— Представляешь, в этом эркере можно поставить кресло и читать, — Маша мечтательно повела рукой в сторону огромного, выходящего на тихий сквер окна. — Кофе, плед и книга. Идеально.
Олег кивнул, но как-то рассеянно. Он ходил по пустой гулкой квартире, заглядывая в проемы будущих комнат, и хмурился. Уже третья просмотренная квартира за неделю, и снова это выражение на его лице — смесь озабоченности и какого-то глухого, непонятного Маше сомнения.
— Стены вроде ровные, — он постучал костяшками пальцев по бетону, и звук разнесся по помещению. — Но кто знает, что там под штукатуркой. И соседи… Вдруг шумные?
— Олег, это новостройка. Тут все соседи — лотерея, — мягко возразила Маша. — Зато какая планировка! И кухня почти двадцать метров. Мы же о такой и думали.
Они пять лет копили на эту квартиру. Пять лет Маша, работая младшим редактором в небольшом издательстве, откладывала каждую премию, каждую копейку с подработок — корректуры студенческих работ и статей для глянца. Олег, прораб на стройке, тоже вносил свою долю, но его заработок был менее стабильным, и основная тяжесть накоплений легла на Машины плечи. Она не жаловалась. Это была их общая мечта — свой угол, свое гнездо, где не придется слушать за стенкой кашель соседа или терпеть аромат чужих котлет в подъезде. Они жили в крошечной однушке, доставшейся Маше от бабушки, и мысль о просторной квартире грела, как солнце.
— Да, кухня хорошая, — согласился Олег, останавливаясь посреди будущего зала. Он посмотрел на Машу долгим, тяжелым взглядом. — Слушай, я тут подумал…
У Маши что-то екнуло внутри. Этот тон она знала — прелюдия к чему-то, что ей точно не понравится.
— О чем? — спросила она настороженно.
— Деньги большие. Всякое в жизни бывает. Риски.
— Какие риски, Олег? Мы покупаем у застройщика с хорошей репутацией, все документы проверим с юристом сто раз.
— Я не про то, — он замялся, подбирая слова. — Я про нас. Ну… про жизнь вообще.
Маша замерла. Холодная волна медленно поползла от живота вверх. Она не хотела понимать, к чему он клонит, но мозг уже услужливо подсовывал самые неприятные варианты.
— Я не понимаю. Говори прямо.
Олег глубоко вздохнул, будто собирался нырнуть в ледяную воду.
— В общем, я считаю, что для надежности… квартиру нужно записать на мою маму.
Тишина в пустой бетонной коробке стала оглушительной. Маша слышала только стук собственного сердца в ушах — громкий, панический. Она смотрела на мужа, на его серьезное лицо, на крепко сжатые губы, и не могла поверить. Это была какая-то дурная шутка. Розыгрыш.
— На Валентину Петровну? — переспросила она, и ее голос прозвучал чужим и дребезжащим. — Ты сейчас серьезно?
— Абсолютно, — подтвердил он с неожиданной твердостью. — Маш, пойми, это просто формальность. Для безопасности. Мама — человек надежный, проверенный. С ней ничего не случится. А мы… мы молодые. Всякое бывает. Это просто страховка.
— Страховка от чего? — в голосе Маши появился металл. — От меня? Ты хочешь сказать, что квартира, на которую я горбатилась пять лет, отказывая себе во всем, должна принадлежать твоей маме? Чтобы в случае чего я осталась на улице?
— Ну почему сразу на улице? — Олег начал раздражаться. — Не передергивай. Это же будет наша квартира, мы будем в ней жить. Просто по документам собственником будет она. Мама никогда нас не обидит, ты же ее знаешь.
«Знаю», — мысленно усмехнулась Маша. Она знала Валентину Петровну. Тихая, аккуратная женщина с гладко зачесанными седыми волосами и тихим, вкрадчивым голосом. Она никогда не повышала тона, не лезла с непрошеными советами напрямую. Ее тактика была иной, куда более изощренной. Она говорила с сыном наедине, сея в его душе семена сомнений и тревог под видом материнской заботы. «Олежек, ты так много работаешь, а Машенька твоя, она ведь еще такая молодая, ветреная… Ты присматривай», «Олежек, здоровье надо беречь, а то вся эта ваша молодежная еда… Я бы тебе супчика сварила, да ведь Машенька не любит, когда я прихожу». Каждое слово — капля яда, обернутая в сахарную оболочку заботы.
