам добавилась задержка, её сердце замерло в тревожном предчувствии. Дрожащими руками она вскрыла упаковку с тестом, купленным в ближайшей аптеке. Пять минут ожидания показались ей вечностью. Пять минут, которые отделяли её от новой жизни.
Две яркие, отчётливые полоски.
Алина села на край ванны, не в силах отвести от них взгляд. Внутри неё зарождалась жизнь. Их с Игорем жизнь. Маленький человечек, который будет любить её просто так, без всяких условий. Первой реакцией была волна чистого, оглушительного счастья. Она прижала руки к животу, улыбаясь сквозь слёзы. У них будет ребёнок!
Но эйфория прошла так же быстро, как и нахлынула, уступив место ледяному страху. Ребёнок. Где он будет прописан? Вопросы, от которых она так устала, теперь встали перед ней с новой, ужасающей силой. Теперь речь шла не только о её унижении, но и о будущем её малыша.
Весь день Алина ходила сама не своя, прислушиваясь к новым ощущениям в теле и пытаясь унять панику в душе. Она решила сказать Игорю всё вечером, когда он вернётся с работы. Она приготовила его любимую запеканку, накрыла на стол и стала ждать, репетируя в голове слова, с которых начнёт разговор.
Игорь пришёл уставший, но в хорошем настроении — на работе похвалили за успешный проект. Он поцеловал Алину, с аппетитом поужинал и расслабленно откинулся на спинку стула.
— Ну, как твой день, солнышко? Мама не звонила? — спросил он дежурную фразу.
Алина глубоко вздохнула, собираясь с духом.
— Игорь, нам нужно поговорить.
Он тут же напрягся, улыбка сползла с его лица.
— Опять про прописку? Алин, я же сказал, что…
— Нет, — перебила она его, стараясь говорить спокойно. — Это важнее. Гораздо важнее.
Она протянула ему через стол коробочку, в которой лежал тот самый тест с двумя полосками. Игорь непонимающе посмотрел на неё, потом на коробочку, взял её в руки. Секунда замешательства, и до него дошло. Его глаза расширились, лицо изменилось.
— Это… это правда? — выдохнул он.
Алина молча кивнула, не в силах сдержать улыбку.
— Алинка! — он вскочил, подбежал к ней, поднял на руки и закружил по кухне. — Господи, я буду отцом! У нас будет ребёнок! Я самый счастливый человек на свете!
Он смеялся, целовал её в волосы, в щёки, в губы. Алина прижалась к нему, и на мгновение ей показалось, что всё будет хорошо. Что это счастье способно растопить любой лёд и сломать любые стены.
Но реальность вернулась слишком быстро. Игорь опустил её на пол, его лицо всё ещё светилось радостью, но в глазах уже мелькнула тень тревоги.
— Надо будет маме сказать, — произнёс он, и эта фраза прозвучала как приговор.
— Игорь, — Алина взяла его руки в свои и заглянула ему в глаза. — Послушай меня. Теперь это не просто моя прихоть. Ребёнок должен быть прописан. По закону, его должны зарегистрировать по месту жительства одного из родителей. То есть здесь. И я, как его мать, тоже должна иметь здесь регистрацию. Это не обсуждается.
Радостное возбуждение Игоря стало угасать. Он сел на стул и провёл рукой по волосам.
— Да, да, ты права… Конечно, права… — бормотал он. — Но ты же знаешь маму… Она… она будет в шоке.
— Почему? Она не хочет внуков? — с горечью спросила Алина.
— Хочет, конечно! Но она будет говорить, что мы поторопились, что сначала надо было «встать на ноги». Что ребёнок в квартире, где невестка не прописана, — это катастрофа.
— Так пусть это станет поводом наконец решить эту проблему! — воскликнула Алина. — Это же идеальный аргумент! Игорь, ты должен быть твёрдым. Пойми, я больше не могу уступать. Теперь за моей спиной стоит наш ребёнок. И ради него я пойду на всё.
Они долго сидели на кухне. Игорь был растерян. Радость отцовства боролась в нём со страхом перед матерью. Он то обнимал Алину, говорил, что всё уладит, то замолкал, глядя в одну точку и что-то просчитывая в уме.
