— Я тут присмотрел одну, ласточка, а не машина. Почти новая, пробег смешной, — Вадим говорил с тем воодушевлением, которое появлялось у него всегда, когда речь заходила о крупных и, по мнению Майи, совершенно несвоевременных тратах. — Да, в кредит. Но там процент щадящий, я узнавал. За пару лет раскидаемся. Мне для работы нужна, ты же понимаешь, к заказчикам ездить, материал возить. Солидность!
Майя молча помешивала ложкой остывающий чай. Она смотрела не на него, а на узор на скатерти — блеклые, выцветшие от стирок розы. Семь лет она смотрела на эти розы. Семь лет слушала про «солидность», «прорывы» и «вот-вот сейчас все попрет».
— Май, ты чего молчишь? — Вадим сел напротив, заглядывая ей в лицо. Его руки, вечно в мелких царапинах и занозах от работы с деревом, легко легли на стол. Он был мастером, делал мебель на заказ. Талантливым, спору нет. Но совершенно непрактичным. — Это же вложение в наше будущее.
— В наше? — тихо, почти беззвучно спросила она. Голос был чужим, глухим.
— Ну а в чье же еще? — он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, от которой у нее когда-то подгибались коленки. Сейчас не подогнулись. — Мы же семья.
Майя подняла на него глаза. Взгляд был тяжелым, незнакомым. В нем не было ни злости, ни обиды. Была только серая, бездонная усталость.
— Мы не семья, Вадим. Семья — это когда в ЗАГС идут, когда дети рождаются. А мы сожители.
Он отпрянул, будто его ударили. Улыбка сползла с лица.
— Что ты такое говоришь? Какие еще ЗАГСы? Мы же договорились, что вся эта бюрократия не для нас. Мы выше этого.
— Это ты был выше. А я, видимо, нет. Я дорасти не смогла до твоих высот, — она медленно встала. — Квартира по документам моя. Куплена за два года до того, как ты тут появился. Мы с тобой не расписаны. Так что собирайся и на выход.
Вадим смотрел на нее, не веря своим ушам. Он ожидал чего угодно: упреков, слез, скандала. Но не этого спокойного, ледяного приговора.
— Ты… ты сейчас серьезно? — пролепетал он. — Из-за машины? Да не буду я ее брать, если ты так…
— Не из-за машины, — отрезала Майя, поворачиваясь к нему спиной и направляясь в комнату. — Собирай вещи. Даю тебе три часа. Потом я вызову полицию.
Она закрыла за собой дверь спальни, прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Тело била мелкая дрожь, но слез не было. Было ощущение, что огромный, тяжелый камень, который она тащила на себе семь лет, наконец-то свалился. И теперь под его тяжестью ломались кости.
За дверью слышалось растерянное шарканье, потом звук открываемого шкафа, грохот. Вадим начал собираться. Он не верил. До последнего момента он будет думать, что это просто истерика, женский каприз, способ манипуляции. Он не понимал, что чаша терпения не просто переполнилась — она треснула, рассыпалась в пыль.
Майя работала диспетчером в грузовой компании. Работа нервная, требующая точности и предельной концентрации. Она умела рассчитывать маршруты, сводить дебет с кредитом и понимать, что любая «ласточка в кредит» — это не «вложение в будущее», а дыра в бюджете, которую придется латать ей. Потому что у Вадима заказы были то густо, то пусто. Он жил вдохновением, а не графиком.
Она познакомилась с ним на дне рождения общей подруги. Он был душой компании: рассказывал смешные истории, играл на гитаре, смотрел на мир с восторгом большого ребенка. Он говорил о свободе, о том, что нельзя загонять себя в рамки «квартира-машина-дача». Майя, уставшая от своей правильности и вечной экономии на мечту — собственную однокомнатную квартиру — влюбилась в эту легкость. Ей казалось, что он научит ее жить, а не выживать.
Первые два года были похожи на сказку. Он приносил ей полевые цветы, делал для нее изящные деревянные безделушки, читал стихи по ночам. Когда он переехал к ней, она была счастлива. Ее маленькая, выстраданная квартира наполнилась запахом стружки, смехом и ощущением богемного беспорядка.
