Аромат домашнего печенья, смешанный с нежным запахом запеченной курицы, наполнял квартиру густым и таким желанным ощущением дома. В этом воздухе плавали звуки — звонкий смех пятилетней Катюши, возившейся на кухне с фигурным противнем, и спокойный, уверенный голос Ольги.
— Дочка, аккуратнее с тестом, это не пластилин, — мягко сказала она, поправляя фартук на дочке.
— Я леплю солнышко, мам! Папе понравится!
— Конечно, понравится, — улыбнулась Ольга, бросая взгляд на накрытый стол. Все было готово к возвращению Алексея с работы. Салат в ее любимой стеклянной салатнице, столовые приборы разложены с геометрической точностью, в центре — маленькая вазочка с живыми веточками мимозы. Эти еженедельные пятничные ужины стали для них ритуалом, островком покоя после бурной рабочей недели.
Ключ щелкнул в замке, и в прихожей послышались знакомые шаги.
— Папа! — Катя, забыв про тесто, стремглав бросилась навстречу.
Алексей вошел на кухню, сняв пальто, с дочкой на руках. Его лицо, уставшее после дня в офисе, светилось спокойной улыбкой. Он подошел к Ольге, обнял ее за талию и поцеловал в висок.
— Пахнет потрясающе. Я просто счастлив, что дома.
Ольга прижалась к его плечу на мгновение, чувствуя, как накопленное за день напряжение тает. Это был их мир. Их крепость. Выстроенная за семь лет брака по кирпичику.
Они сели ужинать. Катя взахлеб рассказывала о садике, о новой подружке, о том, как они рисовали жирафа. Алексей и Ольга переглядывались, и в этих взглядах было столько нежности и понимания, что казалось, ничто не может это разрушить.
И в этот самый момент, словно холодный сквозняк из щели под дверью, в идиллию ворвался резкий, дребезжащий звонок в дверь.
На лице Алексея мелькнула легкая тень удивления. Ольга нахмурилась. Они не ждали гостей.
— Кому бы это? — пробормотал Алексей, вставая из-за стола.
Он открыл дверь, и в квартуру, ведя за собой поток холодного воздуха, вошла Светлана Петровна. Его мать. В руках она держала большой полиэтиленовый пакет, из которого торчала длинная палка копченой колбасы.
— Здравствуйте, хозяева! — ее голос прозвучал слишком громко для уютной кухни. — Я мимо рынка шла, увидела эту колбаску, ну просто вашу, Лёшенька, любимую, и не удержалась. Не смогла пройти мимо.
Она прошлепала по коридору в своих уличных тапочках, которые не стала снимать, и направилась прямиком на кухню. Катя притихла, сжав в руке кусок хлеба.
— Мама, мы как раз ужинаем, — сказал Алексей, неуверенно закрывая дверь.
— Я ненадолго, я ненадолго, — отмахнулась Светлана Петровна, водружая пакет на столешницу, прямо рядом с салатницей Ольги. — Продолжайте, продолжайте. Ой, Оленька, а у вас тут опять курица? — она бросила оценивающий взгляд на стол. — Ты же знаешь, Алексею нельзя много жареного, у него печень слабая, в папу пошел.
Ольга медленно вытерла руки полотенцем. Она чувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. Каждый визит свекрови был как внезапная проверка боеготовности.
— Светлана Петровна, садитесь, чайку налью, — ровным голосом сказала Ольга.
— Чай? Да я не за чаем. Я колбаску принесла. Настоящую, сырокопченую. — Она с гордым видом извлекла из пакета ту самую палку и положила ее рядом с тарелкой Алексея. — Вот, сынок, вспомни вкус детства. А то ты тут, я смотрю, на курочках сидишь. — Она многозначительно хмыкнула.
Алексей неловко потрогал палку колбасы.
— Спасибо, мам. Но Оля прекрасно готовит.
— Кто спорит? — Светлана Петровна подняла брови. — Но есть же еда для души, а не только для пользы. Алексей, ты помнишь, какую колбасу я тебе в институт передавала? Такой сейчас не делают. В отличие от той, что ты ешь сейчас.