— Я поговорю с ней, — наконец сказал он твёрдо. — На выходных поеду к ней один. Так будет лучше. Я всё объясню. Она поймёт. Она же не враг своему внуку или внучке.
Алина хотела верить его словам. Очень хотела. Но где-то в глубине души ледяной комок страха не таял. Она чувствовала, что известие о её беременности станет не ключом к решению проблемы, а детонатором для новой, ещё более разрушительной войны. И она оказалась права.
***
Все выходные Алина провела как на иголках. Игорь уехал к матери в субботу утром, пообещав позвонить сразу после разговора. Он выглядел решительным, и Алина изо всех сил цеплялась за эту его напускную уверенность. Она убралась в квартире, приготовила ужин и села у телефона, словно солдат в окопе в ожидании артподготовки.
Час шёл за часом. Телефон молчал. Алина начала накручивать себя: может, у Тамары Борисовны случился сердечный приступ? Может, они так сильно ругаются, что Игорю просто не до звонка? К вечеру её нервы были натянуты до предела. Она сама набрала его номер. Долгие, мучительные гудки, и наконец — сброс. Алина похолодела. Через минуту пришло короткое сообщение: «Перезвоню. Всё сложно».
Это «всё сложно» было хуже, чем самый страшный крик. Оно означало, что Игорь проиграл. Опять.
Он вернулся поздно вечером, осунувшийся, с серым лицом и потухшим взглядом. Он молча разулся, прошёл на кухню и налил себе стакан воды. Алина стояла в дверях, не решаясь задать вопрос, ответ на который, казалось, уже был написан на его лице.
— Ну что? — наконец выдавила она.
Игорь залпом выпил воду и посмотрел на неё тяжёлым взглядом.
— Она… не против внука, — начал он медленно, подбирая слова. — Даже вроде как обрадовалась. Но…
Он замолчал, не в силах продолжить.
— Что «но»? Игорь, не молчи! — взорвалась Алина.
— Но про прописку она и слышать не хочет. Ни твою, ни ребёнка.
Алина почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Она схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Как… как это? Ребёнка? Но это же незаконно! Его обязаны прописать!
— Она сказала, что это её квартира, и её законы здесь главнее, — Игорь отвёл глаза. — Сказала, что мы её обманули. Специально забеременели, чтобы отжать у неё жильё.
— Что?! — у Алины перехватило дыхание от такой чудовищной лжи. — Она так и сказала?
— Да. Она кричала, что ты аферистка, что ты с самого начала всё это спланировала. Что она меня предупреждала. Я пытался её успокоить, говорил, что это не так, что мы любим друг друга… А она…
— Что она? — прошептала Алина.
— Она предложила вариант, — Игорь сглотнул. — Чтобы ты рожала, а потом… прописала ребёнка у своих родителей. В деревне.
Алина расхохоталась. Это был страшный, истерический смех, полный отчаяния.
— В деревне? Гениально! А жить мы где будем? Тоже в деревне? Или мой ребёнок будет прописан за триста километров, а жить здесь, в Москве, на птичьих правах, как и его мать?
— Алин, успокойся, пожалуйста, тебе нельзя нервничать…
— Не смей говорить мне, чтобы я успокоилась! — закричала она, и слёзы ярости хлынули из глаз. — Твоя мать только что объявила войну мне и нашему ещё не рождённому ребёнку! А ты стоишь здесь и просишь меня успокоиться?! Ты что ей ответил?!
— Я сказал, что это бред… Что так не пойдёт… Мы ругались. Очень сильно. Она сказала, что если я посмею прописать тебя или ребёнка без её согласия, она подаст в суд и отменит дарственную на квартиру. Я не знаю, возможно ли это, но она была настроена очень серьёзно.
Алина смотрела на него, и в её взгляде презрение смешивалось с жалостью. Он боялся. Панически боялся остаться без этой квартиры, без привычного комфорта, который обеспечила ему мама. И этот страх был сильнее любви к жене и будущему ребёнку.
— Значит, вот так, — тихо произнесла она, вытирая слёзы. — Она поставила тебе условие, и ты испугался.