Проблемы начались потом. Незаметно. Сначала он «забыл» заплатить за интернет. Потом «потерял» деньги на коммуналку. Его заработки были нестабильными. То он приносил крупную сумму и устраивал пир на весь мир, покупая деликатесы и дорогие напитки, то месяцами сидел без гроша, философски рассуждая о «творческом кризисе». Все бытовые расходы плавно легли на плечи Майи.
Она пыталась говорить с ним.
— Вадим, нам нужно планировать бюджет. Я не могу все тянуть одна.
— Майка, ну что ты опять заводишь свою шарманку? — морщился он. — Деньги — это пыль. Главное — чувства. Ты меня не любишь?
И она отступала. Потому что любила. Или думала, что любит. Она оправдывала его перед подругами, которые осторожно намекали, что ее «свободный художник» слишком уж удобно устроился. Она врала матери, что у них все прекрасно и они вот-вот поженятся.
Разговор о свадьбе она завела один раз, года три назад. Вадим посмотрел на нее с искренним недоумением.
— Зачем? Чтобы поставить штамп в паспорте и убить всю романтику? Мы же и так вместе. Этот клочок бумаги ничего не изменит.
Для него — не изменит. А для нее изменил бы. Дал бы ощущение стабильности, защищенности. Но она промолчала. Проглотила обиду, убедив себя, что он прав. Главное ведь — чувства.
Последней каплей стала не машина. Машина была лишь детонатором. Неделю назад Майе позвонила ее пожилая тетка из другого города. У нее обнаружили серьезное заболевание, требовалась операция. Недешевая. Тетка была одинокой, и Майя была единственной близкой родственницей.
— Маечка, прости, что беспокою, — плакала она в трубку. — Мне так неловко, но больше не к кому обратиться.
Майя, не раздумывая, пообещала помочь. У нее были сбережения. Небольшие, но были. Она откладывала на ремонт, хотела поменять окна. Вечером она сказала об этом Вадиму.
— Надо помочь тете. Я завтра сниму деньги со счета.
Вадим нахмурился.
— Все снимешь? А как же мы? У меня сейчас с заказами затишье.
— Какое «мы», Вадим? — у нее впервые сорвался голос. — У моей тети беда! Ей операция нужна!
— Я понимаю, — примирительно сказал он. — Но надо же и о себе думать. Может, не все так страшно? Врачи любят преувеличивать.
В тот момент внутри у Майи что-то оборвалось. Его «надо и о себе думать» прозвучало как приговор их отношениям. Он не спросил, что с тетей, какая помощь нужна. Он испугался, что иссякнет кормушка.
И вот теперь она сидела на полу в своей спальне, слушая, как за дверью рушится ее семилетняя жизнь. Дверь распахнулась. На пороге стоял Вадим. В руках у него была спортивная сумка и старый рюкзак. Лицо было растерянным и злым.
— Ну что, довольна? — зло бросил он. — Выставила меня на улицу. Как собаку.
— У тебя есть мать, — ровно ответила Майя, поднимаясь с пола. — Тебе есть куда идти.
— А, ну да. Конечно. Сбегать к маме в сорок лет, — усмехнулся он. — Отличный план. А все из-за твоей мещанской натуры. Деньги, бумажки, штампы… Ты никогда не понимала меня.
— Может быть, — согласилась Майя. — А может, я просто устала быть для тебя удобной. Устала тащить все на себе и слушать про твою тонкую душевную организацию. Иди, Вадим.
Он постоял еще минуту, видимо, ожидая, что она передумает, заплачет, бросится к нему. Но она смотрела на него сухо и отчужденно. Он развернулся и, громко хлопнув входной дверью, ушел.
В квартире воцарилась оглушительная тишина. Майя прошла на кухню. Чай в ее чашке давно остыл. Она взяла чашку Вадима — большую, с дурацкой надписью «Царь, просто царь» — и без сожаления выбросила ее в мусорное ведро. Потом вторую. И третью. Она методично выбрасывала все, что напоминало о нем. Его забавные магнитики на холодильнике, его коллекцию пивных пробок, его потрепанный сборник стихов.