Ольга сжала кулаки под столом. Эта фраза «в институт» была классической. Она всегда напоминала Ольге, что есть целый пласт жизни ее мужа, к которому она не имеет никакого отношения, и где его мать была главной героиней.
— Светлана Петровна, все же попробуйте нашего пирога, — снова попыталась вернуть контроль Ольга, отламывая кусочек теплого печенья-солнышка.
Свекровь пренебрежительно махнула рукой.
— Спасибо, у меня свои булочки есть. Кстати, — она перевела взгляд на сына, и ее голос стал деловым, почти официальным. — Я по сути дела. Решила свою квартиру сдать. Молодая семья, хорошие такие ребята. А сама я в четверг переезжаю к вам. Ненадолго, на пару месяцев, пока они ремонт себе сделают. Места у вас много, я в гостиной на диване размещусь, не помешаю.
В кухне воцарилась тишина. Было слышно, как за окном проехала машина. Катя, чувствуя напряжение, притихла и прижалась к матери.
Ольга застыла, глядя на Алексея. Он не смотрел на нее. Он смотрел на свою мать, и на его лице было написато самое настоящее, животное недоумение, смешанное с попыткой быстро осознать произошедшее.
А Светлана Петровна, довольная произведенным эффектом, снова улыбнулась и потянулась за палкой колбасы.
— Ну-ка, давайте я вам ее нарежу. Чтобы вы оценили.
Тишина после ухода Светланы Петровны была густой и тягучей, как мед. Она заполнила собой всю квартиру, вытеснив прежнее уютное тепло. Даже Катя, обычно непоседливая, сидела на кухне, тихо перебирая края салфетки, и смотрела на родителей большими, вопрошающими глазами.
Ольга механически собирала со стола. Ее движения были резкими, отрывистыми. Она поставила тарелку в раковину с таким звоном, что Алексей вздрогнул.
— Оль… — начал он неуверенно.
— Не надо, — оборвала его Ольга, не глядя. — Просто не надо сейчас ничего говорить.
Она взяла ту самую палку колбасы, лежавшую на столе как обвинительный приговор, и засунула ее в холодильник, на самую дальнюю полку, словно пыталась спрятать улику.
— Но мы должны это обсудить, — тихо сказал Алексей, подходя к ней.
Ольга резко развернулась к нему. В ее глазах стояли не слезы, а холодный, обжигающий гнев.
— Обсудить что, Алексей? То, что твоя мать решила переехать к нам, даже не спросив? То, что наша гостиная теперь станет ее комнатой? Или то, что это «ненадолго, на пару месяцев»? Мы же с тобой прекрасно знаем, что это значит!
— Она не вечна, Оля. Она одна. — Голос Алексея звучал устало. Он прошел в гостиную и тяжело опустился на диван, тот самый, на котором теперь предстояло спать его матери.
— Одна? — Ольга горько рассмеялась. — У нее есть прекрасная собственная квартира в двадцати минутах езды отсюда! И она не одна, у нее есть подруги, кружок вязания, да что угодно! Но нет, ей нужно именно здесь! Контролировать каждый наш шаг!
— Она не контролирует, она просто… хочет быть ближе.
— Ближе? — Ольга села в кресло напротив. — Когда Катя родилась, и я после тяжелых родов не могла встать, я звонила ей, умоляла приехать помочь хоть на пару часов. Помнишь, что она ответила? «Детей рожать — не мешки ворочать, сама справишься. Я не нянька». А теперь она хочет быть ближе?
Алексей закрыл лицо руками. Эта история была больным местом в их отношениях, незаживающей раной.
— Она тогда работала, у нее был сложный период, — пробормотал он, но звучало это слабо и неубедительно даже для него самого.
— У всех бывают сложные периоды, Лёш! Но семья для того и существует, чтобы помогать в эти периоды! А твоя мать появляется только тогда, когда ей это удобно, и решает, как нам жить! И ты… ты всегда на ее стороне.
— Я не на ее стороне! Я на стороне здравого смысла! — он поднял на нее глаза, и в них мелькнуло отчаяние. — Что я могу сделать? Выгнать ее? Сказать «нет, мама, мы тебя не пустим»? Ты представляешь, как это прозвучит?