— Я не испугался! Я просто пытаюсь найти выход! — запротестовал он, но его голос звучал неубедительно.
— Выход? — Алина горько усмехнулась. — Выход здесь только один, Игорь. Стать мужчиной. Отцом. И сказать своей маме, что твоя семья — это я и наш ребёнок. И что мы будем жить там, где положено, со всеми правами. А если её это не устраивает, то мы уйдём. Снимем квартиру. Начнём с нуля. Но вместе.
Игорь молчал. Для него это было немыслимо. Уйти из своей уютной квартиры, платить за съёмное жильё, лишиться маминой поддержки… Это был сценарий из фильма ужасов.
— Нам надо подумать, — наконец промямлил он. — Не нужно рубить с плеча. Может, она остынет…
Алина отвернулась. В эту секунду она поняла, что осталась одна. Одна против властной, мстительной свекрови и рядом с трусливым, инфантильным мужем. И теперь ей придётся сражаться за двоих — за себя и за крошечную жизнь внутри неё. Беременность, которая должна была стать их общим счастьем, превратилась в её личную войну. И она знала, что пощады в этой войне не будет. С этого дня она начала готовиться к битве.
***
Девять месяцев пролетели в тумане из токсикоза, страхов и бесконечного напряжения. Тамара Борисовна сменила тактику. Она перестала открыто нападать, но её присутствие ощущалось в каждом телефонном звонке Игорю, в каждом «заботливом» совете, переданном через него. «Алиночке нужно больше гулять, а то ребёночек родится слабеньким», «Пусть не ест много сладкого, а то разнесёт её, потом в форму не придёт», «Надеюсь, она хоть книги для будущих мам читает?». Каждая фраза была как укол отравленной иглой.
Игорь метался между двух огней. Он старался угодить и жене, покупая ей фрукты и окружив заботой, и матери, выслушивая её нотации и докладывая о самочувствии Алины. Он искренне радовался предстоящему отцовству, ходил с Алиной на УЗИ, трогал её округлившийся живот и разговаривал с малышом. Но как только речь заходила о прописке, его лицо снова становилось испуганным, и он бормотал: «Вот родится, тогда и решим. С новорожденным на руках она не посмеет нас выгнать».
Алина уже не спорила. Она копила силы. Материнство меняло её. Страх за себя сменился железной решимостью бороться за ребёнка. Она перечитала все юридические форумы, выучила статьи Семейного и Жилищного кодексов. Она знала свои права. И права своего сына.
В один из июльских дней на свет появился Михаил Игоревич. Крепкий, голосистый мальчик весом в четыре килограмма. Когда Алина впервые взяла его на руки, посмотрела в его бездонные, серьёзные глазки, она поняла, что больше никогда не позволит никому себя унижать. Этот маленький комочек был её Вселенной, её смыслом, её армией.
Игорь был на седьмом небе от счастья. Он не отходил от сына, неумело, но с огромным старанием менял ему подгузники, носил на руках, баюкая. Даже Тамара Борисовна, приехав на выписку, не смогла скрыть дрогнувшего подбородка, глядя на крошечное личико внука. Она привезла огромный пакет с подарками: серебряную ложечку, дорогую одежду, навороченную радионяню.
— Ну, здравствуйте, Михаил Игоревич, — проворковала она, заглядывая в конверт. — Бабушку узнаёте? Будем знакомы.
Алине на мгновение показалось, что лёд тронулся. Что рождение внука смягчило сердце этой железной женщины. Но уже через пять минут иллюзии развеялись.
— Так, Игорь, — деловито начала она, пока Алина переодевала Мишу. — Я договорилась в ЗАГСе, свидетельство о рождении получите быстро. А вот с пропиской что решили? Я надеюсь, ты объяснил своей жене, что прописывать его нужно у её матери, в деревне. Для формальности. А жить, так и быть, пока можете здесь. Я разрешаю.
Игорь побледнел. Алина, услышав это, замерла с ползунками в руках.
— Тамара Борисовна, — сказала она ровным, ледяным голосом, не поворачиваясь. — Мой сын будет прописан здесь. По месту жительства своего отца. Этого требует закон.
Свекровь поджала губы. Её лицо окаменело.
