— Убирайся к чёртовой матери! Вон! Немедленно!
Голос Веры сорвался на крик — такой резкий, что в ушах зазвенело. Она стояла посреди комнaты в одной футболке и трусах, а на пороге застыла свекровь Тамара Фёдоровна с подносом в руках. Чашки звякнули, компот плеснул на блюдце.
— Что ты себе позволяешь?! Я тебе…
— Ничего ты мне не! — Вера схватила с кровати халат, накинула на плечи, завязала пояс так, будто затягивала петлю. — Если ещё хоть раз ворвёшься без стука ко мне в комнату, крупно пожалеешь об этом! Поняла?
Тамара Фёдоровна опустила поднос на комод у двери. Её лицо налилось краской — от шеи до самых корней седеющих волос, аккуратно уложенных в химическую завивку.
— Ты… ты как разговариваешь?! Я в этой квартире выросла! Я тут хозяйка!
— А я — твоя прислуга, да? — Вера шагнула вперёд, и свекровь невольно отступила в коридор. — Которую можно не стучась застать в любом виде? Которой нельзя даже переодеться спокойно?
— Я хотела чай принести…
— Не надо мне твоего чая! Не просила!
Вера захлопнула дверь. Рука дрожала, когда поворачивала ключ в замке — раз, второй, третий щелчок. Потом прислонилась лбом к холодному дереву, закрыла глаза. В груди колотилось так, будто сердце пыталось вырваться наружу.
Три года. Три чёртовых года она терпела это.
За дверью послышалось шарканье тапок, потом голос мужа:
— Мам, что случилось?
— Да твоя жена совсем обнаглела! Орёт на меня, дверью хлопает!
— Верка, открой!
Вера не двигалась. Смотрела на свое отражение в зеркале старого шкафа — растрёпанные волосы, красное лицо, сжатые губы. Когда это она стала такой? Когда превратилась в эту вечно злую, загнанную женщину?
— Вера, я серьёзно говорю, открывай!
Антон стучал теперь настойчиво, ладонью по двери.
— Отстань, — выдавила она. — Поговорим потом.
— Сейчас поговорим!
— Потом, сказала!
Она стянула халат, натянула джинсы, свитер, кроссовки. Схватила сумочку. Распахнула дверь так резко, что Антон едва не влетел в комнату.
— Куда ты?
— На улицу. Подышать.
— Верунь…
Она прошла мимо, не глядя ни на него, ни на Тамару Фёдоровну, которая стояла у кухни с видом оскорблённой императрицы. В прихожей накинула куртку, вышла, стараясь не хлопнуть дверью слишком сильно.
На улице было серо, октябрьское небо нависало низко, как грязная тряпка. Вера зашагала к остановке, не разбирая дороги. Ноги несли сами — мимо детской площадки, где пара бабок обсуждала что-то на лавочке, мимо продуктового, где вечно стояла очередь за свежим хлебом.
Автобус пришёл почти сразу. Она села у окна, уткнулась взглядом в стекло. Город плыл мимо — панельные коробки, рекламные щиты, редкие деревья между домами. На Пушкинской вышла, пошла пешком по направлению к центру.
Надо было думать. Надо было решать.
Потому что так больше нельзя.
Телефон завибрировал в кармане — Антон. Вера сбросила. Через минуту снова — опять он. Сбросила. На третий раз отключила звук и сунула телефон глубже в сумку.
Она свернула в переулок, где когда-то стояла старая кофейня «Марципан». Кофейня давно закрылась, вместо неё теперь был какой-то магазин корейской косметики, но Вера всё равно шла туда — по привычке, по памяти. Здесь, в этом переулке, она встретила Антона семь лет назад. Он тогда курил у входа, она выходила с подругой Светкой, и он спросил, который час.
Какая же она была дурой.
— Верунчик!
Она обернулась. Навстречу семенила Оксана — соседка по старой квартире, которую Вера снимала до свадьбы. Круглая, как пончик, вечно в ярких кофтах и с сумками, набитыми продуктами.
— Ксюх, привет, — выдавила Вера подобие улыбки.
