— А ты чего это губы поджала, милая? Не нравится, как я котлеты жарю? — голос Тамары Павловны, елейный и вкрадчивый, просочился в спальню, где Алина пыталась сосредоточиться на корректуре. — Я ведь для Кирюши стараюсь, он мои котлетки с детства обожает. Не то что твои… диетические.
Алина до боли стиснула в руке красную ручку. Второй месяц их тихая, уютная жизнь в двухкомнатной квартире превратилась в поле битвы, где она отступала по всем фронтам. Тамара Павловна, свекровь, переехала к ним «временно». Это «временно» уже не имело обозримых границ.
Она продала свою скромную квартирку в областном центре, чтобы, по ее словам, «помочь молодым». Сумма, вырученная с продажи, якобы целиком ушла на первый взнос по ипотеке, которую Алина с Кириллом взяли год назад. И теперь свекровь, жертвенно вздыхая, повторяла, что отдала им всё до копейки и ей совершенно некуда идти.
Кирилл, ее муж, метался между двух огней. Он любил Алину, но и мать боготворил. «Алечка, ну потерпи, — шептал он по ночам. — Маме просто одиноко. Она привыкнет, и все наладится».
Алина уже не верила. Ничего не налаживалось. Тамара Павловна не двигала мебель и не меняла шторы, ее тактика была тоньше и куда более разрушительной. Она действовала через Кирилла, через еду, через едва уловимые уколы, которые со стороны казались невинной заботой.
Вот и сейчас. Алина вышла на кухню. На плите шипела сковорода, распространяя тяжелый запах жареного лука и мяса. Тамара Павловна, невысокая, полноватая женщина с цепким взглядом маленьких, выцветших глаз, стояла у плиты в Алином фартуке. На ее лице была написана вселенская скорбь мученицы.
— Ой, Алиночка, а я тут похозяйничала немного, — сказала она, не поворачивая головы. — А то смотрю, Кирюша мой совсем исхудал на твоих салатиках. Мужчине мясо нужно. Сила.
Алина молча взяла с полки чашку. Руки слегка дрожали. Дело было не в котлетах. Дело было в том, что ее, Алину, медленно, но верно выживали из ее собственного дома, превращая в бессловесную тень.
— Мы вчера ели курицу, Тамара Павловна. Кирилл не голодает.
Свекровь медленно повернулась. На ее лице промелькнуло обиженное выражение.
— Да что ты, доченька, разве я спорю? Просто материнское сердце не на месте. Я же вижу, как он устает на своей работе. Инженер — это тебе не бумажки перекладывать. Голова должна работать. А для этого питание нужно хорошее, калорийное.
«Бумажки перекладывать» — это был камень в Алинин огород. Она работала старшим корректором в крупном издательстве. Работа была кропотливой, ответственной, но в глазах свекрови — сущим пустяком.
Вечером, когда пришел Кирилл, его уже ждал накрытый стол. В центре — гора тех самых котлет. Тамара Павловна суетилась вокруг сына, подкладывая ему лучшие куски.
— Кушай, сынок, кушай. Специально для тебя готовила. Помнишь, как в детстве?
Кирилл с аппетитом уплетал котлеты, устало улыбаясь. Он бросил на Алину быстрый взгляд: «Видишь, все хорошо». Алина ковыряла вилкой гречку. В горло ничего не лезло.
— Алина у нас сегодня не в духе, — как бы между прочим заметила Тамара Павловна, подливая Кириллу чай. — Я ей слово, а она мне десять. Наверное, на работе неприятности.
Кирилл нахмурился и посмотрел на жену.
— Аля, что-то случилось? Мама тебя обидела?
И вот он, коронный номер. Тамара Павловна тут же всплеснула руками, ее глаза наполнились слезами.
— Кирюша, да что ты такое говоришь! Как я могу обидеть Алиночку? Я к ней со всей душой! Я ей дом свой отдала, последнее, что было! А она…
Алина встала из-за стола.
— Я устала. Пойду прилягу.
Она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь. Сквозь нее доносился приглушенный шепот свекрови, полный жалоб и обид, и успокаивающий баритон Кирилла. Он снова ее «утешал».
Ночью, когда муж пришел в спальню, Алина притворилась спящей. Он осторожно лег рядом, обнял ее за плечи.
— Аля, прости ее. Она старый человек. Она не со зла. Она просто очень меня любит и боится потерять.
Алина не ответила. Страх потерять сына не оправдывал того, что она разрушала его семью. Она чувствовала, как между ней и Кириллом растет стена, кирпичик за кирпичиком сложенная умелыми руками Тамары Павловны.
Интрига, которую Алина начала подозревать, зародилась с мелочи. Однажды свекровь разговаривала по телефону с сестрой из Саратова. Алина случайно проходила мимо и услышала обрывок фразы: «…да лежат они, лежат, не переживай. В надежном месте. Я же не совсем из ума выжила, чтобы всё сразу отдавать».