— Девочка моя, законы в моей квартире устанавливаю я. Ты, кажется, плохо поняла. Или беременность на твоей памяти сказалась?
Алина развернулась, глядя свекрови прямо в глаза. В её взгляде больше не было ни страха, ни робости. Только холодная ярость матери, защищающей своего детёныша.
— Я поняла только одно. Вы готовы лишить собственного внука законных прав из-за своей паранойи. Но я вам этого не позволю.
Она взяла на руки плачущего Мишу и повернулась к мужу.
— Игорь. Завтра мы идём в МФЦ и подаём документы на регистрацию нашего сына. Это не просьба.
Игорь растерянно посмотрел на мать, потом на жену с ребёнком. Он стоял между ними, как между молотом и наковальней.
— Мама, Алина права… По закону так положено… — пролепетал он.
— Ах, права она?! — взвизгнула Тамара Борисовна. Её маска доброжелательной бабушки слетела, обнажив хищный оскал. — Значит, эта приживалка тебе дороже родной матери? Я на тебя жизнь положила, всё тебе отдала, а ты готов променять меня на неё и её выродка?!
— Мама, не говори так! Это твой внук! — крикнул Игорь.
— Это её способ оттяпать у меня квартиру! Но я этого не допущу! Слышишь, Игорь? Не допущу! Ещё один шаг в её сторону — и вы все окажетесь на улице!
Она схватила свою сумку и, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла, вылетела из квартиры.
Миша на руках у Алины заливался отчаянным плачем. Игорь рухнул на диван и закрыл лицо руками. Краткий миг семейного счастья закончился. Начиналась война. И Алина знала, что решающая битва состоится очень скоро. Она прижала сына к себе, вдыхая его сладкий младенческий запах, и прошептала: «Не бойся, мой хороший. Мама тебя никому в обиду не даст».
***
Следующая неделя превратилась в ад. Игорь ходил по квартире тенью, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Мать обрывала ему телефон, чередуя угрозы с рыданиями. Она то проклинала «эту вертихвостку Алину», то умоляла сына «одуматься и не идти у неё на поводу». Она давила на все болевые точки: напоминала, как ночами не спала, когда он болел в детстве, как копила каждую копейку на эту квартиру, отказывая себе во всём, как мечтала о его счастливом будущем. И в каждой её тираде сквозило одно: Алина — это ошибка, разрушительница его счастья.
Алина, напротив, была собрана и решительна. Забота о Мише отнимала все её физические силы, но морально она никогда не чувствовала себя сильнее. Она больше не плакала и не умоляла. Она поставила Игорю ультиматум.
— У тебя три дня, — сказала она ему во вторник вечером, когда Миша наконец уснул. — Если через три дня ты не пойдёшь со мной подавать документы на прописку сына, я пойду одна. И подам на алименты и на определение места жительства ребёнка. Я не шучу, Игорь.
Его лицо исказилось от ужаса. Суд, алименты — эти слова звучали для него как конец света.
— Алина, зачем так? Мы же семья… Давай поговорим…
— Мы уже говорили. Я говорила, просила, умоляла два года. Теперь говорить буду не я, а закон. И он на стороне моего сына. Выбирай.
Два дня Игорь мучился. Он почти не спал, осунулся. Он понимал, что Алина не отступит. Но и пойти против матери, лишиться её благоволения и, возможно, квартиры, он панически боялся. Он был в ловушке, которую сам себе и построил своим многолетним бездействием.
На третий день, в четверг, когда Алина уже доставала папку с документами, в замке повернулся ключ. На пороге стояла Тамара Борисовна. Она была одета во всё чёрное, как на похороны, на лице — трагическая маска. За ней, опустив голову, вошёл Игорь.
— Я пришла поговорить, — объявила она с порога, глядя на Алину с нескрываемой ненавистью.
— Нам не о чем говорить, Тамара Борисовна, — спокойно ответила Алина, прижимая к себе проснувшегося от шума Мишу. — Решение принято.
— Это ты так думаешь, — усмехнулась свекровь. Она прошла в комнату, села в кресло, положив ногу на ногу. Игорь остался стоять у стены, не решаясь поднять глаз. — Я пришла сделать тебе последнее предложение. Моему сыну, этому слабаку, я уже всё сказала. Теперь скажу тебе.