— Нет, Олег. Категорически нет, — отрезала Маша, чувствуя, как ледяное спокойствие сменяет первый шок. — Половину денег на эту квартиру я заработала. Даже больше половины. И она будет записана на нас двоих. Или мы ее не покупаем вовсе.
— Ты не понимаешь! — почти выкрикнул он, и его голос заметался под высоким потолком. — Это не вопрос доверия к тебе! Это вопрос здравого смысла!
— По-моему, здравый смысл — это когда люди, вложившие свои деньги в покупку, становятся ее собственниками, — холодно парировала она. — Все остальное — это не здравый смысл, а какая-то мутная схема. Чья это была идея? Твоя или твоей мамы?
Олег покраснел. Это был ответ.
— Мама просто беспокоится за меня. За нас. У нее больше жизненного опыта.
— Понятно, — Маша отвернулась к окну. Мечта о кресле, пледе и книге рассыпалась в пыль. Эркер теперь казался холодным и неуютным, как и вся эта бетонная коробка. — Тогда пусть твоя мама с ее жизненным опытом и покупает себе квартиру. А мы, видимо, продолжим копить. Каждый на свою.
Она развернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Спиной она чувствовала его растерянный, злой взгляд.
Дома они не разговаривали. Олег демонстративно уселся перед телевизором, включив какой-то футбольный матч на полную громкость. Маша закрылась на кухне. Она механически достала с полки старую жестяную коробку из-под печенья, где хранила все документы, касающиеся их накоплений. Выписки с банковского счета, квитанции, ее собственные скрупулезные записи в блокноте. Вот — ее зарплата за три года. Вот — гонорары за корректуру, которые она получала наличными и тут же несла в банк. Вот — деньги, вырученные от продажи бабушкиного гаража, которые она тоже целиком положила на общий счет.
Она пересчитала все еще раз. Из общей суммы, накопленной на квартиру, ее личный вклад составлял почти семьдесят процентов. Семьдесят процентов, которые муж только что предложил подарить своей маме. Просто «для надежности».
Горечь и обида подкатили к горлу. Дело было не только в деньгах. Олег перечеркнул их общую мечту, их «мы». Он поставил между ними свою мать, сделав ее гарантом их будущего. Это было предательством, пусть и облеченным в слова о «безопасности».
На следующий день Олег сделал вид, что вчерашнего разговора не было. Он был преувеличенно весел за завтраком, пытался шутить, рассказывал что-то о работе. Маша отвечала односложно. Она чувствовала себя так, будто между ними треснуло стекло — вроде бы все видно, но картинка искажена, и сквозь трещину сквозит холод.
Вечером позвонила Валентина Петровна. Маша видела, как Олег, разговаривая с ней на балконе, то и дело бросал на нее быстрые взгляды. Вернувшись в комнату, он снова завел разговор.
— Маш, ну давай не будем упрямиться. Мама предлагает хороший вариант. Мы оформляем квартиру на нее, а она пишет на меня завещание. Сразу же. И все. Вопрос решен. Никто не в обиде.
— Завещание? — Маша рассмеялась, но смех получился нервным. — Олег, ты в своем уме? Завещание можно переписать в любой момент. Десять раз на дню. Это просто бумажка, которая не имеет никакой силы до смерти завещателя. Ты предлагаешь мне вложить все свои сбережения в недвижимость, которая будет принадлежать мне только после смерти твоей матери? А если она, дай ей бог здоровья, проживет еще лет тридцать? А если она завтра перепишет завещание на твою троюродную сестру из Урюпинска?
— Она не перепишет! Это же моя мама!
— Твоя. Не моя, — тихо, но твердо сказала Маша. — Я не буду жить в чужой квартире на птичьих правах, постоянно ожидая, что меня могут оттуда попросить.