Когда работа была закончена, она села за стол. Тишина больше не казалась оглушительной. Она была… чистой. Прозрачной. Как воздух после грозы. Впереди была неизвестность, одиночество, необходимость заново учиться жить для себя. Но впервые за долгие годы Майя почувствовала не страх, а облегчение. Она была свободна.
Лидия Петровна, мать Вадима, встретила сына с причитаниями и охами. Ее маленькая двухкомнатная квартирка, заставленная старой мебелью и заваленная коробками с рассадой, мгновенно наполнилась трагизмом.
— Ваденька, сыночек, да как же так? Она тебя выгнала? На улицу? Святой человек, а она… — Лидия Петровна всплескивала руками, ее лицо, покрытое сеткой мелких морщин, выражало вселенскую скорбь.
— Мам, перестань, — устало отмахнулся Вадим, бросая сумки в коридоре. — Не на улицу. К тебе.
— Ко мне, конечно, ко мне! Кто ж тебя еще приютит, кровиночку мою. Я всегда говорила, что она тебе не пара. Холодная, расчетливая. Вся в своих цифрах, отчетах. А у тебя душа! Тебе муза нужна, а не бухгалтер!
Вадим прошел на кухню и сел на табуретку, обхватив голову руками. Мать суетилась рядом, ставя на плиту чайник, доставая из холодильника вчерашние котлеты. Ее забота, которая в детстве казалась ему верхом уюта, сейчас раздражала. Он привык к простору и тишине майкиной квартиры, к тому, что никто не ходит за ним по пятам и не комментирует каждый его вздох.
— Она из-за денег, да? Опять из-за денег? — не унималась Лидия Петровна. — Вечно ей мало! Сколько ты в эту квартиру вложил…
— Нисколько я в нее не вложил, мам, — глухо сказал Вадим. — Она ее до меня купила. И ремонт мы делали на ее деньги. Я только руки приложил.
— Руки! Твои золотые руки! Да это дороже любых денег! Она же на тебе экономила, на мастере! Другим бы втридорога заплатила. А тут — свой. Бессовестная.
Вадим молчал. Он и сам так думал. Вернее, он никогда об этом не думал, принимая как должное, что Майя оплачивает материалы, а он, так и быть, облагородит их общее гнездышко своим талантом. Сейчас, сидя на тесной материнской кухне, пахнущей валокордином и жареным луком, он впервые ощутил укол неуверенности. А что, если Майя права? Что, если он действительно просто удобный сожитель, не несущий никакой ответственности?
Он отогнал эту мысль. Нет. Это она виновата. Она его не ценила. Не понимала его порывов. Ну подумаешь, машина в кредит. Зато какая! Он бы возил ее на этой машине на природу, как она любит. Он бы стал больше зарабатывать, потому что солидный вид привлекает солидных клиентов. Она просто не умеет мыслить на перспективу.
Первая неделя прошла в тумане. Вадим отсыпался, смотрел телевизор и жаловался матери на жизнь. Лидия Петровна поддакивала, ругала Майю последними словами и кормила сына его любимыми блюдами. Он ждал. Ждал, что Майя позвонит, извинится, попросит вернуться. Она всегда первая шла на примирение после их редких ссор. Она не выдержит одна.
Но Майя не звонила.
На второй неделе Вадиму стало скучно. Телевизор надоел, материнская опека начала душить. Он позвонил паре заказчиков, но те, услышав, что он временно не может принять их в своей мастерской (которая, по сути, была просторной лоджией в квартире Майи), вежливо отказывались. Один из постоянных клиентов, которому Вадим обещал сделать кухонный гарнитур, начал нервничать и требовать вернуть аванс.
— Мам, мне деньги нужны, — сказал он вечером. — Нужно Игорю аванс вернуть.
— Какие деньги, сынок? — вздохнула Лидия Петровна, пересчитывая таблетки на день. — У меня пенсия через неделю только. Ты же знаешь.
— Я знаю. Может, у тебя есть заначка какая-то?
Мать посмотрела на него с укором.
— Все, что было, я тебе в прошлом месяце отдала, когда у тебя «кризис» был. Ты забыл?