Она сделала паузу, наслаждаясь произведённым эффектом.
— Ты хочешь прописать здесь ребёнка. Я правильно понимаю? Хочешь зацепиться за мою квартиру, чтобы потом, при разводе, отсудить долю. Схема старая, девочка, я не первая, кого ты пытаешься развести.
— Я не собираюсь с вами разводиться, — вмешался Игорь.
— Молчи! — рявкнула на него мать, не поворачивая головы. — Я разговариваю не с тобой!
Она снова впилась взглядом в Алину.
— Так вот, мой ответ — нет. Никакой прописки. Ни для тебя, ни для твоего… ребёнка. Но. Я готова пойти на уступку. Я вижу, что ты плохая мать. Нервная, истеричная. Ребёнку с тобой будет плохо. Поэтому я предлагаю вот что.
Её голос стал сладким, как яд.
— Ты пишешь отказ от родительских прав на Мишу в мою пользу. Я его усыновляю, прописываю, даю ему всё самое лучшее. А ты получаешь три миллиона рублей отступных и убираешься из нашей жизни навсегда. Едешь в свою деревню и ищешь себе другого дурачка. Как тебе такое предложение?
У Алины потемнело в глазах. Она качнулась, думая, что ослышалась. Отдать своего сына? Продать его за три миллиона? Это было так чудовищно, так за гранью человеческого понимания, что она не сразу нашла в себе силы ответить.
— Вы… вы в своём уме? — прошептала она.
— Вполне, — холодно ответила Тамара Борисовна. — Это самый разумный выход для всех. Игорь остаётся с квартирой, я — с внуком, ты — с деньгами. Все довольны.
Алина посмотрела на мужа. Он стоял, вжавшись в стену, на его лице был ужас, но он молчал. Он слушал, как его мать предлагает купить у его жены их ребёнка, и молчал!
И в этот момент в Алине что-то сломалось. Вся боль, всё унижение, вся любовь к этому слабому, никчёмному человеку выгорели дотла, оставив после себя лишь выжженную пустыню.
— Я поняла, — сказала она тихо и страшно. И повернулась к свекрови. — Значит, ультиматум? Либо я отдаю вам сына, либо…
— Либо вы оба выметаетесь отсюда прямо сейчас! — закончила Тамара Борисовна, вставая. — Квартира моя! Я завтра же запущу процесс отмены дарственной! И вы окажетесь на улице! Ты и твой сын! И посмотрим, кому вы будете нужны! А ты, — она ткнула пальцем в Игоря, — если пойдёшь с ней, можешь забыть, что у тебя была мать! Выбирай! Либо я и твоё будущее, либо она со своим прицепом!
Комнату наполнила звенящая тишина. Все смотрели на Игоря. Алина — с последней, умирающей надеждой. Тамара Борисовна — с властным ожиданием.
Игорь поднял голову. Его губы дрожали. Он посмотрел на плачущего Мишу, на ледяное лицо Алины, на искажённое яростью лицо матери.
— Я… я не знаю… — прошептал он.
Этого было достаточно. Алина всё поняла. Он не выбрал. А отсутствие выбора — это тоже выбор. Он выбрал не её.
***
В тот момент, когда Игорь прошептал своё сокрушительное «я не знаю», мир для Алины сузился до одной точки. Все звуки пропали. Она больше не слышала ни плача своего сына, ни победного сопения свекрови. Она видела только лицо мужа — растерянное, жалкое, лицо человека, который только что предал всё, что у них было.
Она ожидала чего угодно: крика, скандала, того, что он бросится её защищать или, наоборот, встанет на сторону матери. Но это тихое, беспомощное блеяние было хуже ножа в спину. Оно означало конец. Окончательный и бесповоротный.
Внутри неё воцарилась звенящая, ледяная пустота. Больше не было ни любви, ни обиды, ни ярости. Только холодное, отстранённое спокойствие. Решение пришло мгновенно, без колебаний.