— Да кто тебя попросит?!
— Ты. По наущению своей мамы, — вырвалось у Маши.
Олег побагровел.
— Не смей так говорить о моей матери! Она желает мне только добра!
— А я, по-твоему, желаю тебе зла? Я, которая пять лет складывала копейку к копейке, чтобы у нас был свой дом?
Ссора разгорелась с новой силой. Она была тяжелой, выматывающей, полной взаимных упреков. Олег кричал, что Маша эгоистка и думает только о себе, что она не уважает его мать. Маша обвиняла его в инфантильности и неспособности отделить свою семью от родительской. К ночи они разошлись по разным углам маленькой квартиры, измученные и опустошенные. Стекло между ними не просто треснуло — оно разлетелось на тысячи мелких, острых осколков.
Через пару дней Маша позвонила своей старшей сестре, Лене. Лена была женщиной практичной, с острым умом и языком, работала бухгалтером в крупной фирме и дважды была замужем. Ее жизненный опыт был куда более реальным, чем умозрительные страхи Валентины Петровны.
— Лен, привет. Можешь говорить?
— Для тебя всегда, сестренка. Что стряслось? Голос у тебя, как будто ты лимон съела.
Маша, стараясь сохранять спокойствие, пересказала сестре всю историю. Лена слушала молча, только изредка хмыкала.
— Так, — сказала она, когда Маша закончила. — Картина ясна. Свекровь у тебя — стратег и тактик. Играет вдолгую. А муженек твой, прости, ведомый. У него есть какая-то болевая точка, на которую она давит, и он пляшет под ее дудку.
— Какая точка? — не поняла Маша. — Он никогда ни во что серьезное не влипал.
— Не знаешь, значит. А надо бы узнать. Люди просто так не становятся параноиками. Особенно в вопросах недвижимости. Что-то было в его прошлом, какая-то история, связанная с потерей денег или обманом. И мамочка его тогда, скорее всего, спасала. И теперь держит его на этом крючке. «Помнишь, сынок, как ты уже раз обжегся? Доверился не тому человеку. Только мать тебя не предаст». Что-то в этом роде.
Слова сестры заставили Машу задуматься. Она действительно мало знала о жизни Олега до их встречи. Он неохотно говорил о прошлом, отделываясь общими фразами. Был какой-то бизнес с другом в юности, который прогорел. Олег говорил, что они просто «не сошлись характерами» и потеряли немного денег. Может, все было не так просто?
— Что мне делать, Лен?
— Во-первых, никаких квартир на свекровь. Ни под каким соусом. Деньги держи при себе. Во-вторых, попробуй раскопать эту его старую историю. Не для того, чтобы ткнуть его носом, а чтобы понять, чем им манипулируют. И в-третьих, будь готова к тому, что ваш брак этого может и не пережить. Потому что ты сейчас пошла против самого главного человека в его жизни. И это, увы, не ты.
Разговор с сестрой отрезвил Машу. Она поняла, что сидеть и ждать, пока Олег «одумается», бессмысленно. Нужно было действовать.
Она начала с малого. Как-то вечером, когда Олег был в душе, она нашла в его старой записной книжке телефон того самого друга, с которым у него был бизнес, — некоего Славика. Номер был зачеркнут, но разобрать его было можно. Маша сфотографировала его на телефон и решила пока отложить. Это был крайний вариант.
Для начала она решила поговорить с самим Олегом. Но не ссориться, а попытаться достучаться. Она выбрала момент, когда они оба были спокойны.
— Олег, давай поговорим. Без криков, — начала она. — Я хочу понять. Почему ты так боишься? Что такого случилось в твоей жизни, что ты готов скорее доверить наши общие сбережения своей маме, чем оформить собственность на нас двоих?
Олег напрягся. Он долго молчал, глядя в одну точку.
— Ты не поймешь.
— Постараюсь понять. Если ты мне расскажешь. Я твоя жена. Мы должны доверять друг другу. А сейчас получается, что никакого доверия нет.
