— И что ты собираешься с ней делать?
Оля оторвалась от созерцания проплывающих за окном автобуса серых домов и удивленно посмотрела на мужа. Вопрос прозвучал как-то обыденно, но что-то в тоне Игоря, какая-то стальная нотка, заставила ее внутренне напрячься. Они только что от нотариуса, где Оля официально вступила в права наследства. Бабушкина однокомнатная квартира в тихом районе теперь принадлежала ей.
— В смысле? — не поняла она. — Пока не знаю. Наверное, сдавать будем. Лишняя копейка не помешает.
Игорь хмыкнул и отвернулся к своему окну. Его профиль, обычно такой родной, сейчас казался чужим и жестким.
— Сдавать… — протянул он. — А жить мы так и будем в этой конуре съемной? Платить дяде, когда свое жилье есть?
Оля растерялась. Она об этом даже не думала. Они снимали уютную, хоть и маленькую «двушку» на окраине, и их все устраивало. Бабушкина квартира была совсем крошечной, старый фонд, хоть и с высокими потолками.
— Игорь, но там же ремонт нужен капитальный. Все старое, еще бабушкино. Да и одна комната… Мы же планировали ребенка, куда мы там все?
— Ремонт можно сделать, — отрезал он. — А на ребенка нам и в этой конуре места мало. Зато свое. Не чужому человеку деньги отдавать.
В его голосе звучало такое неприкрытое раздражение, что Оля замолчала, чувствуя, как радость от полученного наследства медленно улетучивается, сменяясь тревогой. Она знала, что Игорь бывает вспыльчивым, но обычно он быстро отходил. А тут он молчал всю дорогу до дома, и это молчание было густым и тяжелым, как туман.
Дома он, не раздеваясь, прошел на кухню и налил себе стакан воды. Выпил залпом, с шумом поставил стакан на стол.
— Значит, так, — сказал он, не глядя на нее. — Завтра берем ключи и едем смотреть фронт работ. Я прикину, сколько на ремонт уйдет. Будем переезжать.
Оля застыла в прихожей с сумкой в руках. Это был не разговор, не предложение. Это был приказ.
— Погоди, Игорь, давай обсудим, — осторожно начала она. — Я не уверена, что это хорошая идея. Квартира маленькая, район для нас неудобный, тебе до работы добираться два часа…
— А тебе удобно? — он наконец повернулся, и в глазах его плескался холод. — Тебе удобно, что я пашу на двух работах, чтобы аренду покрыть, а ты будешь денежки со своей квартиры в кубышку складывать?
— Почему «своей»? — ахнула Оля. — Я же сказала, сдавать будем, деньги в семью пойдут. В общий бюджет.
— «В общий бюджет», — передразнил он. — Копейки эти твои. А тут целый актив простаивает! Мы могли бы жить в своем и откладывать на расширение. Купить потом квартиру побольше.
— Но она… она моя, — тихо сказала Оля, сама испугавшись своих слов. — Бабушка мне ее завещала. Лично мне.
Игорь рассмеялся. Смех был злой, неприятный.
— Вот как ты запела! «Моя»! А муж у тебя, значит, так, сбоку припека? Семья у нас общая, и бюджет общий, и проблемы общие. А квартира, значит, твоя? Нет, дорогая, так не пойдет. Квартира, которую тебе завещала бабушка, должна быть общей! Если по-хорошему не понимаешь, я на тебя в суд подам! Раздел имущества при разводе, не слышала?
Последние слова он выпалил с такой злобой, что Оля отшатнулась. Развод? Суд? Откуда это все? Они ведь любили друг друга. Или ей только казалось?
— Игорь, ты что такое говоришь? Какой развод? — прошептала она, чувствуя, как к горлу подступает комок.
— А такой! — он шагнул к ней. — Я не собираюсь жить с человеком, который меня ни во что не ставит и свои личные интересы ставит выше семьи. Ты меня поняла? Завтра мы едем в квартиру. Точка.