Молча, не глядя ни на кого, она прошла в спальню. Игорь и Тамара Борисовна остались в гостиной, застыв в недоумении. Алина подошла к шкафу и достала большую дорожную сумку. Она действовала как автомат, чётко и без суеты. Сначала — детские вещи. Подгузники, распашонки, ползунки, маленькие носочки. Она аккуратно складывала их стопкой, и каждое движение отдавалось тупой болью где-то в глубине груди. Вот этот костюмчик подарила её мама. А этот — они покупали вместе с Игорем, когда она была на седьмом месяце, и он так смешно спорил, голубой брать или зелёный…
Она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Сейчас не время для них.
Потом она открыла свой ящик комода. Пара джинсов, несколько свитеров, бельё, косметичка. Она брала только самое необходимое, то, без чего нельзя прожить первые дни. Она не собиралась тащить на себе груз прошлого.
Из гостиной доносились приглушённые голоса. Тамара Борисовна что-то шипела, Игорь невнятно отвечал. Кажется, они не сразу поняли, что происходит.
Когда сумка была почти собрана, дверь в спальню открылась. На пороге стоял Игорь.
— Ты… ты что делаешь? — спросил он так, будто увидел привидение.
Алина не удостоила его ответом. Она застегнула молнию на сумке и подошла к детской кроватке, где тихо всхлипывал Миша. Она взяла его на руки, поцеловала в тёплую макушку и начала одевать в уличный комбинезон.
— Алина, прекрати! — Игорь подскочил к ней, попытался схватить за руку. — Куда ты собралась на ночь глядя? С ребёнком!
Она отстранилась от него, как от чужого. И впервые за всё это время посмотрела ему в глаза. Её взгляд был пугающе спокоен.
— Туда, где нас не будут продавать и покупать, — отчеканила она. — Туда, где мой сын не будет «прицепом» или разменной монетой.
— Но… это же безумие! — он обвёл комнату растерянным взглядом. — Давай поговорим! Я… я что-нибудь придумаю!
— Ты уже всё придумал, Игорь, — горько усмехнулась она. — Ты придумал молчать, когда твою жену называли аферисткой. Ты придумал молчать, когда твоего сына хотели отобрать. Твоё молчание — это твой выбор. Я его уважаю. А теперь уважай мой.
В комнату заглянула Тамара Борисовна. Увидев собранную сумку и одетую Алину с ребёнком, она победно улыбнулась.
— Что, решила сбежать, как побитая собака? Правильно! Давно пора! Только внука оставь! Ты ему не мать!
— Миша пойдёт со мной, — отрезала Алина, крепче прижимая к себе сына. — И если вы или ваш сын попробуете мне помешать, я вызову полицию. И расскажу им всё. Про шантаж, про угрозы, про ваше любезное предложение продать мне собственного ребёнка. Думаю, им будет интересно.
Лицо Тамары Борисовны исказилось. Она не ожидала такого отпора. Она привыкла, что эта тихоня только плачет и жалуется мужу.
Алина, не говоря больше ни слова, прошла мимо них к выходу. Она надела свои ботинки, накинула куртку. Игорь стоял столбом, не в силах пошевелиться.
Уже в дверях она обернулась.
— Ты сделал свой выбор, Игорь. Ты выбрал квартиру. Надеюсь, тебе будет тепло в этих стенах. Одному.
Она открыла дверь и шагнула на лестничную клетку. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Она вызвала лифт, вошла в кабину и нажала кнопку первого этажа. Глядя в зеркало на своё бледное лицо и на мирно засопевшего на плече сына, она впервые за долгое время почувствовала не страх, а облегчение. Да, она шла в никуда. В холодную осеннюю ночь, с ребёнком на руках и одной сумкой. Но она шла к свободе. Её уход был не поражением. Это была её первая настоящая победа.
***
Игорь остался стоять посреди прихожей. Щелчок закрывшейся двери гулким эхом отозвался в его голове. Он смотрел на пустое место, где только что была его жена с сыном, и не мог поверить в реальность происходящего. Они ушли. Просто взяли и ушли.
— Ну и скатертью дорога! — торжествующе произнесла Тамара Борисовна, нарушая тишину. — Наконец-то избавились от этой гадюки. Теперь, сынок, всё будет хорошо. Заживём спокойно.
