– Максим, нам нужно поговорить, – начала Рената тем вечером, когда муж вернулся с работы позже обычного, пахнущий не морозом, а какой-то чужой, въевшейся в пальто тревогой. Он молча снял ботинки, прошел на кухню, налил стакан воды и выпил залпом, не глядя на жену.
– И о чем же? – его голос был глухим. Он заранее знал, о чем пойдет речь, и уже выстроил внутри себя оборонительные редуты.
– О твоей сестре. О ее семье. И о моей даче, – Рената говорила спокойно, раскладывая слова, как раскладывала бы по папкам чертежи на работе. Четко и по существу.
– Рената, я все понимаю. Твоя дача, твое наследство. Но это же Ольга! У нее дети! Они не могут жить на вокзале.
– У них был выбор. Вадим мог не ввязываться в очередную авантюру с «быстрыми деньгами». Ольга могла бы не поддерживать его и не продавать единственную квартиру. Они взрослые люди, Максим.
– Легко говорить, когда у тебя все хорошо! – он ударил ладонью по столешнице, не сильно, но звук получился оскорбительным. – У тебя есть твоя крепость за городом. А у них нет ничего! Мама звонила, плакала. Говорит, Оленька совсем исхудала, на ней лица нет.
Рената смотрела на мужа и видела в его глазах отражение не своей, а чужой боли. Боли его матери, его сестры. Ее собственное состояние, ее чувства в расчет не принимались. Она была функцией, обладательницей полезной в данный момент жилплощади.
– Я сочувствую Ольге. Искренне. Я готова помочь деньгами на съем временного жилья. Можем оплатить первый месяц и залог. Но пускать их на дачу я не буду.
– Почему? Почему ты такая… – он запнулся, подбирая слово, которое не стало бы последней каплей. – Почему ты не можешь войти в положение? Это же не навсегда. На пару месяцев, пока они не встанут на ноги.
– «Встанут на ноги»? – Рената усмехнулась безрадостно. – Максим, мы оба знаем Вадима. Его «вставание на ноги» – это перманентный процесс поиска того, на чью шею можно присесть поудобнее. Сначала это были родители Ольги, потом они продали квартиру, теперь на горизонте замаячила моя дача. Что будет дальше?
– Ты несправедлива к нему.
– Я реалистка. Дача – это единственное место, где я могу дышать. Это память о бабушке. Там каждая вещь, каждая яблоня посажена ею или мной. Это мой мир. Я не хочу, чтобы он превратился в перевалочный пункт для семьи, которая не умеет отвечать за свои поступки.
Максим отвернулся к окну, вглядываясь в черную декабрьскую темень. Снег медленно падал на город, укрывая его белым саваном безразличия.
– Я думал, мы семья. А ты говоришь «твой мир», «твоя дача».
– Мы семья, – подтвердила Рената, и ее голос предательски дрогнул. – Но это не значит, что я должна пожертвовать последним, что у меня есть, ради спасения тех, кто упорно топит сам себя. У Ольги и Вадима есть руки, ноги, головы. Пусть ищут работу, снимают комнату, делают что угодно, как делают миллионы людей в трудной ситуации. А не ждут, что кто-то предоставит им готовый дом.
Он молчал. Это молчание было хуже любой ссоры. Оно было вязким, как болото, и затягивало остатки их близости. Рената поняла, что это только начало. Главный бой был впереди…
Через день позвонила Светлана Игоревна, мать Максима. Ее голос, обычно властный и немного снисходительный, теперь сочился вкрадчивой скорбью.
– Ренаточка, здравствуй, деточка. Как ты? Совсем забегалась, поди, на своей работе?
– Здравствуйте, Светлана Игоревна. Нормально, как обычно, – Рената держала телефон плечом, продолжая перебирать документы на столе.
– А мы вот не нормально. Совсем не нормально. Сердце кровью обливается, глядя на Оленьку. Девочка моя тает на глазах. И детки… внуки мои… Кошмар, просто кошмар.
Рената молчала, давая свекрови выговориться. Любая фраза была бы сейчас использована против нее.
– Максим говорил с тобой? – после драматической паузы спросила Светлана Игоревна. – Он сказал, что ты… ну… не совсем согласна помочь. Ренаточка, я ведь знаю тебя, у тебя доброе сердце. Может, ты просто не до конца поняла всю трагичность ситуации? Они на улице, буквально на улице! Ночуют у каких-то десятых знакомых на кухне, на надувном матрасе. Все четверо. Разве это по-человечески?