— Ты чего такая? — Оксана всмотрелась в её лицо, и улыбка сползла с розовых губ. — Что-то случилось?
— Да так… День тяжёлый.
— Свекровь опять?
Вера только плечами дёрнула. Оксана знала. Все знали. В их доме только слепой и глухой не в курсе был, что молодая Митрофанова живёт со свекровью под одной крышей и глотает валерьянку горстями.
— Пойдём, кофе попьем, — Оксана взяла её под руку. — Давай в «Кекс», тут рядом. Я сейчас с работы, как раз время есть.
Вера хотела отказаться, но язык не повернулся. Оксана потащила её через дорогу, в торговый центр, на третий этаж. Кофейня была полупустая — будний день, послеобеденное время. Устроились в углу, у окна.
— Рассказывай, — Оксана заказала капучино и штрудель, Вера — просто американо.
— Да что рассказывать-то… — Вера обхватила чашку руками, хотя кофе был обжигающе горячий. — Зашла ко мне в комнату, когда я переодевалась. В очередной раз. Без стука.
— Блин, ну скажи Антону!
— Говорила. Сто раз говорила! Он только: «Мам, ну постучи в следующий раз». А она: «Ой, забыла». И так по кругу.
— Замок повесь.
— Повесила сегодня. То есть закрылась на ключ, который был. Она сейчас, наверное, дубликат делает, — Вера усмехнулась зло. — Или Антона уже заставила снять замок.
Оксана откусила кусок штруделя, задумчиво прожевала.
— Слушай, а почему вы до сих пор с ней живёте? Ну правда, сколько можно? Три года прошло!
— Антон обещал, что накопим — съедем. Только вот денег всё нет. То машину чинить надо, то мать на юг едет — «надо помочь», то ещё что-нибудь.
— А ты работаешь?
— Работаю. В интернет-магазине, менеджером. Двадцать пять тысяч. Пытаюсь откладывать, но… — Вера замолчала, отпила кофе. Горько. Забыла сахар взять.
Оксана смотрела на неё с жалостью, и от этого взгляда хотелось провалиться сквозь пол.
— Верунь, а ты точно хочешь с ним дальше?
— Что?
— Ну, с Антоном. Может, это знак? Что пора сваливать, пока совсем не поздно?
Вера поставила чашку на блюдце — так резко, что кофе расплескался. Несколько капель попали на белую салфетку, расползлись коричневыми кляксами.
— Не неси ерунду.
— Какую ерунду? Да он маменькин сынок, это же очевидно! Тебе тридцать один год, Вер! Сколько ещё терпеть будешь?
— Я его люблю, — сказала Вера, и эти слова прозвучали как-то нелепо. Как заезженная пластинка, которую прокручиваешь, чтобы себя убедить.
— Ага. Любишь. А он тебя?
В животе сжалось. Вера отвернулась к окну. Внизу сновали люди, торопливые, занятые своими делами. Никто из них не знал, что где-то наверху сидит женщина, которая не может ответить на простой вопрос: любит ли её собственный муж?
— Надо идти, — она поднялась, достала кошелёк.
— Да ладно, я угощаю! Верк, подожди!
Но Вера уже шла к выходу, протискиваясь между столиками. В голове шумело. Руки тряслись. На улице вдохнула полной грудью, жадно, как после долгого погружения под воду.
Телефон снова завибрировал. На этот раз не Антон — Тамара Фёдоровна.
Вера смотрела на высвечивающееся имя на экране и чувствовала, как внутри поднимается что-то тёмное, злое, давно копившееся. Взяла трубку.
— Да?
— Вера, приезжай домой. Немедленно. Нам надо поговорить.
— Мне не надо.
— Как это не надо?! Ты устроила скандал, нахамила мне…
— Я нахамила? — Вера рассмеялась. — Это ты вломилась в мою комнату без стука!
— Я принесла тебе чай! Хотела сделать приятное!
— Никто тебя не просил! Сколько раз говорить — не лезь ко мне в комнату!
— Это не твоя комната, а моя квартира!
— Вот и замечательно! Значит, я съеду!
