— Риммочка, доченька, мы завтра приедем, — голос матери в трубке звучал непривычно тонко, почти заискивающе. — Встретишь?
Римма нахмурилась, прижимая телефон плечом к уху и продолжая помешивать кашу для дочки. Утренний звонок от родителей всегда был событием. Обычно они звонили по воскресеньям, строго после обеда, когда отец заканчивал смотреть свой футбол, а мать — сериал. А сегодня была среда.
— Приезжайте, конечно. Что-то случилось? Голос у тебя, мам, странный.
— Да ничего не случилось, все хорошо! — слишком быстро и бодро ответила Тамара Петровна. — Просто… соскучились. Решили вас с Пашей и Анечкой проведать. Надолго.
Последнее слово она произнесла тише, будто проглотив окончание. У Риммы внутри что-то неприятно екнуло. «Надолго» — это насколько? На неделю? На месяц? Родители никогда не гостили дольше трех дней. Их небольшая двухкомнатная квартира, где они жили втроем с дочкой Аней, едва ли располагала к долгим визитам.
— Надолго — это хорошо, — осторожно произнесла Римма. — Вы на поезде? Во сколько встречать?
— Да, утренним, в девять будем. Геннадий билеты уже взял. Ты не волнуйся, мы тихонечко, в уголке. Места много не займем.
Вот это «в уголке» насторожило еще больше. Римма положила ложку и села на табурет.
— Мам, говори прямо, что происходит? Папа здоров? У вас все в порядке?
— Здоров, здоров твой отец, куда он денется, — в голосе матери проскользнуло раздражение, которое тут же сменилось прежней вкрадчивой интонацией. — Приедем — все расскажем. Все, доченька, побегу, а то чемоданы еще не все собраны.
И она повесила трубку, оставив Римму в полной растерянности. Чемоданы. Не сумка, не рюкзак, а чемоданы. Во множественном числе.
Весь день ее не отпускало дурное предчувствие. Вечером, когда муж Павел вернулся с работы, она поделилась с ним своими опасениями. Павел, высокий, спокойный мужчина с основательным, несуетливым нравом, выслушал жену, сдвинув брови.
— Странно, конечно. Может, ремонт затеяли? — предположил он.
— И не предупредили? Они бы полгода об этом говорили, выбирали бы обои, советовались. И потом, какие чемоданы при ремонте? На дачу бы уехали. Нет, тут что-то другое.
На следующее утро, оставив Анечку с соседкой-пенсионеркой, они с Павлом поехали на вокзал. Родители вышли из вагона последними. Геннадий Иванович, ссутулившийся, с виноватым выражением на лице, катил за собой два огромных, видавших виды чемодана на колесиках. Тамара Петровна шла рядом, сжимая в руках объемную сумку и стараясь сохранять независимый вид, но ее бегающие глаза выдавали внутреннее напряжение.
— Мама, папа, здравствуйте! — Римма поспешила к ним, обняла. — Ничего себе у вас багаж. Вы что, на Северный полюс собрались?
Тамара Петровна выдавила улыбку.
— Ой, дочка, и не говори. Взяла все самое необходимое. Знаешь же, я без своих вещей не могу. А Гена вечно ворчит, что я полдома с собой тащу.
Павел молча взял у тестя один чемодан, отметив про себя его неподъемный вес, и они пошли к машине. Всю дорогу до дома родители говорили о пустяках: о погоде, о ценах на огурцы, о соседке, которая завела себе третью кошку. Римма почти не участвовала в разговоре, только изредка вставляла «да» или «угу», бросая тревожные взгляды на мужа в зеркало заднего вида. Он отвечал ей таким же недоуменным взглядом.
Дома, пока Римма хлопотала на кухне, устраивая чаепитие, родители расположились в гостиной, которая одновременно была и спальней для нее с Павлом. Она слышала, как мать дает указания отцу, куда поставить чемоданы, чтобы они «не мешались». Атмосфера в квартире сгущалась. Даже пятилетняя Аня, обычно радостно встречавшая бабушку с дедушкой, жалась к отцу и с опаской поглядывала на гостей.
Наконец, когда чай был разлит, а на стол поставлены бутерброды, Павел не выдержал.
— Тамара Петровна, Геннадий Иванович, может, вы все-таки расскажете, что у вас стряслось? Мы же видим, что что-то не так.
Тамара Петровна поджала губы, посмотрела на мужа. Тот отвел взгляд и тяжело вздохнул, уставившись в свою чашку.
— А что рассказывать? — начала она издалека. — Жизнь идет, все меняется. У молодых свои планы, свои нужды. Мы, старики, должны помогать, пока можем.
Римма поставила свою чашку на стол.