Он развернулся и ушел в комнату, громко хлопнув дверью. Оля осталась стоять в полутемной прихожей, и мир вокруг нее, такой понятный и стабильный еще час назад, рассыпался на мелкие, острые осколки.
На следующий день он ее не разбудил. Когда она проснулась от звонка будильника, Игоря уже не было дома. На кухне стояла сиротливая чашка из-под кофе. Ни записки, ни сообщения. Весь день Оля ходила как в воду опущенная. Работа не клеилась, мысли путались. Она пыталась дозвониться до мужа, но он сбрасывал. К вечеру она была на грани истерики.
Он вернулся поздно, пахнущий улицей и чужим табаком. Молча прошел мимо нее, бросив на ходу:
— Я там был.
— Где? — не поняла Оля.
— В квартире твоей, — с нажимом сказал он. — Ключи у нотариуса забрал. Дубликат.
У Оли похолодело внутри. Он сделал это за ее спиной. Не спросив, не предупредив.
— Зачем?
— Сказал же, фронт работ оценить, — он устало потер переносицу. — Там, конечно, вбухивать и вбухивать. Все выносить надо, до бетона счищать. Но ничего, справимся.
Он говорил так, будто вопрос был решен окончательно и бесповоротно. Олино мнение больше не учитывалось. Она почувствовала, как внутри закипает волна протеста. Это была не просто квартира. Это была память о бабушке, о ее детстве. Она помнила, как пахли в этой квартире пироги, как скрипела половица под ковром, как солнечный свет падал на старый фикус в углу. А теперь ее муж, ее самый близкий человек, говорил об этом месте как о «фронте работ» и собирался все «счищать до бетона».
— Я не хочу туда переезжать, Игорь, — твердо сказала она.
— А тебя никто не спрашивает, — так же твердо ответил он. — Это семейное решение.
— Это решение, которое ты принял один! — ее голос сорвался. — Ты даже не посчитал нужным со мной поговорить! Взял ключи за моей спиной!
— А с тобой бесполезно говорить! — взорвался он. — Ты уперлась в свое «мое» и ничего не слышишь! Эгоистка!
Они кричали друг на друга до хрипоты, пока у Оли не кончились силы. Она села на диван и заплакала. Игорь, тяжело дыша, смотрел на нее с каким-то брезгливым выражением.
— Слезами горю не поможешь, — бросил он и ушел на кухню.
Ночью Оля не спала. Она лежала рядом с чужим, холодным телом и понимала, что дело не в квартире. Квартира стала лишь катализатором, лакмусовой бумажкой, которая проявила то, чего она раньше не замечала или не хотела замечать. Его эгоизм, его неуважение к ней, его желание доминировать. И еще что-то. Какая-то чужая, посторонняя воля.
Догадка пришла под утро, и была она неприятной, как горькое лекарство. Свекровь. Тамара Павловна. Она всегда была с Олей подчеркнуто вежлива, но за этой вежливостью чувствовался холодный расчет. Она никогда не лезла в их жизнь открыто, но Оля часто ловила на себе ее оценивающий, изучающий взгляд. Игорь был единственным сыном, и Тамара Павловна души в нем не чаяла.
Оля вспомнила их телефонный разговор накануне, после нотариуса. Она сама ей позвонила, поделиться радостью.
— Оленька, поздравляю, деточка, — ворковала в трубку свекровь. — Какая радость! Свое гнездышко теперь у вас будет.
— Ну, мы пока не решили, Тамара Павловна, — сказала тогда Оля. — Может, сдавать будем.
В трубке повисла короткая пауза.
— Сдавать? — голос свекрови мгновенно утратил всю свою сладость. — Чужим людям? Чтобы они все там уделали? Оля, ты что, не понимаешь, какое это подспорье? Игорь один тянет семью, ипотеку нам с отцом не дают уже, а так бы переехали в свое, зажили бы по-человечески.