– Я предложила Максиму помочь им деньгами на аренду.
– Ох, деточка, какие деньги! Кто им сдаст квартиру без работы, с двумя детьми? Да и обманут их, риелторы эти… Ты же знаешь, какие люди бывают. А у вас дача стоит пустая. Такой хороший домик, теплый. Я помню, мы летом приезжали, там так уютно. Для деток – свежий воздух. Оленька бы в порядок себя привела, Вадим бы спокойно работу искал, не дергаясь.
Свекровь рисовала пасторальную картину, где все чудесным образом устраивалось за счет Ренаты. Ее дом становился не просто убежищем, а плацдармом для чужого комфорта.
– Светлана Игоревна, дача не приспособлена для зимнего проживания. Там летний водопровод, отопление только от электрических конвекторов. Счета за электричество будут астрономическими. И я уже говорила Максиму, я не готова…
– Ну что ты, как неродная, – мягко перебила свекровь, и в ее голосе прорезались стальные нотки. – Какие могут быть счеты между близкими людьми? Мы же семья. Или ты нас своей семьей не считаешь? Я Максима воспитывала так, что семья – это главное. Один за всех и все за одного. Он из-за этого твоего отказа сам не свой ходит. Переживает, что не может сестре помочь. Чувствует себя предателем. Ты же не хочешь, чтобы твой муж так себя чувствовал?
Это был удар ниже пояса. Манипуляция чистой воды. Ренату выставляли эгоисткой, разрушающей семейные устои и душевный покой собственного мужа.
– Я подумаю, – сухо бросила Рената, чтобы прекратить этот разговор.
– Вот и умница, девочка моя. Подумай хорошо. Сердцем подумай, а не головой, – сладко пропела Светлана Игоревна и повесила трубку.
Рената опустила телефон и долго смотрела в одну точку. Она чувствовала себя так, будто ее медленно обматывают липкой паутиной чужих проблем, ожиданий и манипуляций. И скоро она не сможет даже пошевелиться…
Через неделю, в субботу вечером, в их дверь позвонили. Рената, решив, что это соседи, открыла, не посмотрев в глазок. На пороге стояла вся семья Ольги в полном составе: сама Ольга с красными от слез глазами, мрачный Вадим, двое их детей – понурый подросток лет пятнадцати и испуганная девочка лет восьми. За их спинами на лестничной клетке громоздились сумки и чемоданы.
– Мы к вам, – выдохнула Ольга, глядя куда-то мимо Ренаты. – Нам больше некуда идти. Те люди нас… попросили.
Рената застыла на пороге, не в силах вымолвить ни слова. Это была осада. Прямой штурм, на который у нее не было заготовлено плана обороны. В этот момент из комнаты вышел Максим. Увидев сестру с детьми, он изменился в лице, но не от удивления, а от тяжелой решимости.
– Проходите, – сказал он, отодвигая остолбеневшую жену. – Чего на пороге стоять.
Вадим, осмелев, тут же подхватил сумки и начал заносить их в прихожую, которая мгновенно стала тесной и чужой.
– Ренаточка, спасибо тебе! – засуетился он с фальшивой бодростью. – Мы ненадолго, честное слово! Только на ноги встанем – и сразу съедем. Не помешаем.
Рената молча отошла в сторону, к стене. Она смотрела, как чужие вещи заполняют ее дом, как ее муж, ее Максим, без единого слова, без взгляда в ее сторону, распоряжается их общим пространством, предавая ее. Это было не просто нарушение договоренностей. Это было объявление войны.
Она дождалась, пока Максим разместит родственников в гостиной, закроет за ними дверь и вернется на кухню.
– Что это было? – ее голос был тихим и звенящим, как натянутая струна.
– А что я должен был сделать? – он не кричал, он говорил с усталой злостью. – Выгнать их на мороз? Родную сестру с племянниками?
– Ты должен был предупредить меня. Ты должен был сдержать свое слово. Мы договаривались, Максим.
– Договоренности меняются, когда ситуация становится критической! Ты не видела ее глаз. Они в отчаянии, Рената!
– А ты видел мои глаза? Сейчас? Ты вообще на меня посмотрел с тех пор, как открыл им дверь?
Он промолчал, и это было ответом. Он не посмотрел. Потому что знал, что увидит.
– Они не останутся здесь, – сказала Рената. – Наша квартира слишком мала.
