— Значит, вы решили меня переселить, да? — тихо, но с заметной сталью в голосе произнесла Галина.
На секунду в комнате повисла нелепая пауза, словно воздух сам не поверил, что услышал эти слова. За столом, обставленным по всем правилам домашнего уюта — с салфеточками, вазочкой с яблоками и чайником, чуть постанывающим на огне, — сидела её свекровь Екатерина Ивановна, с лицом, словно из вечно кислого теста, и Михаил, муж, растерянно мнущий свои ладони, как школьник, которого застали на месте кражи мелка.
— Галя, не передёргивай, — вскинулась Екатерина Ивановна, — никто тебя не переселяет. Мы просто… рассматривали вариант.
— Вариант чего? — Галина подняла бровь. — Отдать мою собственность вашему сыну Андрею?
Михаил кашлянул, пытаясь прервать разговор, но мать его тут же оборвала взглядом.
— Ты же умная женщина, Галя. Зачем тебе три комнаты? Зачем этот кабинет? А у Андрея ребёнок… Малышу негде ползать. А у тебя место пустует.
Вот так, в двух предложениях, словно между делом, произнесено то, что назревало месяцами. Галина почувствовала, как внутри у неё встаёт что-то твёрдое, неподвижное, как бетонная стена.
— Кабинет нужен мне, — отчеканила она. — Это мой дом.
Михаил попытался вставить хоть слово:
— Галочка, ты не сердись. Они не со зла, просто… Андрею правда тяжело.
— Ему тяжело? — Галина засмеялась, но смех вышел резким, колким. — А мне, выходит, легко? Мой отец двадцать лет вкалывал, чтобы эта квартира досталась мне. И теперь вы решили устроить тут общежитие?
В глазах Екатерины Ивановны мелькнуло раздражение. До сих пор с этой «слабенькой девочкой» можно было говорить намёками, аккуратно надавливать. А теперь она вдруг заговорила так, будто готова вцепиться зубами в стены своей квартиры.
— Ты же женщина, тебе ли не понять… ребёнку негде спать, — свекровь вложила в каждое слово тяжесть материнской жертвенности. — Семья — это общее. Разве так трудно поделиться?
Слово «поделиться» прозвучало как приговор.
Галина резко встала. Шторы качнулись от её движения, посыпался мелкий солнечный дождь пыли.
— Вы пришли сюда с рулеткой, как вчера, и теперь называете это «поделиться». Нет, Екатерина Ивановна. Это называется по-другому — отнять.
В дверях кухни стояла соседка — старая Люба, та самая, что вечно таскает сплетни по подъезду. Заглянула «на секундочку соль попросить», но задержалась, впилась глазами в семейный скандал.
— Ну вы даёте… — пробормотала она и тихо выскользнула, чтобы тут же пересказать на лавочке всё, что увидела.
Галина вдруг осознала, что этот разговор не про квадратные метры. Он про власть. Про то, кто будет решать в её доме. Муж, ссутулившийся и беспомощный. Его мать, с тяжёлым взглядом и натянутым голосом. Брат мужа, который ещё даже не явился, но уже заявил права.
И в этот момент Галина сделала то, чего от неё точно не ожидали. Она достала из серванта старый кассетный диктофон — отцовский, с облупившейся кнопкой «пуск».
— Запишем, — спокойно сказала она, нажимая красную клавишу. — Чтобы потом никто не кивал на то, что я не так поняла.
Екатерина Ивановна дернулась, как будто её хлестнули. Михаил покраснел, начал лепетать что-то о «семейных делах, которые не выносят на запись». Но было поздно: щёлкнул магнитофон, лента зашуршала.
— Повторите, пожалуйста, — твёрдо произнесла Галина. — Вы хотите разделить мою квартиру?
И вот тут они замялись. Потому что сказанное в сердцах можно потом назвать «шуткой», «намёком», «эмоциями». Но произнесённое в микрофон уже превращалось в улику.
— Да мы просто так… рассуждали, — замялась свекровь.
— Рассуждения кончились, — отрезала Галина. — Теперь будет всё по-настоящему.
Михаил попытался схватить её за руку, но Галина отдёрнула. Смотрела на них так, как смотрят на чужих. И впервые за долгое время почувствовала, что у неё есть сила.
Она ещё не знала, что это только начало. Что впереди — крики, угрозы, визиты Андрея с заявлениями «мы имеем право». Что в её жизнь ворвутся не только родня мужа, но и чужие люди: соседка-сплетница, адвокат с ядовитым чувством юмора и даже один неожиданный союзник из прошлого.
Но в эту секунду было ясно одно: игра пошла по её правилам. И больше она не позволит собой командовать.
Когда дверь хлопнула за Екатериной Ивановной и Михаилом, Галина осталась стоять в тишине. Тишина была вязкая, густая, будто воздух в квартире заполнили чем-то липким. И только кассетный диктофон продолжал тихо шуршать своей лентой, записывая пустоту.
Она выключила его, положила на стол и вдруг засмеялась. Смех был нервный, но в нём впервые за долгое время прозвучала свобода. «Вот и всё, — подумала она. — Домой им дороги больше нет».
На следующий день всё завертелось. С утра позвонила Люба-соседка:
— Галка, ты что наделала? Весь двор судачит! Говорят, вы квартиру пилите.
— Пусть судачат, — спокойно ответила Галина. — Правда всё равно окажется интереснее их сплетен.
