Аня забилась в угол дивана, уткнувшись в экран планшета. После девяти часов в душном офисе единственным спасением казались тишина и неподвижность. Она почти физически ощущала, как усталость медленно отступает, уступая место спокойствию.
Ее покой взорвал резкий, привычно-командный тон мужа.
— Вставай с дивана и иди накрывай на стол.
Аня вздрогнула, словно от толчка. Она медленно перевела на него взгляд. Максим стоял посреди гостиной, уставившись в свой телефон. Он даже не смотрел на нее.
— Сейчас? — тихо спросила она, надеясь, что ослышалась. — Мы что-то планировали?
— Мои родители в гости сейчас придут, — произнес он так же ровно и безапелляционно, как будто объявлял погоду. — Через полчаса, не больше. Быстро собери что-нибудь.
В груди у Ани все сжалось в один тугой, болезненный комок. Опять. Ни звонка, ни предупреждения. Просто «сейчас придут», и вся ее жизнь должна немедленно перевернуться, чтобы угодить им.
— Максим, я еле ноги волочу, — голос ее дрогнул, прорвалась обида. — Можно было предупредить хотя бы с утра? Я могла бы что-то приготовить нормальное, купить продуктов…
Он, наконец, оторвался от телефона и посмотрел на нее с легким раздражением, как на непонятливого ребенка.
— Ну чего устраивать драму? Что есть, то и накроем. Мама с папой не привередничают.
Аня горько усмехнулась про себя. «Не привередничают» — это было самое большое заблуждение ее мужа. Его родители, Светлана Викторовна и Игорь Петрович, были ходячими эталонами привередливости.
— Но я же только пришла, — попыталась она в последний раз апеллировать к его здравому смыслу. — У меня голова раскалывается. Нельзя перенести?
— Нет, нельзя, — отрезал он, и в его тоне зазвучали стальные нотки. — Они уже выехали. Я не буду им звонить и говорить, что моя жена устала и не может их принять. Вставай, Аня. Хватит валяться.
Последняя фраза добила ее. «Валяться». После рабочего дня. Она медленно, будто против воли, поднялась с дивана. Ноги были ватными. Комок в груди разросся и грозил перехватить дыхание.
Она побрела на кухню, машинально открыла холодильник. Взгляд упал на салатницу с вчерашним «Оливье», на полпалки докторской, на пакет с гречневой лапшой. Еды было достаточно для простого семейного ужина, но для званого приема свекрови — катастрофически мало.
За ее спиной раздались шаги. Максим, не глядя на нее, открыл шкафчик и достал пачку дорогого чая, который они пили только по особым случаям.
— Мама этот любит, — бросил он ей и вышел, на ходу набирая чей-то номер.
Аня закрыла глаза на секунду. В ушах стоял звон. Она взялась за работу — автоматически, почти бездумно. Достала лучшую скатерть, начала расставлять тарелки. Руки сами знали, что делать. Они уже проделывали этот ритуал десятки раз.
Через двадцать минут на столе стояло все, что она смогла найти и собрать: скромная нарезка, салат, сыр, консервированные оливки. Она понимала, что этого мало. Что сейчас начнется.
Она услышала звонок в дверь. Сердце ее дрогнуло и забилось чаще, уже не от усталости, а от знакомого, липкого страха.
Максим бросился открывать. В прихожей раздались приветственные возгласы, поцелуи.
— Сыночек наш! Наконец-то выбрались к тебе!
— Заходите, проходите, родители, все уже готово! — радостно говорил Максим, и в его голосе звучали такие нотки, которых Аня не слышала, когда разговаривал с ней.
Первой на кухню вошла Светлана Викторовна. Высокая, подтянутая женщина с идеальной укладкой и безупречным маникюром. Ее глаза, холодные и оценивающие, мгновенно пробежались по всему помещению — по столу, по плите, по Ане в ее простом домашнем халате.
— Ну, здравствуй, Анечка, — произнесла она, не улыбаясь. Ее взгляд задержался на салатнице. — О… «Оливье». Классика. На скорую руку, да?