Она нажала отбой и выключила телефон совсем. Пусть захлёбываются там все. Пусть ищут. Сейчас ей было наплевать.
Вера пошла дальше по проспекту, не зная куда. Мимо прошёл мужик с собакой, мимо — парочка студентов, громко обсуждающих какой-то экзамен. Жизнь текла своим чередом, а у неё внутри всё рушилось.
Она дошла до набережной, села на скамейку. Река была серая, неприветливая. Ветер трепал волосы, задирал полы куртки. Холодно.
Надо было решать. Прямо сейчас. Потому что завтра она вернётся, и всё пойдёт по-старому. Антон будет умолять, Тамара Фёдоровна будет делать виноватое лицо пару дней, а потом опять начнётся — советы, как готовить борщ, замечания, почему бельё не так развешено, и эти бесконечные вторжения в комнату.
Вера достала телефон, включила. Пятнадцать пропущенных. Открыла браузер, набрала: «Снять комнату недорого».
Объявлений было много. Она пролистывала одно за другим — дорого, далеко, с подселением. Остановилась на одном: однушка на Ленина, восемнадцать тысяч, можно сразу. Номер телефона.
Пальцы дрожали, когда она нажимала на экран.
Длинные гудки.
— Алло?
— Здравствуйте… У вас квартира ещё сдаётся?
— Сдаётся, — в трубке ответил мужской голос, хрипловатый, уставший. — Смотреть будете?
— Сейчас могу.
— Приезжайте. Ленина, дом сорок два, квартира восемь. Я дома.
Вера поймала такси. Водитель всю дорогу что-то рассказывал про футбол, но она не слушала. Смотрела в окно и думала, что делает что-то безумное. Совершенно безумное.
Дом оказался старым, пятиэтажным, с облупившейся штукатуркой. Подъезд пах кошками и сыростью. Она поднялась на второй этаж, нажала на звонок.
Дверь открыл мужчина лет пятидесяти, в мятой рубашке и домашних штанах. Небритый, с усталыми глазами.
— Проходите.
Квартира была маленькая, но чистая. Мебель старая, но приличная. Окна выходили во двор, где росли тополя и стояли покосившиеся гаражи.
— Восемнадцать в месяц, коммуналка отдельно. Залог — ещё восемнадцать. Сразу можете въезжать, если надо.
— Надо, — сказала Вера.
Он посмотрел на неё внимательно, прищурился.
— С мужем разводитесь?
— Откуда вы знаете?
— Да по глазам видно. У жены моей такие же были, когда от меня съезжала, — он усмехнулся невесело. — Документы есть?
Она достала паспорт. Он переписал данные, протянул ключи.
— Договор завтра подпишем, если хотите. А пока живите. У вас вещи где?
— Там… — Вера сглотнула. — Я сейчас заберу.
— Ага. Ну, удачи.
Он ушёл, закрыл за собой дверь. Вера осталась одна посреди чужой квартиры с ключами в руке.
Телефон разрывался от звонков. Антон, Тамара Фёдоровна, снова Антон. Она выключила его и вызвала такси обратно.
Когда она вошла в квартиру, там было тихо. Подозрительно тихо. Вера прошла в коридор — никого. На кухне горел свет, на плите кипел чайник.
— Антон?
Он вышел из комнаты. Лицо серое, виноватое.
— Вер, ну наконец-то! Где ты была? Мы с ума сходили!
— Снимала квартиру, — сказала она спокойно. — Съезжаю сегодня.
Он замер.
— Что?
— Я сказала — съезжаю. Прямо сейчас.
— Ты шутишь?
— Нет.
Она прошла мимо него в комнату, достала из шкафа сумку, начала складывать вещи. Антон стоял в дверях, смотрел, как она запихивает в сумку футболки, джинсы, нижнее бельё.
— Верунь, ну подожди… Давай поговорим!
— О чём говорить? Я три года говорила. Результат нулевой.
— Я всё исправлю! Честное слово!
— Поздно.
Он шагнул к ней, попытался обнять, но она отстранилась.
— Не трогай меня.
— Вер…
— Где твоя мать?
— У соседки. Я отправил её, чтобы не мешала.