— Я представляю, что наш дом — это наша крепость. И ты сейчас просто открываешь ворота тому, кто годами пытался ее разрушить.
Она встала и вышла из гостиной, оставив его в одиночестве. Алексей откинулся на спинку дивана и уставился в потолок. В голове всплывали обрывки воспоминаний. Мать, возвращающаяся затемно с работы, ее руки, шершавые от холода. Как она ставила перед ним тарелку с супом, и он помнил, что денег было мало, очень мало. Как она говорила: «Ешь, сынок, ты должен расти сильным». Она была бульдозером, который расчищал для него дорогу в жизни, невзирая на преграды. Но теперь этот бульдозер грозился снести то, что он строил своими руками — свою семью.
Ольга, тем временем, зашла в спальню. Дрожащими руками она стала складывать свою одежду, перекладывать вещи на тумбочке, делать все что угодно, лишь бы заглушить эту жгучую обиду. Она потянулась к стулу, где висел ее домашний халат, чтобы убрать его в шкаф, и зацепила случайно халат Алексея, висевший рядом. Халат упал на пол.
Вздохнув с раздражением, она наклонилась, чтобы поднять его. И тут ее пальцы наткнулись на что-то твердое и холодное в кармане. Она замерла. Медленно, будто боясь обжечься, она засунула руку в карман и вытащила оттуда единственный ключ. Старый, потертый латунный ключ. Не от почтового ящика, не от гаража. Это был ключ от входной двери. От их двери.
Но у нее был свой комплект, а у Алексея — свой. Этот ключ она ему не давала. Он лежал у нее в ящике комода, про запас.
Сердце Ольги замерло, а потом забилось с такой силой, что стало трудно дышать. Она стояла посреди спальни, сжимая в ладони холодный металл, и смотрела на приоткрытую дверь в гостиную, где сидел ее муж. Человек, который, оказывается, уже давно, в тайне от нее, впустил их общую жизнь в их общий дом.
Четверг наступил с неизбежностью приговора. Светлана Петровна въехала в их жизнь, как танк, — с двумя огромными сумками и тем самым старым чемоданом, который Ольга мельком видела в прихожей у свекрови.
Первые дни прошли в тягучем, нервном привыкании. Светлана Петровна действительно заняла диван в гостиной, но ее присутствие ощущалось во всей квартире. Она была как тихий сквозняк, который проникает повсюду.
Ольга зашла на кухню утром и замерла. Баночки со специями, всегда стоявшие в строгом порядке на своей полке, были переставлены. Крупы в прозрачных контейнерах, которые она подписывала аккуратными этикетками, теперь стояли вразнобой, а сверху на них лежали пакетики с тем, что принесла свекровь — какими-то травами с рынка.
— Оленька, не обижайся, — раздался за ее спиной голос Светланы Петровны. Та стояла в дверях кухни, закутанная в свой старенький халат. — Я просто систематизировала. Чтобы было удобнее. У тебя же тут все вразброс.
— У меня все было в идеальном порядке, — сквозь зубы проговорила Ольга, чувствуя, как по телу разливается жар.
— Ну, порядок порядку рознь, — многозначительно заметила свекровь и прошла к плите. — Я Лёше кашу сварила. Ты ему, я смотрю, только бутерброды по утрам делаешь. Мужчине нужна горячая, основательная еда.
Алексей в это время молча сидел за столом, уткнувшись в тарелку с той самой кашей. Он избегал взгляда жены.
С каждым днем маленьких вторжений становилось все больше. Светлана Петровна переставила вазочки на телевизоре, повесила свое вязаное покрывало на спинку кресла, а однажды Ольга застала, как она читает Кате на ночь совсем не ту книжку, которую они с дочкой выбрали, а какую-то старую, с пожелтевшими страницами.
— Бабушка говорит, что эта книга умнее, — серьезно сообщила Катя.
— Вот как? — Ольга посмотрела на свекровь, та мирно вязала в углу дивана.
— Ну, просто сказки там какие-то современные, непонятные, — не поднимая глаз, сказала Светлана Петровна. — А тут классика. Ребенок должен с детства приобщаться к правильным вещам.