– Я знаю, – кивнул Максим, и она поняла, что сейчас прозвучит то, чего она так боялась. – Поэтому завтра мы отвезем их на дачу. Утром. Я уже договорился с другом насчет машины.
Рената почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Ее не просто проигнорировали. Ее растоптали. Ее мнение, ее чувства, ее право на собственность – все это было обнулено одним его решением.
Она медленно выдохнула, собирая себя по кусочкам. Ярость, холодная и острая, как осколок льда, придала ей сил. Она посмотрела прямо в глаза мужу.
– Купи свою дачу и заселяй туда кого хочешь, хоть всю родню скопом! На моей даче они жить не будут, – заявила Рената. Каждое слово было отчеканено, как на металле.
В его глазах промелькнул испуг, сменившийся упрямством.
– Они поедут туда завтра. С тобой или без тебя.
– Без меня, – подтвердила она. – И если ты отдашь им ключи, можешь считать, что у тебя больше нет ни жены, ни дома.
Она развернулась и ушла в спальню, заперев за собой дверь. Всю ночь она не спала, слушая приглушенные голоса из гостиной, шепот Максима и всхлипывания его сестры. Она лежала и понимала, что ее брак, ее тихая, выстроенная по кирпичику жизнь, рушится прямо сейчас. И причиной тому была не вселенская катастрофа, а обычная, бытовая «помощь» родственникам…
Утром Рената встала раньше всех. Она быстро оделась, взяла свою сумку, ключи от машины и, не издав ни звука, вышла из квартиры. Воздух был морозным и чистым. Она села в машину и поехала. Не на работу. На дачу.
Дорога заняла полтора часа. Заснеженный поселок был тих и безлюден. Ее домик, припорошенный снегом, выглядел сказочно и беззащитно. Бабушкин дом. Ее крепость.
Рената обошла дом, проверила окна. Потом достала из багажника то, за чем заезжала в круглосуточный хозяйственный магазин по дороге. Большой, тяжелый амбарный замок и цепь. Она приехала не для того, чтобы скандалить. Она приехала защищать свое.
Она продела цепь через массивные проушины на калитке и защелкнула замок. Ключ она положила в карман. Потом она сделала несколько фотографий на телефон: запертая калитка, сугробы у порога, замерзшие ветки яблонь. Как доказательство. Доказательство того, что дом необитаем и закрыт.
Вернувшись в машину, она написала Максиму сообщение: «На даче новый замок. Ключей у тебя нет. Не советую ломать мою собственность. Это уголовно наказуемо». И прикрепила фотографии.
Ответ пришел почти мгновенно. Десятки сообщений, полных ярости, обвинений и упреков. Он называл ее жестокой, бессердечной. Писал, что она опозорила его перед всей семьей. Что его мать в предынфарктном состоянии.
Рената читала это с ледяным спокойствием. Эмоции выгорели за ночь. Осталась только холодная, звенящая пустота и твердая уверенность в своей правоте. Она выключила телефон и поехала в город. Но не домой. Она сняла номер в небольшой гостинице на окраине. Ей нужно было время. И пространство…
Прошло три дня. Рената взяла на работе отгулы за свой счет. Она почти не выходила из номера, много спала, пытаясь восстановить душевные силы. Максим больше не писал и не звонил. Стена молчания, которую он воздвиг, стала еще выше.
От скуки и желания понять, с кем она на самом деле имеет дело, Рената сделала то, чего никогда не делала раньше. Она начала искать информацию о Вадиме, муже Ольги. Вбила его имя и фамилию в поисковик. Результаты были скудными. Несколько профилей в соцсетях с удаленными фотографиями. Но потом она наткнулась на форум одного из областных городов, откуда они были родом. Тема называлась «Должники нашего города». И там, в одном из постов трехлетней давности, она увидела знакомую фамилию.
Человек под ником «ОбманутыйПартнер» подробно расписывал, как Вадим уговорил его вложиться в «суперприбыльный» проект по производству тротуарной плитки, взял деньги, закупил самое дешевое оборудование, которое сломалось через месяц, а потом объявил себя банкротом и исчез. Сумма была приличная. Дальше в ветке обсуждения нашлись еще двое пострадавших от его «бизнес-инициатив». Схема была одна и та же: обаяние, красивые обещания, получение денег и провал с последующим разведением рук.
Но последняя находка поразила ее больше всего. Рената зашла на сайт службы судебных приставов и вбила данные Вадима. На нем висело несколько исполнительных производств по кредитам в микрофинансовых организациях. Общая сумма долга была около полумиллиона рублей. Стало ясно, почему они продали квартиру и почему им так отчаянно нужно было бесплатное жилье без лишних вопросов. Они не просто «вставали на ноги». Они прятались от кредиторов.