Она подошла и попыталась его обнять, но Игорь машинально отстранился. Он медленно прошёл в гостиную. Квартира, которая всегда казалась ему верхом уюта и надёжности, вдруг стала пустой и гулкой. Тишина давила на уши. Больше не было слышно ни кряхтения Миши в кроватке, ни шагов Алины на кухне. Воздух застыл.
Он подошёл к детской кроватке. На подушке осталась вмятина от головы сына, а рядом лежала забытая в спешке погремушка — яркий пластмассовый жираф. Игорь взял её в руку. Пластик был ещё тёплым. И в этот момент его накрыло.
Не просто страхом или сожалением. А ледяным, всепоглощающим осознанием того, что он натворил. Он, взрослый тридцатилетний мужик, позволил своей матери разрушить его семью. Он стоял и молчал, когда оскорбляли его жену, когда пытались отобрать его сына. Он променял их смех, их тепло, их любовь на эти четыре стены. На немецкий диван и итальянскую вазу.
— Сынок, ты чего? — голос матери прозвучал где-то далеко, как из-под воды. — Не переживай ты так. Подумаешь, баба с возу — кобыле легче. Найдём тебе другую, получше. Послушную. Москвичку. С квартирой.
Игорь медленно повернулся. Он посмотрел на мать так, как никогда не смотрел раньше. Не как сын, а как чужой человек. И увидел перед собой не любящую родительницу, а старую, эгоистичную женщину, одержимую контролем и собственностью. Женщину, которая только что украла у него самое дорогое.
— Уходи, — сказал он тихо.
— Что? — не поняла Тамара Борисовна.
— Уходи. Из моей квартиры, — повторил он громче, и в его голосе зазвенел металл, которого там никогда не было.
— Ты с ума сошёл?! — взвизгнула она. — Это моя квартира! Я тебя сейчас самого отсюда вышвырну!
— Это квартира, которую ты подарила мне, — отчеканил Игорь. — И пока она по документам моя, я буду решать, кому здесь находиться. А я не хочу тебя здесь видеть. Ты разрушила мою жизнь. Ты отняла у меня сына.
— Я спасла тебя от неё! — закричала Тамара Борисовна, её лицо пошло красными пятнами.
— Ты спасла себя от страха потерять эти проклятые квадратные метры! — закричал он в ответ, и вся боль, весь стыд и вся ярость, копившиеся в нём годами, вырвались наружу. — Ты никогда не любила ни Алину, ни Мишу! Ты даже меня не любишь! Ты любишь только вещи! Эту квартиру, эти вазы, эти деньги! Ты готова была купить собственного внука!
Он схватил с полки ту самую итальянскую вазу, за которую так тряслась мать, и с размаху швырнул её на пол. Ваза разлетелась на тысячи мелких осколков.
— Вот цена твоей любви! — кричал он, задыхаясь. — Вот она! Ты довольна?
Тамара Борисовна застыла с открытым ртом. Она смотрела то на осколки, то на обезумевшее лицо сына. Она впервые видела его таким. Он больше не был её послушным мальчиком.
— Вон, — сказал он уже спокойнее, но от этого его слова прозвучали ещё страшнее. — Уходи. И не звони мне. Никогда.
Он взял ключи от машины и, не глядя на неё, пошёл к выходу. Он не знал, куда ушла Алина. К подруге? На вокзал, чтобы ехать в свою деревню? Или просто сидит на скамейке в соседнем дворе, плачет и качает ребёнка?
Но он знал одно: он найдёт её. Даже если на это уйдёт вся ночь. Он будет стоять на коленях, будет умолять, будет вымаливать прощение. Он снимет квартиру, самую крошечную, самую убитую однушку на окраине. Он будет работать на трёх работах. Он докажет ей, что он больше не маменькин сынок, а мужчина, отец её ребёнка.
Цена этой квартиры оказалась слишком высока. Она стоила ему семьи. И теперь он был готов отдать всё на свете, любые квартиры и деньги, чтобы вернуть их.
Выбежав на улицу, в холодную, промозглую ночь, он начал свою новую жизнь. Жизнь, в которой ему предстояло заново заслужить право называться мужем и отцом. И он был готов заплатить за это любую цену.