— Как заботливо, — Вера застегнула сумку, взяла её. — Скажешь ей, что всё получилось. Теперь вся квартира ваша.
— Да пошла она к чёрту, эта квартира! Мне ты нужна!
— Неправда, — Вера посмотрела ему в глаза. — Тебе нужна мама. Я просто была приложением. Удобным. Готовлю, стираю, убираю, и ещё в постель пускаю. Но прости, я на роль прислуги не подписывалась.
— Ты всё неправильно понимаешь!
— Всё я правильно понимаю.
Она пошла к выходу. Он схватил её за руку.
— Отпусти, — сказала она тихо, опасно тихо.
— Нет! Мы должны это обсудить!
— Отпусти, Антон. Последний раз говорю.
Он не отпускал. Смотрел на неё со странным выражением — то ли злость, то ли отчаяние.
Вера подняла сумку и со всей силы ударила его ею в живот. Он охнул, согнулся, разжал пальцы. Она выдернула руку, подхватила сумку и выскочила за дверь.
— Верка! — орал он из квартиры. — Верка, стой!
Она бежала по лестнице вниз, перепрыгивая через ступеньки. Выскочила на улицу. Такси ждало у подъезда — она заказала заранее, пока собирала вещи.
Водитель — молодой парень в кепке — посмотрел на неё с любопытством.
— Ленина, сорок два, — выдохнула Вера, плюхаясь на заднее сиденье.
— От кого-то бежим? — усмехнулся он.
— От прошлой жизни.
Машина тронулась. Вера обернулась — Антон стоял у подъезда, размахивал руками, кричал что-то. Потом остался позади, растворился в вечерних сумерках.
В новой квартире она разложила вещи, села на диван. Тишина. Никто не ходит за стенкой, не гремит посудой на кухне, не включает телевизор на полную громкость.
Вера достала телефон, включила его. Сорок три пропущенных вызова. Двадцать восемь сообщений.
Открыла первое — от Антона: «Ты где? Мать переживает».
Второе, от него же: «Верунь, ну не молчи!»
Третье — от Тамары Фёдоровны: «Вера, что за глупости? Возвращайся домой. Мы же семья».
Четвёртое, пятое, десятое — всё в таком духе.
Она удалила переписку. Заблокировала Антона. Заблокировала Тамару Фёдоровну.
И вдруг почувствовала — легко. Впервые за три года по-настоящему легко, будто сбросила с плеч мешок, который несла так долго, что уже забыла, каково это — ходить без него.
Вера встала, подошла к окну. Во дворе горел фонарь, освещая покосившиеся гаражи и старые тополя. Ветер качал ветки, отрывал последние листья, уносил их куда-то вдаль.
Телефон завибрировал. Незнакомый номер.
Она взяла трубку.
— Алло?
— Вера Митрофанова? — женский голос, чёткий, деловой.
— Да, я.
— Беспокоит Людмила Борисовна, из компании «Альфа-Трейд». Вы полгода назад высылали нам резюме на должность менеджера по продажам.
— Высылала, — Вера нахмурилась. — Но мне тогда отказали.
— Верно. Но вакансия открылась снова, и мы решили вернуться к вашей кандидатуре. Оклад шестьдесят тысяч плюс проценты. Готовы выйти с понедельника?
Вера молчала. В горле встал комок.
— Готовы? — повторила Людмила Борисовна.
— Да, — выдавила Вера. — Да, готова.
— Превосходно. Завтра в десять утра подъедете к нам на собеседование, обсудим детали. Адрес отправлю в сообщении.
— Хорошо. Спасибо.
— Вам спасибо. До завтра.
Гудки.
Вера опустила телефон, прислонилась лбом к холодному стеклу. За окном падали листья, кружась в воздухе, и казалось, что они танцуют — странный, прощальный танец осени.
А где-то в другом конце города Тамара Фёдоровна заваривала чай для сына, гладила его по голове и приговаривала: «Ничего, ничего, найдём тебе другую, получше».
И обе женщины — каждая в своём углу этого огромного, равнодушного города — думали, что победили.
Но победила только одна.
Та, что решилась захлопнуть дверь.