Но она ошиблась: правда оказалась страшнее.
К вечеру к её двери заявился Андрей собственной персоной. С лицом довольного чиновника, привыкшего получать своё. С ним — жена Анна с ребёнком на руках, и всё это шествие выглядело как демонстрация права на наследство, которого не существовало.
— Ну что, Галя, — начал Андрей с ходу, даже не снимая куртку, — мы тут подумали. Надо всё решать по-человечески. Нам нужны ключи.
Галина даже не дала ему закончить.
— Стоп. С этого момента вы говорите только в присутствии адвоката.
И тут из соседней комнаты, словно по сигналу, вышел мужчина лет пятидесяти, с седыми усами, с портфелем под мышкой. Галина пригласила его утром — старый знакомый её отца, юрист, полузабытой профессии «адвокат по семейным делам». Звали его Борис Львович.
— Так, так, — протянул он, окидывая взглядом гостей. — Я вижу, речь идёт о посягательстве на частную собственность.
Андрей заморгал. Анна прижала ребёнка к груди, словно боялась, что у неё его тоже отберут.
— Да вы что, с ума сошли? — начал Андрей. — Это же семья!
— Тем более, — мягко улыбнулся Борис Львович. — Семья всегда считает, что ей можно больше, чем другим.
И записал что-то в блокнот.
С того вечера всё превратилось в настоящую войну. Звонки, визиты, письма «от руки», где Екатерина Ивановна требовала «вернуть справедливость». Люба-соседка подслушивала под дверью и пересказывала подробности на лавочке. Адвокат составлял бумаги, готовил Галинe план защиты.
Но самое неприятное было не это. Самое неприятное — Михаил, который метался между матерью и женой, как школьник между двумя драками во дворе. Он то клялся Галине в любви, то шепотом оправдывал «мамины слова», то приносил цветы и умолял «не спешить с разводом».
— Поздно, Миша, — каждый раз отвечала Галина. — Ты слишком долго молчал.
Она уже знала: доверие не чинится. Оно либо есть, либо нет.
Однажды ночью, когда телефон Галины раскалился от непрерывных звонков, в дверь позвонили. На пороге стояла та самая Люба-соседка. На этот раз без своей вечной халатной иронии, серьёзная, почти торжественная.
— Галь, — сказала она, — я тебе помогу.
И вдруг протянула флешку.
— Здесь запись. Я поставила микрофон у лифта. Твоя свекровь с Андреем обсуждали, как будут тебя «выживать». Там всё — и про рулетку, и про «давить жалостью».
Галина даже растерялась. Люба, вечно сплетница, вдруг оказалась союзником.
— А зачем ты это сделала? — удивилась она.
— Потому что справедливость — штука редкая, — ответила Люба. — А смотреть, как тебя душат, я устала.
И действительно: на записи звучали голоса, без сомнений принадлежащие Екатерине Ивановне и Андрею. Смеялись, строили планы: «пусть сначала сама съедет, а потом оформим».
Эта флешка стала оружием. Адвокат оживился, словно получил козырного туза.
— С этим мы не только развод оформим, — сказал Борис Львович, — но и заявление о попытке рейдерства подадим. Пусть посмеются.
Чем ближе был суд, тем жестче становилась родня мужа. Екатерина Ивановна приходила под дверь, стучала кулаками и кричала: «Ты проклята!». Андрей угрожал «подключить связи». Анна молчала, только плакала, держа ребёнка.
Но Галина стояла твёрдо.
На первом заседании судья, пожилая женщина с уставшими глазами, внимательно выслушала обе стороны. Екатерина Ивановна плакала, говорила о внуке, Андрей возмущался «эгоизмом». Галина спокойно передала флешку.
Когда запись прозвучала в зале суда, наступила мёртвая тишина.
«Пусть сначала съедет, а потом оформим» — это звучало как приговор.
Судья подняла глаза на Андрея и Екатерину Ивановну.
— Вы понимаете, что ваши действия подпадают под статью?
И впервые Галина увидела их растерянными. Без масок, без уверенности, без наигранной правоты.
Решение суда было коротким и ясным: квартира принадлежит Галине. Попытки давления признаны незаконными.
Вечером, уже после суда, Галина вернулась домой. Закрыла за собой дверь, включила свет. И вдруг почувствовала: воздух снова её. Никто не стоит за спиной, не измеряет рулеткой, не рассуждает о «справедливости».
Она наложила себе чай, села у окна и долго смотрела на двор. Там бегали чужие дети, старики спорили о политике, Люба тащила сумку с картошкой. Жизнь продолжалась.
И где-то глубоко внутри Галина поняла: теперь у неё есть не просто квартира. У неё есть крепость. Дом, где она — единственный хозяин. Дом, который она отстояла.
И да, ей было больно. Михаил окончательно исчез — растворился где-то между матерью и братом. Но она больше не жалела. Потеря мужа оказалась меньшей ценой, чем потеря самой себя.
Через год Галина встретила Дмитрия. Он был не похож на Михаила: самодостаточный, тихий, с уважением к чужим границам. Однажды, зайдя к ней в гости, он сказал простую фразу:
— У тебя тут так светло. Сразу видно: это дом, где никто не воюет.
Галина улыбнулась. Она знала — теперь это правда.
И больше никаких рулеток в её жизни не будет.