— Мама, пожалуйста, ближе к делу. Каким молодым? Каким планам?
— Ну каким… Аркаше нашему, брату твоему, — Тамара Петровна посмотрела на дочь с укором, будто та должна была сама догадаться. — У него же жизнь налаживается! Светочка, жена его, девочка хорошая, хваткая. Ждут они пополнения.
Римма почувствовала, как холодеют руки. Ее младший брат Аркадий был вечной головной болью семьи. Обаятельный, легкий на подъем, он с юности порхал по жизни, меняя работы, увлечения и женщин. Все его «грандиозные идеи» заканчивались одинаково — долгами, которые потом тихонько гасили родители. Римма, которая с шестнадцати лет подрабатывала, сама поступила в институт и вместе с Павлом годами копила на первый взнос по ипотеке, давно перестала считать, сколько родительских денег было вложено в ее непутевого брата.
— И что? — сухо спросила она. — Аркадий ждет ребенка. Я рада за него. Но при чем здесь ваш приезд с чемоданами?
Тамара Петровна глубоко вздохнула, собираясь с духом для главной новости.
— В общем… им же тесно в его однушке. А Света хочет, чтобы у ребенка была своя комната. Да и Аркаша говорит, что для нового дела ему нужен кабинет. Он же сейчас в IT подался, там перспективы большие.
— Мама! — Римма начала терять терпение.
— Мы продали свою квартиру, — выпалил вдруг Геннадий Иванович, не поднимая глаз.
В комнате повисла звенящая тишина. Римма смотрела то на отца, то на мать, не в силах поверить услышанному. Павел замер с чашкой в руке.
— Что… что вы сделали? — прошептала Римма.
— Продали, — уже увереннее повторила Тамара Петровна, приняв оборонительную позу. — А что такого? Это наша квартира. Кому хотели, тому и помогли. Аркаше сейчас нужнее. Они добавят эти деньги, материнский капитал и купят себе хорошую трехкомнатную квартиру. А мы… мы пока у вас поживем.
Римма медленно поднялась. В ушах шумело. Она смотрела на мать, на ее лицо, на котором было написано упрямство и уверенность в своей правоте, и не узнавала ее.
— Вы продали свою квартиру… отдали деньги Аркадию… и решили пожить у нас? В нашей двушке? С нами и с Аней? Вы это серьезно?
— А что тут такого? — взвилась Тамара Петровна. — Мы же не чужие люди! Ты — дочь. Неужели родителям откажешь в крыше над головой? Мы же не навсегда. Аркаша на ноги встанет, разбогатеет и купит нам отдельное жилье. Он обещал!
В голове у Риммы проносились картинки из прошлого. Вот она, студентка, штопает единственные джинсы, потому что на новые нет денег — все ушло на то, чтобы отмазать Аркадия от армии. Вот они с Пашей едят гречку три раза в день, откладывая каждую копейку на ипотеку, в то время как Аркадий разбивает очередную подержанную машину, купленную ему отцом. Вот ее мать отказывается посидеть с заболевшей Анечкой, потому что «у Аркашеньки депрессия, надо его поддержать, съездить к нему». И всегда, всегда одно и то же объяснение: «Риммочка, ну ты же у нас сильная, ты справишься. А ему помочь надо, он у нас такой… неприспособленный».
Она перевела взгляд на отца.
— Пап? И ты был согласен?
Геннадий Иванович наконец поднял на нее глаза. В них была такая смесь стыда, вины и беспомощности, что Римме на секунду стало его жаль.
— Мать так решила… — пробормотал он. — Сказала, сыну помочь — святое дело.
«Святое дело», — мысленно повторила Римма, и жалость тут же испарилась, сменившись холодным, ясным гневом. Гневом не наглым, не крикливым, а тихим и окончательным, как приговор. Она всю жизнь была для них функцией: удобная, самостоятельная дочь, которая не доставляет хлопот и всегда «справится». А вся любовь, вся забота, все ресурсы уходили ему, вечному мальчику Аркаше. И вот теперь, когда они одним махом лишили себя дома ради очередного его «проекта», они пришли к ней. Не просить, а требовать. Считать, что им должны.
Павел осторожно взял ее за руку. Его прикосновение вернуло ее в реальность.
— Римма, сядь, давай поговорим спокойно, — тихо сказал он.
— Нет, Паша, тут не о чем говорить, — она высвободила руку. Ее голос звучал ровно и отстраненно. Она посмотрела прямо на родителей.
— Значит, так, — начала она, и от этого спокойного тона Тамара Петровна вся подобралась. — Вы продали свою квартиру, чтобы помочь Аркадию. Это ваше решение, ваше право. Вы взрослые люди. Но в таком случае вы, должно быть, все продумали.