Он не забыл. Он просто не хотел помнить. Ощущение дискомфорта нарастало. Он привык, что финансовые вопросы решает Майя. У нее всегда были деньги. Не то чтобы много, но на жизнь, на непредвиденные расходы хватало. Он же своими деньгами распоряжался легко: сегодня они есть, завтра их нет. И это никогда не было проблемой. До сегодняшнего дня.
К концу месяца Вадим понял, что зашел в тупик. Он попробовал снять небольшой гараж под мастерскую, но цены на аренду оказались неподъемными. Попытался взять кредит в банке на развитие своего маленького дела, но ему, человеку без официального трудоустройства и с нулевой кредитной историей, вежливо отказали. Мир бумажек и обязательств, который он так презирал, показал ему зубы.
Он все чаще вспоминал Майю. Не ее упреки, а то, как она, придя с работы, заваривала ему чай. Как гладила его рубашки. Как тихо радовалась его удачным работам. Как в их квартире пахло чистотой и свежесваренным кофе по утрам. Здесь, у матери, пахло старостью и безысходностью.
Однажды он не выдержал и набрал ее номер.
— Алло, — голос Майи был спокойным, ровным. Слишком спокойным.
— Май, это я, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Как ты там?
— Нормально. Что-то случилось?
— Да нет, ничего. Просто… соскучился. Может, увидимся? Поговорим?
В трубке на несколько секунд повисла тишина.
— Нам не о чем говорить, Вадим. Я все сказала.
— Но, Май, так же нельзя! Семь лет! Нельзя просто взять и вычеркнуть! Я был неправ насчет машины, я все понял!
— Дело не в машине, — вздохнула она. — Я не хочу больше ничего объяснять. Прощай.
И она повесила трубку.
Вадим сидел с телефоном в руке, ощущая пустоту. Впервые он понял, что это конец. Настоящий. Не очередная ссора, не игра. Он потерял ее. И дело было не в квартире и не в комфорте. Он потерял человека, который любил его не за талант и не за красивые слова, а просто так. И который, устав от его инфантильности, нашел в себе силы поставить точку.
В комнату вошла мать.
— Что, не берет трубку, змея? — с мстительным удовлетворением спросила она.
— Берет, — глухо ответил Вадим. — Сказала, что все кончено.
— Ну и скатертью дорога! — Лидия Петровна торжествующе всплеснула руками. — Найдешь себе другую! Молодую, красивую, которая пылинки с тебя сдувать будет! Ты у меня мужчина видный, талантливый!
Вадим посмотрел на мать, на ее довольное лицо, и вдруг с леденящей ясностью осознал, что именно она, с ее слепой, удушающей любовью, с ее вечным «сыночек, ты лучший, а все вокруг виноваты», вырастила из него того, кем он стал. Безответственного, самовлюбленного мужчину, не способного повзрослеть. Майя пыталась сделать из него партнера. Мать же консервировала в нем вечного ребенка.
Он встал и молча пошел в свою временную комнату. Он больше не злился на Майю. Он злился на себя. И от этой злости было горько и страшно, потому что он не знал, что с ней делать и как жить дальше.
Майя первое время жила как в автомате. Работа-дом, дом-работа. Она разобрала лоджию, выкинув обрезки дерева, банки с лаком и старые инструменты, которые Вадим не забрал. Она отмыла каждый сантиметр квартиры, будто смывая не только пыль, но и само его присутствие.
Подруга Катя, узнав о случившемся, примчалась с бутылкой вина и тортом.
— Наконец-то! — заявила она с порога. — Я уж думала, ты никогда не решишься! Сколько я тебе говорила, что он на твоей шее сидит!
— Не говори так, — попросила Майя. — Было и хорошее.
— Хорошее было. Первые пару лет, — не сдавалась Катя. — А потом началось «творческий поиск» и «Май, дай денег до пятницы». Ты молодец. Сильная.
Но Майя не чувствовала себя сильной. Она чувствовала себя опустошенной. По вечерам тишина в квартире давила на нее. Она привыкла к его присутствию, к его голосу, даже к его беспорядку. Она ловила себя на том, что готовит ужин на двоих. Что ждет, что вот-сейчас хлопнет дверь и он войдет, улыбаясь своей мальчишеской улыбкой.
Деньги тете она отправила. Операция прошла успешно, и благодарная родственница звонила почти каждый день. Майя слушала ее слабый, но счастливый голос и понимала, что поступила правильно. Ремонт подождет.