Когда Тамара Павловна увидела Алину, она быстро свернула разговор, а на вопрос, о чем речь, отмахнулась: «Да так, о старых фотографиях. Лежат у Верки, боюсь, потеряются». Но что-то в ее бегающих глазах заставило Алину насторожиться. Деньги. Речь шла о деньгах с продажи квартиры.
Мысль была настолько дикой, что Алина сначала отогнала ее. Не может быть. Не может же родная мать так обманывать сына. Но подозрение, раз поселившись в душе, начало расти, подпитываясь новыми фактами.
Тамара Павловна, которая якобы жила на одну пенсию, нет-нет да и покупала себе то дорогой французский крем, то кашемировый платок. На вопросы она отвечала туманно: «Подруга подарила», «старые запасы».
Алина решила действовать. Она понимала, что прямая конфронтация без доказательств обернется против нее. Кирилл ей не поверит, а свекровь выставит ее параноиком. Нужно было найти подтверждение.
Началась тихая, изматывающая война. Алина стала внимательнее присматриваться к свекрови. Она заметила, что раз в месяц Тамара Павловна уходит из дома «погулять в парк», всегда в одно и то же число. И всегда возвращается в приподнятом настроении.
Однажды в такой день Алина, сославшись на головную боль, осталась дома. Проводив свекровь, она дождалась, когда за ней закроется дверь, и начала действовать. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она чувствовала себя воровкой в собственном доме.
Она заглянула в шкаф свекрови. Аккуратные стопки белья, старенькие, но чистые платья. Ничего подозрительного. Комод. Тоже пусто. Алина уже почти отчаялась, когда ее взгляд упал на старый, потертый чемодан, который Тамара Павловна держала под кроватью, уверяя, что там «дорогое сердцу старье».
Замок был не заперт. Дрожащими руками Алина подняла крышку. Сверху лежали пожелтевшие фотографии, старые открытки, детские рисунки Кирилла. Алина начала осторожно перебирать это прошлое, и на самом дне, под ворохом старых газет, она наткнулась на синюю папку.
Внутри лежала банковская выписка. Свежая, датированная прошлым месяцем. На имя Тамары Павловны был открыт вклад до востребования. Сумма, указанная в выписке, заставила Алину задохнуться. Три с половиной миллиона рублей. Практически вся сумма от продажи ее квартиры.
Значит, на ипотеку они потратили лишь малую часть, а остальное свекровь припрятала, разыгрывая перед сыном и невесткой спектакль о собственной нищете и бездомности.
Алина аккуратно положила папку на место и закрыла чемодан. Теперь она знала. Но от этого знания стало только горше. Что делать дальше? Показать Кириллу? Он будет раздавлен. Он не сможет поверить, что родная мать так цинично им манипулировала.
Весь день Алина ходила как в тумане. Вечером, когда все снова собрались на кухне, напряжение достигло предела. Тамара Павловна была особенно язвительна. Она раскритиковала купленный Алиной хлеб («одни дырки, а не хлеб»), потом переключилась на ее новую блузку («цвет тебе не идет, бледнит»).
Алина молчала, собираясь с силами. Кирилл, заметив ее состояние, попытался вмешаться.
— Мам, перестань. Нормальная блузка.
И тут Тамара Павловна решила, что настал ее час. Она увидела в молчании невестки непокорность, вызов. Она повернулась к сыну, и на ее лице появилась злорадная, торжествующая ухмылка.
— Сыночек, объясни-ка своей жене, кто в доме хозяин. А то она, кажется, забыла, благодаря кому вообще в этой квартире живет.
Это была та самая фраза. Фраза-детонатор. Но Алина не взорвалась. Она посмотрела на свекровь долгим, холодным взглядом. Потом перевела его на Кирилла, который сидел с растерянным и несчастным видом.
— Да, Кирилл, — тихо, но отчетливо произнесла она. — Объясни мне. Я очень хочу послушать.
Кирилл смешался. Он открыл рот, чтобы сказать что-то примирительное, вроде «девочки, не ссорьтесь», но Алина его опередила.
— А пока ты собираешься с мыслями, я, пожалуй, помогу тебе. Хозяин в этом доме тот, кто платит за ипотеку. То есть мы с тобой. А твоя мама, — Алина сделала паузу, глядя прямо в глаза свекрови, — здесь просто гостья. Очень хитрая гостья.
Тамара Павловна побагровела.
— Да как ты смеешь! Я вам все отдала!
— Не все, Тамара Павловна. Далеко не все, — голос Алины звенел от сдерживаемых эмоций. — Кирилл, твоя мама не такая бедная и несчастная, какой хочет казаться. Она продала квартиру за четыре миллиона. Нам на первый взнос она дала пятьсот тысяч. Остальные три с половиной лежат у нее на вкладе в банке.
На кухне повисла звенящая тишина. Кирилл смотрел то на жену, то на мать, не в силах поверить услышанному.