— Это было давно, — неохотно начал он. — До тебя. У меня были отношения… серьезные, как мне казалось. Мы хотели открыть небольшую точку по ремонту техники. Я вложил все, что у меня было. Взял в долг. А она… она просто исчезла. Со всеми деньгами.
Он говорил это глухо, не глядя на Машу.
— И что, так и не нашли?
— Нет. Как сквозь землю провалилась. Мать тогда помогла мне раздать долги. Продала дачу, которая ей от отца досталась. Сказала: «Это тебе урок, сынок. Женщинам верить нельзя. Кроме матери».
Маша слушала, и у нее сердце сжималось от жалости к нему, тому молодому и доверчивому парню. И одновременно в ней росла тихая ярость на Валентину Петровну. Эта женщина не просто помогла сыну. Она использовала его беду, чтобы вбить ему в голову ядовитую установку, которая теперь отравляла их брак. Она сделала его вечным должником, обязанным ей своим спасением.
— Олег, мне очень жаль, что так вышло, — тихо сказала Маша. — Но я — не она. Я не та девушка. Я пять лет была рядом с тобой, и я не дала ни одного повода усомниться в себе. Почему ты переносишь тот свой горький опыт на меня?
— Я не переношу! — он снова вскипел. — Я просто стал умнее! Осторожнее!
— Это не осторожность, Олег. Это недоверие ко мне. И оно оскорбительно.
Разговор снова зашел в тупик. Олег был глух к ее доводам. Он был убежден в своей правоте, подкрепленной материнскими «мудрыми» советами.
Маша поняла, что просто словами его не пробить. Нужен был какой-то ход, который показал бы ему всю абсурдность ситуации. И тогда она решилась.
На следующий день она сняла со своего личного счета, куда складывала гонорары за последние полгода, приличную сумму. И пошла по магазинам. Она купила себе дорогое пальто, о котором давно мечтала, но жалела денег. Купила сапоги. Записалась на курс массажа. Вечером, когда Олег увидел ее с покупками, у него глаза на лоб полезли.
— Ты что, с ума сошла? — прошипел он. — Мы же на квартиру копим! Каждое копейка на счету!
— А зачем? — пожала плечами Маша, с удовольствием разглядывая себя в зеркале в новом пальто. — Квартира все равно будет твоей мамы. А я, как ты выразился, человек молодой, ветреный. Вдруг исчезну. Так хоть с пальто. Спасибо, что надоумил. Это ведь тоже своего рода «страховка». Моя личная.
Олег опешил. Он смотрел на нее, и в его глазах была смесь гнева и недоумения. Он не привык к такой Маше — решительной, язвительной, ставящей свои интересы на первое место.
— Это глупо, — наконец выдавил он.
— Не глупее, чем записывать совместно нажитое имущество на маму, — отрезала она и ушла в комнату.
Это была война. Холодная, изматывающая, партизанская. Маша перестала отчитываться о своих тратах. Она начала открыто обсуждать с сестрой по телефону варианты инвестиций — «для себя». Олег ходил мрачнее тучи. Разговоры о покупке квартиры прекратились. Деньги мертвым грузом лежали на счете, и мечта о новом доме таяла с каждым днем.
Однажды вечером, когда Маша вернулась с работы, она застала дома Валентину Петровну. Та сидела на кухне и пила чай. Олег сидел напротив, понурив голову.
— Машенька, здравствуй, — пропела свекровь своим елейным голоском. — А я вот пришла вас проведать. Слышала, у вас разлад. Олежек совсем извелся.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — сухо поздоровалась Маша. — Не знала, что у нас сегодня гости.
— Да какой я гость, я же мать, — она улыбнулась, но глаза ее остались холодными. — Я ведь о вас же и пекусь. Хочу, чтобы у вас все было хорошо, надежно. Не понимаю, почему ты так противишься нашему плану. Это же для вашего блага. Чтобы никакие проходимцы не могли на ваше имущество покуситься.
— Единственный человек, который сейчас покушается на мое имущество, — это вы, — не выдержала Маша. Она устала. Устала от этой тихой, вкрадчивой агрессии, от этих манипуляций.