Но самым тяжелым было вечернее время. Алексей, приходя с работы, будто растворялся. Он уходил в себя, погружался в телефон или делал вид, что сильно занят работой за компьютером. Он стал мостом между двумя берегами, который боялся накрениться в любую сторону, и потому предпочитал не шевелиться вовсе.
Ольга чувствовала, как ее терпение тает с каждым часом. Она больше не могла расслабиться в собственной квартире. Постоянное присутствие другого человека, его взгляды, его советы, его молчаливое переустройство ее мира — все это давило на нее, как тяжелый пресс.
Однажды вечером, вернувшись с прогулки с Катей, она зашла в гостиную, чтобы взять с полки свою любимую книгу — сборник стихов, который она перечитывала в трудные минуты. Книги на полке снова были переставлены. Ее сборника на привычном месте не было.
Сердце ее екнуло. Она стала искать, проводя пальцами по корешкам. И нашла. Он стоял в самом конце, задвинутый за толстый том кулинарной книги Светланы Петровны.
И тут Ольга не выдержала. Она повернулась и быстрыми шагами направилась в спальню. Она не могла больше находиться в этом общем пространстве. Ей нужно было укрыться. Укрыться в той комнате, которая пока еще оставалась только их с Алексеем территорией.
Она распахнула дверь в спальню. И застыла на пороге.
Комод. Их общий комод, где в верхних ящиках лежали ее личные вещи, носовые платки, шелковые шарфики, белье. Верхний ящик был выдвинут. А на самом верху, аккуратно сложенной стопочкой, лежали вещи Светланы Петровны. Какие-то вязаные носочки, старая шелковая кофта. Ее вещи лежали поверх вещей Ольги.
Это была последняя капля. Та самая, что переполнила чашу. Не кухня, не книги, не каша. Это — ее личный ящик, ее последний оплот. И теперь здесь, в самом сердце ее территории, уже лежали чужие вещи. Без спроса. Молча. Как притязание на право собственности на всю их жизнь.
Ольга медленно вынула из кармана джинс тот самый, чужой ключ. Она сжала его в кулаке так, что металл впился в ладонь. Теперь она понимала, почему он у Алексея. Это был не просто ключ. Это был символ капитуляции. И она не собиралась сдаваться.
Вечер затянулся вязкой, нездоровой паутиной. Катю уложили спать, и в квартире воцарилась тишина, которую нельзя было назвать мирной. Она была звенящей, натянутой, как струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения.
Ольга сидела на кухне, уставившись в окно в черные квадраты ночных окон соседних домов. В кармане ее домашних брюк лежал тот самый ключ, холодный и тяжелый. Она перебирала его пальцами, и с каждым прикосновением в ней росла решимость.
Алексей пытался работать за ноутбуком в гостиной, но его пальцы замерли над клавишами. Он чувствовал бурю, собиравшуюся в воздухе, и каждый нерв его был напряжен в ожидании.
Из своей комнаты вышла Светлана Петровна. Она прошла на кухню с видом полноправной хозяйки, открыла холодильник и достала ту самую, принесенную когда-то палку сырокопченой колбасы.
— Что-то есть захотелось, — громко, словно оправдываясь перед кем-то, сказала она. — Ужин был слишком легким. Не мужской ужин.
Ольга медленно повернула голову. Она следила, как свекровь кладет колбасу на разделочную доску и начинает ее нарезать. Каждый рез ножа отдавался в тишине громким стуком.
— Алексей, иди сюда, подкрепись! — позвала Светлана Петровна, не глядя на невестку. — Нечего на одних салатах сидеть, мужиком надо быть.
Алексей нехотя появился в дверях. Его лицо было маской усталости.
— Мам, не надо. Я не хочу.
— Как это не хочешь? Это же твоя любимая! — она укоризненно покачала головой и положила несколько ломтиков на тарелку. — Вот, Оленька, смотри, как надо о муже заботиться. Не то что ваше новомодное питание.
Это была последняя капля. Та самая, что перелилась через край и сожгла все мосты. Ольга медленно поднялась со стула. Она была бледной, но абсолютно спокойной. Это было страшное, ледяное спокойствие.
— Светлана Петровна, — ее голос прозвучал тихо, но так отчетливо, что у Алексея похолодело внутри. — Хватит.