Оля тогда не придала значения этому разговору. А зря. Теперь пазл складывался. Это была идея Тамары Павловны. Это она вложила в голову Игорю мысль о переезде, о «семейном гнездышке», о том, что Оля поступает эгоистично.
Через пару дней Игорь пришел домой раньше обычного, в приподнятом настроении. Он развернул на кухонном столе какой-то план.
— Смотри, — ткнул он пальцем в чертеж. — Я тут набросал. Стену между комнатой и кухней сносим, будет студия. Зонируем пространство. Получится и спальная зона, и гостиная.
Оля смотрела на корявые линии, нарисованные от руки, и чувствовала, как ее охватывает ледяной ужас. Он уже все распланировал. Снос стен в ее квартире. В квартире, где каждая вещь хранила тепло ее бабушки.
— Я не давала согласия на перепланировку, — тихо сказала она.
Игорь поднял на нее глаза. Веселость из них мигом улетучилась.
— Оля, я не понял. Мы же все решили.
— Это ты все решил. Я против.
— То есть как это «против»? Ты что, хочешь, чтобы мы до старости по съемным углам мыкались? Мать права, ты совершенно не думаешь о будущем нашей семьи.
— При чем здесь твоя мама? — спросила Оля, хотя уже знала ответ.
— При том! — он стукнул кулаком по столу. — Она единственный человек, который желает нам добра! Она сказала, что если ты будешь упорствовать, надо идти в суд. Подавать на определение порядка пользования имуществом. И суд будет на моей стороне, потому что я действую в интересах семьи, а ты — нет!
Он говорил чужими, заученными фразами. «Интересы семьи», «определение порядка пользования». Это был язык Тамары Павловны, бывшей профсоюзной активистки, привыкшей оперировать казенными формулировками.
— Игорь, послушай, — Оля сделала последнюю попытку достучаться до него. — Это наследство. Оно не считается совместно нажитым имуществом. Никакой суд не заставит меня делить эту квартиру или что-то с ней делать против моей воли. Твоя мама вводит тебя в заблуждение.
— Ах, вот как! — его лицо исказилось. — Мать моя, значит, дура, а ты у нас одна умная? Юрист доморощенный! Да она жизнь прожила, побольше твоего понимает! Все, разговор окончен. Я устал от твоего эгоизма. Либо ты завтра отдаешь мне ключи и мы начинаем ремонт, либо я иду к адвокату. Выбирай.
Он ушел, снова хлопнув дверью. Оля осталась одна на кухне с этим дурацким планом перепланировки. Она смотрела на него и понимала, что это план разрушения не только бабушкиной квартиры, но и ее собственной жизни. Выбора, который предложил ей Игорь, на самом деле не было. Любой вариант означал конец. Конец их брака, конец любви, конец доверия.
Она взяла телефон и набрала номер своей подруги Лены.
— Лен, привет. Можешь говорить? Мне очень нужен совет.
Лена, выслушав сбивчивый рассказ Оли, помолчала, а потом сказала твердо:
— Гони его в шею. И мамочку его заодно. Они тебя сожрут и не подавятся.
— Но я люблю его… — прошептала Оля.
— Кого ты любишь? — усмехнулась Лена. — Того парня, за которого ты выходила замуж? Так его больше нет. Вместо него какой-то жадный манипулятор, который пляшет под дудку своей мамаши. Оля, очнись! Он тебе судом угрожает из-за квартиры, которая по закону на сто процентов твоя! Это не любовь. Это использование.
Слова подруги были жестокими, но отрезвляющими. Оля положила трубку и долго сидела в тишине. Потом встала, подошла к шкафу и достала дорожную сумку.
Когда Игорь вернулся, его ждала пустая квартира и записка на столе: «Я уехала к маме. Нам нужно время, чтобы все обдумать».
Она не поехала к маме. Она сняла номер в самой дешевой гостинице на окраине города. Ей нужно было одиночество, чтобы собрать мысли в кучу. Впервые за много лет она была одна. И это было страшно и одновременно… свободно.
Через день позвонил Игорь. Голос его был раздраженным.