Валентина Петровна ахнула и прижала руку к сердцу. Ее лицо изобразило смертельную обиду.
— Маша! Как ты можешь! Я?.. Да я жизнь свою на сына положила! Я его из такой ямы вытащила! А ты…
— Вот именно! — перебила ее Маша. — Вы его вытащили, и теперь он вам по гроб жизни обязан. И вы этим пользуетесь, чтобы разрушить его собственную семью. Вы не о его благе печетесь, а о своем контроле над ним. Вы боитесь его потерять, боитесь, что он станет самостоятельным, и поэтому внушаете ему, что доверять никому, кроме вас, нельзя.
Олег вскочил.
— Маша, замолчи! Извинись перед мамой!
— Не буду, — спокойно ответила Маша, глядя ему прямо в глаза. — Потому что я говорю правду. И ты это знаешь. Глубоко внутри ты все понимаешь. Но тебе страшно. Страшно признать, что мама тобой манипулирует. Страшно взять на себя ответственность за свою жизнь и свою семью. Проще спрятаться за ее спину и назвать это «осторожностью».
Валентина Петровна поднялась. Ее лицо окаменело, вся маска добродетели слетела.
— Я этого так не оставлю. Сын, ты видишь, какая она? Она против меня тебя настраивает!
Она посмотрела на Олега выжидающе, требуя, чтобы он сделал выбор. Вот он, момент истины.
Олег метался взглядом от матери к жене. На его лице была мука. Он открыл рот, закрыл. Он не мог ничего сказать. Он был парализован этим выбором, который ему навязали.
И тогда Маша поняла, что ждать от него решения бессмысленно. Нужно решать самой.
— Знаете что, Валентина Петровна, — сказала она ледяным тоном. — Покупайте со своим сыном квартиру. На свое имя. На чье угодно. А я забираю свою долю денег. Прямо завтра. И покупаю себе на них отдельное жилье. Маленькую студию, но свою. Куда никто не придет устанавливать свои порядки и учить меня жизни.
Она развернулась и ушла в комнату, громко хлопнув дверью. Она слышала, как на кухне начался приглушенный разговор, как плачет Валентина Петровна, жалуясь сыну, как Олег что-то ей растерянно бормочет.
Маше не было их жаль. Она чувствовала странное, горькое облегчение. Будто сбросила с плеч непосильную ношу. Да, ее мечта о большой семейной квартире с эркером рухнула. Возможно, рухнул и ее брак. Но взамен она обрела нечто более ценное — себя. И понимание, что никакое «общее» будущее невозможно с человеком, который не готов тебе доверять.
На следующий день она пошла в банк и подала заявление на разделение счета. Юрист, к которому она обратилась, подтвердил, что деньги, заработанные ею и внесенные на счет, являются ее собственностью. Процесс был запущен.
Олег был в шоке. Он не верил, что она пойдет на это. Он пытался ее остановить, уговаривал, кричал, что она рушит семью.
— Семью разрушил ты, Олег, — ответила она спокойно. — В тот самый момент, когда предложил записать наш дом на свою маму. Ты выбрал не меня. И даже не ее. Ты выбрал свой страх. Живи с ним.
Она нашла небольшую студию в тихом районе. Ей хватило ее денег на первый взнос и на начало ремонта. Она переехала через месяц. Олег не помогал. Он так и остался жить в ее бабушкиной однушке, один. С мамой, которая теперь могла приходить к нему в любое время, приносить свои супчики и рассказывать, как она всегда была права.
Иногда он звонил. Говорил, что скучает. Спрашивал, может, еще можно все вернуть. Но он ни разу не сказал: «Ты была права. Я был неправ». Он так и не смог этого признать.
Маша заканчивала ремонт в своей маленькой, но собственной крепости. Она купила себе кресло, поставила его у окна. Сварила кофе, укрылась пледом. Душа не разворачивалась от счастья. Она была покрыта рубцами и шрамами. Но она была спокойна. Это было горькое, выстраданное, взрослое спокойствие человека, который заплатил высокую цену за право просто быть хозяином в своем собственном доме. И в своей собственной жизни.