Свекровь обернулась, подняв брови в наигнутом удивлении.
— В чем дело-то? Я же для вашего же блага.
— Нет, — Ольга сделала шаг вперед. — Вы не для нашего блага. Вы для себя. Вам нужно доказать, что вы лучше, правильнее, нужнее. Что без вас мы пропадем. Вы приходите в наш дом и указываете, как нам жить. Вы переставляете мои вещи. Вы лезете в мой шкаф. Вы учите мою дочь тому, чему я не хочу ее учить. Вы вставляете свои пять копеек в каждый наш разговор с мужем.
— Ольга! — резко сказал Алексей, но она проигнорировала его, как пустой звук.
Годы унижений, молчаливого неодобрения, косых взглядов и язвительных комментариев поднялись внутри нее единой лавиной.
— Вы годами третировали меня, считали недостаточно хорошей для вашего сына! А когда нам было по-настоящему трудно, вы отвернулись! А теперь вы здесь? Зачем? Чтобы снова показать свою власть? Чтобы снова напомнить, что вы — центр вселенной, а мы — так, фон для вашего величия?
Светлана Петровна побледнела. Ее губы поджались.
— Как ты разговариваешь со старшими? Я тебе не ровня!
— Вы мне никто! — выкрикнула Ольга, и в ее голосе впервые прорвалась вся накопленная боль. — Слышите? Никто! Вы — мать моего мужа, и я всегда пыталась вас уважать. Но вы сами растоптали это уважение! Вы не свекровь, вы — захватчик!
Она подошла к столу, схватила ту самую палку колбасы с тарелки и с силой швырнула ее на пол, прямо к ногам Светланы Петровны.
— Ужин требовать у себя дома будете! Вы мне никто! Понятно?! И катитесь, колбаской из моей квартиры!
В наступившей тишине был слышен только тяжелый, прерывистый дыхание Ольги. Светлана Петровна стояла, окаменев, глядя на колбасу у своих ног. Она не огрызнулась, не набросилась в ответ. Она медленно подняла глаза на сына. В ее взгляде была не злоба, а что-то иное — горькое, почти детское разочарование и вопрос. Потом, не сказав ни слова, она развернулась и, прямая как палка, молча вышла из кухни. Стук закрывшейся двери в гостиную прозвучал как выстрел.
Словно густой, удушливый дым, тишина заполнила квартиру после того, как дверь в гостиную захлопнулась. Ольга стояла, прислонившись к косяку кухонной двери, и вся дрожала мелкой, неконтролируемой дрожью. Адреналин, что секунду назад пылал в ее венах огнем, ушел, оставив после себя ледяную пустоту и пронзительное чувство стыда. Она никогда так не кричала. Ни на кого.
Алексей смотрел на нее. Его лицо было искажено гримасой, в которой смешались шок, гнев и что-то еще, чего она не могла разобрать.
— Довольна? — его голос прозвучал хрипло и неестественно тихо. — Довольна своим спектаклем? Ты только что выгнала мою мать, как последнюю тварь!
— Я… — Ольга попыталась найти слова, но язык не слушался. — Она сама… Ты же слышал!
— Слышал! — он резко шагнул к ней, и Ольга невольно отпрянула. — Слышал, как моя жена, умная, образованная женщина, орет, как торговка на базаре, и швыряет еду в пол! Ты выгнала ее, Ольга! Ты перешла черту!
— А она не переходила? — слезы, наконец, вырвались наружу, горячие и горькие. — Она годами переходила все мыслимые черты! А ты только и делал, что молчал! Ты всегда молчал, Лёш! Ты никогда не защищал меня! Никогда!
— Я не собирался защищать тебя от собственной матери! — крикнул он, сжимая кулаки. — Да, она сложная! Да, она лезет не в свое дело! Но она моя мать! И ты не имела права!
— А я? Я твоя жена! Или это уже не имеет значения?
Он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. В его глазах она прочла не просто злость. Она прочла отчуждение.
— Сегодня — нет, — тихо сказал он. — Не имеет.
Он развернулся, прошел в прихожую, на ходу схватив свое пальто и ключи.
— Ты куда? — испуганно спросила Ольга, выбегая за ним.