Пустить их на дачу означало не просто проявить милосердие. Это означало сделать свою собственность притоном для должника и, возможно, в будущем объясняться с судебными приставами или недовольными кредиторами, которые могли бы его выследить.
Рената сделала скриншоты всего, что нашла. Эта информация не принесла ей удовлетворения, только тяжесть. Она поняла, что Максим либо ничего этого не знает, либо знает, но скрывает от нее, что было еще хуже. Он был готов подставить ее, ее имущество, лишь бы выгородить свою родню.
Она вернулась домой поздно вечером. Ольга с семьей, очевидно, съехала. В квартире было тихо и пусто. Максим сидел на кухне в темноте.
– Где ты была? – спросил он безразличным тоном.
– Это имеет значение? – она включила свет. Он выглядел измотанным, постаревшим на несколько лет. – Где твоя сестра?
– Снял им квартиру. На окраине. Маленькую, однокомнатную. Заплатил за три месяца вперед. Из наших общих денег, если тебе интересно.
– Мне не интересно, – соврала Рената. – Мне интересно другое.
Она положила перед ним свой телефон с открытой страницей сайта приставов. Он мельком взглянул и отвернулся.
– Ты знала? – спросила она.
– Не все. Знал, что у него были какие-то проблемы. Но не в таких масштабах. Ольга говорила, что он почти все отдал.
– Она врала, Максим. А ты ей верил. И был готов втянуть в это вранье и меня. Ты понимаешь, что было бы, если бы они поселились на даче? Ты понимаешь, какие люди могли бы туда прийти?
– Ничего бы не было! – он вскочил. – Я бы все решил!
– Как ты решил сейчас? Взяв наши сбережения, чтобы оплатить их жизнь? Ты опять решаешь проблемы за них. Ты не даешь им повзрослеть. А заодно разрушаешь нашу семью.
– Это ты ее разрушаешь! Своим эгоизмом и недоверием к моим близким!
Они стояли друг напротив друга посреди кухни, как два чужих человека, говорящих на разных языках. Рената поняла, что информация о долгах Вадима ничего не изменила. Для Максима это была лишь еще одна «трудность», которую семья должна была преодолеть вместе. А для нее – последняя черта, за которой больше не было ничего общего…
Жизнь превратилась в холодную войну. Они жили в одной квартире, спали в одной постели, но между ними была ледяная пропасть. Разговоры велись только на бытовые темы: кто покупает продукты, когда платить за квартиру. Максим все чаще задерживался на работе, а выходные проводил у своих – то матери помочь, то сестре что-то привезти. Он больше не рассказывал Ренате о их проблемах, но она видела по выпискам с его карты, что деньги продолжали утекать в том направлении.
Рената же с головой ушла в работу и свою дачу. Каждые выходные, в любую погоду, она уезжала за город. Она разобрала старый сарай, заказала новые доски, сама сколачивала стеллажи. Она перебрала все бабушкины вещи на чердаке, каждую безделушку, каждую фотографию. Этот дом стал ее единственным убежищем, местом силы. Там она не чувствовала себя одинокой. Там она была дома.
Однажды весной, когда уже сошел снег и земля начала дышать, она сажала под окнами анютины глазки. Работа была несложной, медитативной. В кармане завибрировал телефон. Сообщение от Максима. Она нехотя достала его, вытерев руки о джинсы.
«Мама спрашивает, ты приедешь на ее юбилей в следующее воскресенье?»
Рената смотрела на экран. Не «как ты?», не «давай поговорим», не «я скучаю». Просто передача информации. Он стал посредником, транслятором воли своей семьи. Его вопрос был не о ней и не о нем. Он был о соблюдении ритуала, о поддержании фасада нормальных семейных отношений, которых давно уже не было.
Она не почувствовала ни обиды, ни злости. Только глухую, всепоглощающую усталость. Она посмотрела на свой дом, на молодую зелень, пробивающуюся из-под прошлогодней листвы, на свои руки в земле. Здесь была ее жизнь. Настоящая.
Рената положила телефон на скамейку экраном вниз, так и не ответив. Взяла маленькую лопатку и вернулась к своим цветам. Нужно было успеть досадить клумбу до вечера. Впереди было много работы. И впервые за долгие месяцы эта мысль принесла ей не тревогу, а спокойствие.