— Что продумали? — не поняла мать. — Мы же говорим, у тебя поживем!
— Нет, — отрезала Римма. — У меня вы жить не будете. Ни «пока», ни «временно». Вообще. У нас маленькая квартира. У нас свой ребенок, которому нужна своя комната, а не бабушка с дедушкой за ширмой. У нас своя жизнь, в которую мы вас не звали.
Тамара Петровна ахнула и схватилась за сердце.
— Да как ты можешь?! Родная дочь — и на улицу родителей?!
— Я вас на улицу не выгоняю, — так же холодно продолжила Римма. — Я вас к себе не пускаю. Это разные вещи. Вы отдали все своему любимому сыну. Это был ваш выбор. Он вам обещал золотые горы и отдельное жилье в будущем. Вот к нему и идите. Пусть он теперь выполняет свои обещания.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в оглушенное сознание родителей.
— Вы квартиру брату отдали? Вот и проситесь к нему жить. У него же теперь будет большая, трехкомнатная. Места всем хватит. А у меня для вас места нет.
Геннадий Иванович вжал голову в плечи. А Тамара Петровна, поняв, что это не шутка и не минутная обида, изменилась в лице. Вкрадчивость и упрек сменились неприкрытой злобой.
— Ах ты… неблагодарная! Мы тебя растили, ночей не спали! А ты… выросла эгоистка! Отца с матерью на порог не пускаешь!
— Растили? — усмехнулась Римма. — Да. Только почему-то всю жизнь я чувствовала себя так, будто должна вам за сам факт своего рождения. Я сама всего добивалась, ни разу у вас ничего не попросила. Потому что знала — все для Аркаши. Все ему. А теперь, когда ваш Аркаша в очередной раз оставил вас ни с чем, вы вспомнили про «неблагодарную дочь»? Нет уж. Хватит.
Она подошла к двери в прихожую и открыла ее.
— Павел поможет вам спустить чемоданы. Можете переночевать сегодня в гостинице, я заплачу. А завтра — к Аркадию. В его новую просторную жизнь, которую вы ему подарили.
Слезы, крики, обвинения — все это пролетало мимо ушей Риммы. Она будто надела невидимый скафандр. Впервые в жизни она не чувствовала вины. Только горькое, выстраданное право на свою собственную жизнь, без вечного обслуживания чужих интересов.
Павел, видя состояние жены, молча поднялся, взял один чемодан, потом второй. Геннадий Иванович, спотыкаясь, побрел за ним. Тамара Петровна еще несколько минут выкрикивала проклятия и жалобы на свою несчастную долю, но, не встретив никакой реакции, замолчала, схватила свою сумку и вылетела из квартиры, хлопнув дверью.
Когда шаги на лестничной клетке затихли, Римма медленно закрыла дверь на замок. Она прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Из глаз покатились слезы — не жалости, а освобождения. Это было невыносимо тяжело, как отрезать часть себя. Но эта часть давно болела и отравляла все остальное.
Вернулся Павел. Он молча сел рядом с ней на пол, обнял за плечи.
— Ты все правильно сделала, — тихо сказал он.
— Я знаю, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо. — Я просто не знала, что у меня хватит сил.
Через час позвонила мать. Римма увидела на экране ее номер и сбросила вызов. Потом еще раз. И еще. На пятый раз она взяла трубку.
— Если ты одумалась… — ядовито начало доноситься из динамика.
— Я не одумалась, — перебила Римма. — Я звоню в гостиницу, бронирую вам номер на одну ночь. Завтра утром выезжайте. Адрес Аркадия вы знаете. Больше не звони.
Она нажала «отбой» и заблокировала номер матери. Потом — отца. Потом — Аркадия, который наверняка скоро тоже начнет обрывать телефон.
Вечером, когда Анечка уже спала, они с Павлом сидели на кухне. Квартира казалась необычайно просторной и тихой.
— Они позвонят его Свете, — сказала Римма, глядя в пустоту. — Она его быстро обработает. Их не пустят на порог. Или пустят на неделю, а потом устроят такую жизнь, что они сами сбегут.
— Это уже будет их история, — спокойно ответил Павел, накрыв ее руку своей. — Не твоя.
Римма кивнула. Она знала, что впереди еще будут попытки надавить на жалость через дальних родственников, через общих знакомых. Будут разговоры за спиной о ее «жестокости». Но главный рубеж был пройден. Она отстояла свою семью, свой дом, свое право на жизнь. Ценой этого была ее старая семья, в которой ей с самого начала не было отведено достойного места. И, как ни странно, эта цена больше не казалась ей непомерной. Она просто была единственно возможной. Впервые за долгие годы она дышала полной грудью.