— Куда-нибудь. Просто подальше отсюда. От тебя.
Хлопок входной двери прозвучал в тишине квартиры громче любого выстрела. Ольга осталась стоять одна посреди прихожей, в полной темноте, слушая, как затихают его шаги на лестничной площадке. Он ушел. Он действительно ушел.
Она медленно сползла по стене на пол, обхватила колени руками и разрыдалась. Всю свою ярость, все обиды, всю боль она выплеснула в эту ссору, и теперь внутри осталась лишь выжженная пустыня. И страх. Липкий, холодный страх одиночества.
Прошло полчаса, может, больше. Она сидела на холодном полу, уставившись в одну точку. Потом ее взгляд упал на дверь в гостиную. Оттуда не доносилось ни звука. Ни плача, ни возни. Ничего. Эта тишина пугала еще больше.
Ольга встала, ее ноги затекли. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Нужно было убрать на кухне этот скандальный след — разбросанные ломтики колбасы на полу. Механически, почти не думая, она взяла тряпку и совок и пошла на кухню.
Убирая последний кусок, она заметила на полу, под краем дивана, какой-то маленький блестящий предмет. Она наклонилась и подняла его. Это был старый, потрепанный медальон. Довольно грубой работы, видимо, советских времен. Он, должно быть, выпал у Светланы Петровны во время ссоры.
Ольга хотела просто отложить его в сторону, но любопытство оказалось сильнее. Она с трудом открыла маленькую, туго поддающуюся защелку.
Внутри, под потускневшим стеклом, была не фотография Алексея в детстве, как она ожидала. Там лежала пожелтевшая от времени карточка, на которой был снят незнакомый молодой человек в форме, с простым и открытым лицом. А в другом отделении медальона, плотно прижатый к задней стенке, лежал крошечный ключик. Похожий на ключ от старого почтового ящика или крошечного замочного сердечка.
Ольга смотрела на незнакомое лицо. Кто это? Почему его фотография хранится все эти годы, а не фото единственного сына? Что это за ключ?
— Кто ты? — прошептала она, проводя пальцем по холодному стеклу.
В этот момент ее телефон на столе резко завибрировал. Алексей! Она почти побежала к нему, но на экране горело неизвестное номер. С разочарованием она сбросила вызов.
И тут из-за двери в гостиную донесся негромкий, но отчетливый звук. Щелчок. Затем скрип. Ольга замерла, прислушиваясь. Это был звук, который она слышала лишь пару раз в жизни, но узнала его сразу. Это скрипела массивная защелка старого, допотопного чемодана. Того самого, с которым Светлана Петровна приехала.
Ольга медленно, на цыпочках, подошла к двери в гостиную и приоткрыла ее на сантиметр.
Светлана Петровна стояла спиной к ней. На диване лежал тот самый потертый чемодан, раскрытый. И она, медленно, с какой-то обреченной торжественностью, складывала в него свои вещи. Плечи ее странно подрагивали. Она собиралась уходить. Сейчас. Ночью.
Ольга стояла за дверью, не в силах пошевелиться. Она видела, как трясутся плечи Светланы Петровны, и этот тихий, беззвучный спазм был страшнее любых рыданий. В руке Ольги все еще был тот самый медальон. Его металл впился в ладонь, напоминая о своей тайне.
Она не помнила, как оказалась в проеме. Просто отодвинула дверь и шагнула внутрь.
— Светлана Петровна… — тихо сказала она.
Свекровь резко обернулась. Ее лицо было мокрым от слез, но увидев Ольгу, она мгновенно выпрямилась и грубо провела рукой по щекам, смазывая влагу.
— Что вам нужно? — ее голос звучал хрипло и надломленно. — Пришли добить? Успокоить свою совесть? Не трудитесь. Я ухожу.
Ольга молча протянула руку с медальоном. Светлана Петровна взглянула на него, и ее глаза расширились от ужаса. Она схватила его так, будто это было ее собственное сердце, выроненное на пол.
— Где вы это нашли? — прошептала она, сжимая медальон в кулаке.
— На кухне. Вы уронили.
Они стояли друг напротив друга — две женщины, измотанные одной войной. И между ними лежал этот старый, потертый чемодан, набитый не вещами, а молчаливыми обидами.