Игорь Петрович, молчаливый и всегда солидный, лишь кивнул Ане и прошел к столу.
— Садитесь, пожалуйста, — тихо сказала Аня, чувствуя, как краснеет под этим взглядом.
Они уселись. Максим разливал чай. Воцарилась неловкая пауза.
Светлана Викторовна взяла салатник, покрутила его в руках и, не притронувшись к еде, поставила обратно.
— Знаешь, Аня, я всегда замечала, — начала она сладким, ядовитым тоном, — у тебя какая-то… невыразительная еда. Без изюминки. Вот в прошлый раз пересолила курицу, а сегодня… Лапша, да? Просто отварная лапша. Максим с детства не любит пустые гарниры. Ему нужно мясо, основательность.
Аня опустила глаза в свою тарелку. Она чувствовала, как по щекам разливается жар.
— Мам, все нормально, — вдруг неожиданно вступился Максим, но сразу же добавил: — Она с работы только, устала.
— А кто не устает? — брови Светланы Викторовны поползли вверх. — Я, например, всегда находила силы, чтобы накормить свою семью нормальной едой. Не полуфабрикатами. Это же вопрос приоритетов, дочка.
Она откусила маленький кусочек сыра и поморщилась.
— Ой, какой-то кислый. Ты где такой берешь? В следующий раз я тебе напишу марку нормального сыра, не экономь на муже.
Аня молчала. Каждое слово впивалось в нее, как иголка. Она смотрела на мужа. Он избегал ее взгляда, увлеченно размешивая сахар в чашке, хотя никогда его не клал.
Он видел. Слышал. И молчал. И в этот момент Аня поняла, что это молчание — самое страшное во всей этой кухонной комедии. Оно было красноречивее любых упреков его матери. Оно значило только одно: он на их стороне. Всегда.
Неловкое молчание за столом длилось недолго. Его нарушила Светлана Викторовна. Она отпила глоток чая, косилась на Аню, будто ожидая оправданий или извинений за сыр, но, не дождавшись, вздохнула и сменила тему. Впрочем, новая тема оказалась не лучше.
— Что-то в квартире у вас душновато, — заметила она, поводя носом. — Не проветриваешь, Анечка? Это же вредно, микробы скапливаются. И пыль… — Она провела указательным пальцем по поверхности стола, посмотрела на кончик пальца и стерла невидимую соринку о салфетку. — Уборку надо почаще делать. Особенно когда мужик с работы приходит, он должен в чистоте отдыхать.
Аня молча сжала под столом пальцы. Она помнила, как тщательно вытирала этот стол всего пару часов назад.
— Я сегодня убиралась, Светлана Викторовна, — тихо сказала она.
— Ну, видимо, поверхностно, — не глядя на нее, парировала свекровь. — Надо с душой подходить. Вот у нас с Игорем всегда идеальный порядок. Прямо как в музее.
Максим, наконец, оторвался от чая и попытался перевести стрелки.
— Мам, не придирайся. Все нормально. Давайте лучше о своем расскажите. Как дела?
Но Светлана Викторовна уже вошла во вкус. Ее взгляд упал на подоконник с цветами.
— Ой, а это что у тебя с фикусом? — с неподдельным ужасом в голосе спросила она. — Листья желтеют! Ты его заливаешь, родная? Или, наоборот, забываешь полить? Надо же за растениями следить. Это же живой организм.
Она встала, подошла к подоконнику и тронула землю в горшке пальцем.
— Так и знала. Сухость. Совсем забыла о нем, да? Эх, Аня, Аня… Хозяйка должна быть внимательной ко всему.
Аня чувствовала, как по ее щекам разливается краска. Она полила фикус вчера вечером. Она всегда поливала его по субботам. Но говорить что-то было бесполезно. Любое оправдание было бы воспринято как дерзость.
Вмешался Игорь Петрович, до этого молча кушалший лапшу.