— Ты где? Что за цирк ты устроила?
— Я думаю, — спокойно ответила Оля.
— О чем тут думать? Возвращайся домой, и хватит дурью маяться.
— Игорь, я не вернусь, пока ты не перестанешь на меня давить. Квартира моя. Я сама решу, что с ней делать. И это не обсуждается.
— Ах так! — взвился он. — Ну, пеняй на себя! Я же предупреждал!
И он бросил трубку. А через час Ольге позвонила Тамара Павловна. Ее голос сочился ядовитой сладостью.
— Олечка, деточка, что же это вы надумали? Игорь сам не свой ходит. Нельзя же так, из-за каких-то квадратных метров семью рушить. Мы же тебе только добра желаем. Игорь мужчина, ему нужно чувствовать себя хозяином, опорой. А ты его этой квартирой унижаешь, понимаешь?
— Тамара Павловна, я никого не унижаю, — голос Оли был ровным и холодным, как лед. — Я просто не позволяю отобрать то, что принадлежит мне по праву. И вам я советую не вмешиваться в наши с мужем отношения.
— Да как ты со мной разговариваешь! — мгновенно слетела с свекрови маска доброжелательности. — Я тебе в матери гожусь! Неблагодарная! Игорек на тебя лучшие годы потратил, а ты… Правильно он решил в суд идти! Отобрать у тебя эту квартиру и вышвырнуть на улицу, вот что с тобой сделать надо!
Оля молча нажала на «отбой» и заблокировала ее номер. А потом номер Игоря. Руки ее дрожали, но на душе было странное облегчение. Все маски были сброшены. Больше не было никаких «мы», «семья», «общее будущее». Была она, и была стая хищников, которая пыталась разорвать ее на куски.
Первым делом она поехала в бабушкину квартиру. Открыла дверь своим ключом и вошла. Запах старого дерева, пыли и чего-то неуловимо родного ударил в нос. Все было на своих местах: старый диван с вытертой обивкой, книжный шкаф, забитый томиками классики, выцветшая репродукция на стене. Оля провела рукой по резной спинке стула. Здесь все было пропитано любовью. Ее бабушка была тихой, но очень сильной женщиной, которая одна вырастила ее маму. Она знала цену независимости. И, оставляя внучке эту квартиру, она, наверное, хотела дать ей не просто стены, а опору. Защиту. То, чего у Оли сейчас не было.
Она проверила замки. Замок был старый, ненадежный. Игорь мог прийти в любой момент. Мысль об этом заставила ее содрогнуться. Она тут же нашла в телефоне номер фирмы по установке дверей и вызвала мастера. Через три часа в квартире стояла новая, прочная металлическая дверь с двумя надежными замками.
Потом она позвонила юристу, которого посоветовала Лена. Спокойный мужской голос внимательно ее выслушал, задал несколько уточняющих вопросов и подтвердил ее правоту.
— Имущество, полученное в дар или по наследству одним из супругов, не является совместно нажитым и разделу не подлежит, — четко проговорил он. — Никакой суд не отберет у вас эту квартиру. Угрозы вашего мужа — пустой звук, рассчитанный на вашу юридическую неграмотность и психологическое давление.
— Он говорит, что подаст на определение порядка пользования… — неуверенно произнесла Оля.
— Это возможно, если бы он был там прописан и это было бы ваше единственное жилье. Но в данной ситуации это бесперспективно. Мой вам совет: подавайте на развод первая. И на алименты, если он будет уклоняться от помощи в оплате съемной квартиры, пока вы в браке.
Развод. Это слово больше не пугало. Оно звучало как избавление.
Следующие несколько недель превратились в странную, тягучую войну. Игорь, поняв, что наскоком ее не взять, сменил тактику. Он начал слать ей слезливые сообщения, в которых каялся, просил прощения, клялся в любви и умолял вернуться. Писал, что был неправ, что погорячился, что мама на него надавила.
«Олечка, я все понял. Прости меня, дурака. Мне не нужна эта квартира, мне нужна только ты. Давай начнем все сначала».