— Мама? Это правда? — его голос дрогнул.
Тамара Павловна попыталась разыграть привычную сцену. Она схватилась за сердце, закатила глаза.
— Ох, плохо мне! Довели! Родного сына против матери настраивает!
Но Алина была готова к этому.
— Хватит спектаклей. Я видела выписку из банка. Она в синей папке, в старом чемодане под твоей кроватью.
Лицо Тамары Павловны исказилось. Маска слетела, и под ней обнаружилось злое, хищное выражение.
— А ты шпионила за мной! В моих вещах рылась! — зашипела она.
— Я живу в своем доме. И имею право знать, почему моя жизнь превратилась в ад, — спокойно ответила Алина.
Все внимание теперь было приковано к Кириллу. Он сидел бледный как полотно. Его мир, в котором мама была святой и жертвенной, рушился на глазах.
— Мама… Зачем? — прошептал он.
И тут Тамара Павловна пошла в атаку.
— А на что мне жить прикажешь?! На пенсию в пятнадцать тысяч? Это мои деньги, я их заработала! На старость себе отложила! А вы молодые, вы обязаны мне помогать! Я тебя растила, ночей не спала, а теперь, значит, на улицу?
— Тебя никто не выгоняет на улицу, — голос Кирилла стал тверже. В нем появились стальные нотки, которых Алина не слышала никогда. — Но ты обманула меня. Ты заставила меня чувствовать себя виноватым перед тобой, ты поссорила меня с женой… ради чего? Чтобы жить с нами и экономить свою пенсию?
— Я хотела быть рядом с сыном! — взвизгнула Тамара Павловна.
— Ты хотела контроля, — отрезала Алина. — Ты хотела, чтобы Кирилл чувствовал себя вечным должником. Чтобы он принадлежал только тебе.
Кирилл медленно встал. Он подошел к матери и посмотрел на нее так, как будто видел впервые.
— Собирай вещи, мама. Завтра утром я помогу тебе найти съемную квартиру. Ты будешь жить рядом, мы будем помогать. Но не с нами. Не в этом доме.
Тамара Павловна застыла с открытым ртом. Она не ожидала такого от своего «Кирюши». Она думала, он проглотит и это.
— Ты… ты выгоняешь родную мать? Из-за нее? — она ткнула пальцем в Алину.
— Я выставляю за дверь ложь, — глухо ответил Кирилл. — Я устал от нее.
Ночь была тяжелой. Тамара Павловна демонстративно громыхала вещами в своей комнате, периодически разражаясь громкими рыданиями. Алина и Кирилл сидели на кухне и молчали. Стена между ними не рухнула. Она стала другой — прозрачной, но все еще существующей. Алина видела его боль и растерянность, он видел ее опустошенность.
Утром Кирилл, как и обещал, усадил мать в такси и уехал с ней искать жилье. Вернулся он только поздно вечером, осунувшийся и постаревший на несколько лет. В квартире было непривычно тихо. Запах жареных котлет выветрился.
Он вошел в спальню, где Алина сидела с книгой, которую не читала. Он сел на край кровати.
— Я снял ей квартиру. В соседнем квартале. Она… она сказала, что я ее предал.
Алина ничего не ответила. Она просто смотрела на него. На своего мужа, который так долго пытался усидеть на двух стульях и в итоге рухнул между ними. Он сделал выбор. Правильный, взрослый выбор. Но какой ценой?
— Аля… — он взял ее за руку. Его рука была холодной. — Прости меня. Я был слеп. Я не хотел верить…
— Дело не в вере, Кирилл, — тихо сказала Алина, высвобождая свою руку. — Дело в том, что ты позволил этому случиться. Ты видел, что мне плохо, но выбирал не замечать. Ты выбирал свой комфорт, свое спокойствие.
— Я исправлюсь, — пообещал он с отчаянием в голосе. — Все будет по-другому.
Алина медленно покачала головой. Она смотрела на него, и впервые за долгие годы не чувствовала ни любви, ни жалости. Только холодную, звенящую пустоту. Что-то важное, что-то основное в их отношениях было разрушено безвозвратно. Обман свекрови был лишь катализатором. Главной проблемой был он — ее муж, который оказался не защитником, не опорой, а просто человеком, избегающим конфликтов любой ценой. Даже ценой ее душевного покоя.
— Я не знаю, Кирилл, — произнесла она, и в этой фразе было больше окончательности, чем в любом крике или упреке. — Я просто не знаю, как жить с тобой дальше.
Она встала, взяла с кресла плед и подушку и молча вышла из спальни, направляясь в гостиную. Она не хлопнула дверью. Она просто тихо прикрыла ее за собой, оставляя Кирилла одного в оглушительной тишине их общей спальни, которая больше не казалась общей. И этот тихий щелчок замка прозвучал как приговор их браку. Примирения не будет. Есть только руины, на которых невозможно построить ничего нового.