— Кто этот мужчина? — спросила Ольга, и в ее голосе не было больше ни злости, ни упрека. Только усталое любопытство.
Светлана Петровна опустила голову. Казалось, она решала, молчать или сказать. Годы одиночества и гордости боролись в ней с потребностью, наконец, выговориться.
— Это Сергей, — наконец, выдохнула она, глядя на чемодан. — Мой муж. Отец Алексея.
Ольга замерла. Она всегда думала, что его отец просто ушел от них, когда Алексей был маленьким. Он никогда не говорил о нем, да и Светлана Петровна хранила гробовое молчание.
— Он… ушел от вас?
— Ушел? — Светлана Петровна горько усмехнулась, и это был страшный, безрадостный звук. — Нет. Он не ушел. Он был хорошим человеком. Слишком хорошим. Но пил. Горько, беспробудно. И когда он пил, он становился другим. Злым. Я боялась за сына. Боялась, что однажды он придет и…
Она не договорила, но Ольга все поняла. Холодная дрожь пробежала по ее спине.
— В одну ночь он пришел, требовал денег. Алексей спал. А он… он схватил его с кровати, начал трясти. Грозился… Грозился нам обоим. — Голос Светланы Петровны сорвался. — Я вырвала у него сына, схватила первый попавшийся чемодан, впихнула туда, что успела, и мы убежали. Бежали по темной улице, а он орал мне вслед. Я думала, сердце выпрыгнет от страха. Этот чемодан… — она указала на него дрожащим пальцем, — был без ручки. Я просто обхватила его руками и бежала.
Ольга медленно опустилась на край дивана, не в силах стоять. Она смотрела на этот уродливый, старый предмет, и он вдруг наполнился страшным смыслом. Это был не просто багаж. Это был ковчег, увезший ее мужа и эту женщину из ада.
— Мы жили в общежитии, потом в коммуналке. Я работала на трех работах. Всю жизнь я только и делала, что таскала этот чемодан с места на место. Думала, вот здесь, наконец, оставлю. У сына. В крепкой семье. В красоте и покое. — Она подняла на Ольгу заплаканные глаза. — Ошибалась. Он мне, видно, на роду написан.
И в этот миг Ольга все поняла. Все эти годы контроля, эта гиперопека, это желание все переставить и указать, как правильно. Это не было желанием власти. Это был панический, животный страх. Страх снова остаться одной. Снова оказаться на улице с чемоданом без ручки. Ее попытки встроиться в их жизнь, пусть такими уродливыми способами, были криком о помощи. Попыткой обрести почву под ногами.
В прихожей щелкнул замок. Дверь открылась, и на пороге появился Алексей. Он был бледен, его волосы взъерошены. Он слышал последние слова матери. Стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на плачущую мать и на свою жену, сидящую рядом с чемоданом. По его лицу текли слезы. Он слышал эту историю впервые. Всю свою жизнь он думал, что отец просто ушел. А оказалось, они бежали. От него.
Тишина в гостиной стала иной. Она больше не была звенящей и враждебной. Она стала тяжелой, как воздух перед грозой, насыщенной болью, которая наконец-то вырвалась на свободу после долгих лет заточения.
Алексей медленно подошел к дивану. Он не смотрел ни на жену, ни на мать. Его взгляд был прикован к старому чемодану. Этой дурацкой, уродливой вещи, которую он с детства ненавидел. Он всегда просил мать выбросить ее, но она была непреклонна. Теперь он понимал почему.
Он опустился на колени перед ним, как перед могилой незнакомого отца, и положил ладони на шершавую кожу.
— Мама, — его голос сорвался. — Почему ты никогда не рассказывала?
Светлана Петровна сжала в руке медальон. Ее плечи снова задрожали.
— Стыдно было, Лёшенька. Стыдно. Все думали, что он нас бросил. А правда… правда была еще страшнее. Я не хотела, чтобы ты знал, что твой отец… такой. Я хотела, чтобы у тебя было чистое, светлое детство. Чтобы ты не носил в себе этот страх, как я.
— Я все носил, — тихо сказал Алексей. — Только другой. Я не понимал, почему ты всегда такая строгая, почему все контролируешь. Я думал, ты просто… хочешь, чтобы все было по-твоему.