На секунду ее сердце дрогнуло. Может, и правда понял? Может, стоит дать ему шанс? Но потом она вспоминала его холодные глаза, злой смех, слова «я на тебя в суд подам». И понимала, что это очередная манипуляция. Он просто ищет другой способ получить желаемое.
Она не отвечала. Тогда он начал подкарауливать ее у работы. Однажды вечером он буквально выскочил из-за угла, схватил ее за руку. Вид у него был помятый, глаза красные.
— Оля, давай поговорим, — умолял он. — Я не могу без тебя.
— Отпусти мою руку, — спокойно сказала она.
— Нет! Пока ты меня не выслушаешь! Я люблю тебя!
— Любовь — это не угрозы и не шантаж, — она смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. — Любовь — это уважение. А ты меня не уважаешь. Ты видишь во мне не жену, а досадную преграду на пути к квадратным метрам.
— Это неправда! — крикнул он так, что прохожие начали оглядываться. — Это все мать! Она меня с ума свела!
— У тебя была своя голова на плечах, Игорь. Ты мог бы ей сказать «нет». Но ты предпочел пойти у нее на поводу и предать меня. Отпусти меня. Иначе я вызову полицию.
Ее спокойный, ледяной тон подействовал на него лучше любой истерики. Он разжал пальцы. Оля развернулась и быстро пошла прочь, не оглядываясь. Она слышала, как он что-то кричал ей в спину, но слов уже не разбирала.
Развод прошел на удивление быстро. Игорь на заседание не явился, прислав своего адвоката, который вяло пытался заявить какие-то права на «неотделимые улучшения», которые Игорь якобы планировал произвести в спорной квартире. Судья, пожилая уставшая женщина, даже бровью не повела. Их развели.
Оля переехала в бабушкину квартиру. Первое время было очень тяжело. Тишина давила, одиночество казалось бездонным. Она ходила по комнатам, прикасалась к вещам и плакала. Она оплакивала не Игоря. Она оплакивала свою разрушенную мечту о семье, свою наивность, свою веру в то, что любовь может все преодолеть.
Она не стала делать ремонт, который планировал Игорь. Никаких студий и снесенных стен. Она аккуратно упаковала самые ценные для нее бабушкины вещи — фотографии, письма, старинную шкатулку. Выбросила старую, продавленную мебель. Сама, без чьей-либо помощи, содрала выцветшие обои. Поклеила новые, светлые, персикового оттенка. Покрасила белой краской высокие потолки. Отциклевала и покрыла лаком старый паркет, который оказался на удивление крепким.
Квартира преобразилась. Она стала светлой, просторной и очень уютной. Ее квартирой. Ее крепостью.
Однажды, спустя почти год после развода, раздался звонок в новую дверь. Оля посмотрела в глазок. На площадке стояла Тамара Павловна. Она выглядела постаревшей и какой-то ссохшейся.
Оля не открыла. Она просто стояла и смотрела в глазок, как бывшая свекровь нажимает на кнопку звонка снова и снова. Потом женщина начала стучать в дверь.
— Оля, открой! Я знаю, что ты дома! Мне поговорить с тобой надо!
Оля молчала.
— Бессовестная! — донесся до нее приглушенный голос. — Сыну жизнь сломала! Из-за своей жадности! Гореть тебе в аду!
Оля медленно развернулась и пошла на кухню. Поставила чайник. Проклятия за дверью постепенно стихли, послышались удаляющиеся шаги.
Она сидела за маленьким кухонным столом, пила горячий чай и смотрела в окно. За окном начинался новый день. Она была одна. Но она больше не чувствовала себя одинокой. Она чувствовала себя целой. Душа, которую так долго пытались скомкать, согнуть и растоптать, медленно, болезненно, но расправляла свои крылья. Впереди была жизнь. Ее собственная жизнь, в ее собственной квартире. И впервые за долгое время эта мысль не пугала, а приносила покой.