Однажды, возвращаясь с работы, она увидела во дворе Вадима. Он стоял у ее подъезда, переминаясь с ноги на ногу. Выглядел он неважно: похудевший, осунувшийся, в какой-то мятой куртке. Сердце у Майи екнуло. Жалость — липкое, непрошеное чувство — подкатила к горлу.
Он увидел ее и шагнул навстречу.
— Май…
— Что ты здесь делаешь? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал твердо.
— Я… я хотел поговорить. Пожалуйста. Пять минут.
Она колебалась. Впускать его в квартиру, в ее чистое, отвоеванное пространство, не хотелось.
— Говори здесь.
— Майя, я все понял, — заговорил он быстро, сбивчиво. — Я был неправ. Во всем. Я вел себя как эгоист. Я сел тебе на шею, и мне было удобно. Прости меня.
Он смотрел на нее с такой надеждой, с такой неприкрытой тоской, что у нее защемило в груди. Это был не тот самоуверенный Вадим, который рассуждал о «пыли денег». Это был растерянный, сломленный человек.
— Я хочу все вернуть, — продолжал он. — Я найду нормальную работу. Сниму мастерскую. Я буду платить за квартиру. Я… я сделаю тебе предложение. По-настоящему. Только позволь мне вернуться.
Он говорил именно те слова, которые она мечтала услышать от него последние пять лет. Но сейчас, слушая их, она не чувствовала ничего, кроме грусти. Слишком поздно. Перегорело. Стеклянные осколки разбитой чашки можно склеить, но пить из нее уже нельзя — порежешься.
— Я не верю тебе, Вадим, — тихо сказала она.
— Почему? Я же говорю искренне! — в его голосе прозвучали отчаянные нотки.
— Потому что ты говоришь это не потому, что изменился. А потому, что тебе стало неудобно жить. Ты не ко мне хочешь вернуться. Ты хочешь вернуться к комфорту, который я тебе обеспечивала. К горячим ужинам, чистой квартире и отсутствию бытовых проблем. А как только у тебя снова все наладится, ты опять начнешь рассуждать о свободе и бренности материального.
Он молчал, потому что это было правдой. Жестокой, но правдой. Он хотел не ее. Он хотел свою прежнюю, устроенную жизнь.
— Уходи, Вадим, — сказала Майя. — Пожалуйста. Начинай свою жизнь с нуля. Сам. Без меня и без мамы. Может, тогда у тебя что-то и получится.
Она обошла его и вошла в подъезд, не оглядываясь. Она знала, что если оглянется, если увидит его поникшую фигуру, то не выдержит. Поднявшись в квартиру, она закрыла дверь на все замки и прислонилась к ней. Слезы, которых не было в день его ухода, хлынули из глаз. Она плакала не о нем. Она плакала о себе. О тех семи годах, что она потратила на ожидание чуда. О своей глупой вере в то, что любовь может все изменить.
Прошло полгода. Майя сделала в квартире ремонт. Переклеила обои, сменила старую скатерть с выцветшими розами. Она записалась на танцы — то, о чем давно мечтала, но на что вечно не хватало то времени, то денег. Жизнь налаживалась. Она была другой — тихой, размеренной, только ее.
Иногда она думала о Вадиме. Катя рассказала, что он вроде бы устроился на какую-то мебельную фабрику, работает простым сборщиком. Съехал от матери, снимает комнату с какими-то парнями. Ей не было его жаль. Была лишь слабая надежда, что этот жестокий урок пошел ему на пользу.
Однажды вечером, возвращаясь с танцев, она прошла мимо кофейни. За столиком у окна сидела пара. Мужчина что-то увлеченно рассказывал, жестикулируя, а женщина смотрела на него с обожанием. На мгновение Майе показалось, что это она и Вадим. Семь лет назад.
Она остановилась, посмотрела на них и улыбнулась своим мыслям. Она больше не хотела быть на месте той женщины. Она прошла через боль и разочарование, но обрела главное — себя. А ее квартира, ее маленькая крепость, теперь принадлежала только ей. И по документам, и по праву сильной женщины, научившейся жить без иллюзий.