— Я боялась, — прошептала она, и это признание, казалось, стоило ей всех сил. — Боялась, что с тобой что-то случится. Что ты ошибешься, как я. Что твоя жизнь пойдет под откос. А когда ты женился… Мне стало еще страшнее. Я боялась, что стану не нужна. Что останусь одна. С этим… — она кивнула на чемодан.
Ольга сидела, не двигаясь, и слушала. Все пазлы в ее голове складывались в единую, душераздирающую картину. Колбаса, которую тащили через весь город сыну-студенту, — это был не контроль, а акт отчаянной любви, единственное, что она могла ему дать. Ее вторжение в их жизнь — не желание власти, а паническая попытка зацепиться, найти свой угол в чужой, казалось бы, крепости.
Ольга медленно поднялась. Она подошла к чемодану и наклонилась. Взяв его за боковые ручки, она с некоторым усилием подняла его с дивана.
— Ольга, что ты делаешь? — с тревогой спросил Алексей.
Она не ответила. Она пронесла чемодан через гостиную, вышла в коридор и открыла дверь на антресоли. Поднявшись на цыпочки, она задвинула его вглубь, туда, где хранились старые вещи, зимние покрывала и детские коляски. Затем она плотно закрыла дверцу.
Вернувшись в гостиную, она посмотрела на Светлану Петровну.
— Никуда вы не поедете. Во всяком случае, сегодня ночью. Этот чемодан… он свое отслужил. Пусть полежит там. Как память. Но не как руководство к действию.
Светлана Петровна смотрела на нее с немым вопросом. В ее глазах была не надежда, а глубокая, непроглядная усталость.
— Я не знаю, как нам жить дальше, — честно сказала Ольга. — Все, что было сказано сегодня… это не забыть. Но, может, попробуем жить не как враги, а как соседи по общей беде под названием семья.
Она подошла к столу, где стоял недопитый чай, и разлила его по трем чашкам. Движения ее были медленными, почти ритуальными. Она поставила одну чашку перед Алексеем, который все еще сидел на полу, вторую — на столик перед свекровью. Третью взяла себе.
Алексей поднялся, подошел к матери и сел рядом с ней на диван. Он не обнял ее. Он просто взял ее руку в свою. Холодную, узловатую от возраста и работы руку. И крепко сжал.
Светлана Петровна вздрогнула от прикосновения, потом медленно разжала кулак, в котором все еще сжимала медальон. Она положила его на стол, рядом с чашкой чая.
Ольга села в свое кресло. Они молча пили чай. Тот самый чай, который Светлана Петровна когда-то отказалась пить. Колбасы на столе не было. И, кажется, она больше никогда здесь не появится.
Светлана Петровна первая нарушила тишину. Она повернулась к Ольге, и ее голос был тихим, без привычной стали и повелительных нот.
— Катю… Катю я, может, завтра в садик отведу? Если вы не против.
Ольга встретилась с ней взглядом. Она видела в этих глазах не просьбу, не требование. Она видела робкое предложение мира.
— Хорошо, — кивнула Ольга. — Только давайте ее любимую книжку про зайку возьмем. Ту, что с картинками.
Уголок губ Светланы Петровны дрогнул в слабой попытке улыбки.
— Про зайку, так про зайку.
Алексей смотрел на них обеих, и тяжелый камень, годами давивший ему на грудь, наконец, сдвинулся с места. Это не было счастливым финалом. Слишком много ран было нанесено, слишком много обид сказано. Но это было начало. Шаг навстречу друг другу через руины непонимания.
Ольга отпила последний глоток чая и поставила чашку. Она посмотрела на две самые главные женщины в жизни ее мужа и тихо, больше для себя, произнесла:
— Мы все в этой жизни немножко колбаса. Кого-то переварили, кого-то не дожались. Главное — не засохнуть в одиночку.
В комнате снова воцарилась тишина. Но на этот раз она была мирной. И в ней слышалось тихое, прерывистое дыхание Светланы Петровны, которое постепенно выравнивалось и успокаивалось, пока она не уснула, сидя на диване, все еще держа руку сына.