— Света, отстань от девочки, — буркнул он без особой теплоты. — Ест человек.
— Я не пристаю, Игорь, я делаю замечания! — обиженно парировала его жена. — Она же молодая, неопытная. Я ей жизнь учу. Это же моя обязанность, как старшей женщины в семье. Я должна направлять.
Она вернулась к столу и села с видом мученицы, непонятой и обиженной.
— Вы меня извините, конечно, что я такая заботливая. Лучше бы молчала, как все.
Максим нервно потер переносицу.
— Мам, все хорошо. Фикус в порядке. Давайте уже поедим спокойно.
Наступила короткая пауза, которую Аня надеялась использовать, чтобы перевести дух. Но Светлана Викторовна не могла долго молчать. Ее глаза вновь нашли новую мишень. На этот раз — саму Аню.
— Анечка, а ты что такая бледная? — спросила она. — Совсем никакой стала. На себя надо внимание обращать, мужа радовать надо. А то ходишь в этом старом халате… Максим, ты бы жене что-нибудь красивое купил, а то она совсем запустила себя.
Аня посмотрела на свой халат. Он был чистым, мягким и удобным. Домашним. Она не ждала гостей.
— Я дома, Светлана Викторовна, — еле слышно произнесла она. — После работы переодеваюсь.
— Дома — не значит, что можно выглядеть как попало, — философски изрекла свекровь. — Мужчина должен глаз радовать. Игорь, я ведь дома всегда при параде, правда?
Игорь Петрович хмыкнул, что можно было расценить как согласие.
Аня почувствовала, как ее тихо начинает трясти. Она смотдела на тарелку, но есть не могла. Ком в горле мешал сделать даже глоток. Она видела, как Максим ест, как кивает головой в такт словам матери, как он абсолютно не собирается ее защищать по-настоящему. Его редкие вялые попытки остановить мать тонули в потоке ее критики и тут же ею же обесценивались.
Она поймала его взгляд. В его глазах она прочитала не поддержку, а раздражение. Раздражение на нее. За то, что она не может просто промолчать и принять все как есть. За то, что она создает напряжение.
Вдруг Светлана Викторовна хлопнула себя по лбу, как будто вспомнила нечто крайне важное.
— Ой, а я ведь совсем забыла! У меня для вас подарок есть!
Все взгляды устремились на нее. Она с торжествующим видом полезла в свою объемную сумку и вытащила оттуда аккуратно завернутый в несколько слоев газеты предмет. Она развернула его с театральной бережностью.
На столе оказался старый фарфоровый сервиз. Тарелки с позолотой по краям, чашки с мелкими трещинками. Он выглядел старомодно и вычурно.
— Держите, — с важным видом протянула она сервиз Ане. — Это вам. Наша семейная реликвия. Моя бабушка его из Германии после войны привезла. Настоящий мейсен.
Аня осторожно взяла в руки супницу. Фарфор был холодным и неприятным на ощупь.
— Спасибо, — растерянно прошептала она. — Очень… красиво.
— Не просто красиво, а ценно! — поправила ее Светлана Викторовна. — Беречь его нужно. И пользоваться. Но только по особым случаям. Только когда мы приезжаем. Поняла? Для нас, любимых.
Она многозначительно посмотрела на Аню.
— Для обычных дней ваша посуда сойдет. А это — для семейных торжеств. Чтобы мы чувствовали себя по-особенному в доме сына.
Аня молча кивнула, все еще держа в руках тяжелую супницу. Она чувствовала не благодарность, а странную тяжесть. Это был не подарок. Это был еще один якорь, который привязывал ее к обязанностям перед этими людьми. Еще один пункт в длинном списке правил, которые она должна была соблюдать.
Максим же, напротив, выглядел довольным.
— Вот это да, мам! Спасибо большое! — он улыбался, разглядывая чашки. — Помню его с детства. Настоящая история.
— Конечно, история, — с гордостью подтвердила Светлана Викторовна. — Так что, Анечка, береги. Это тебе не твои дешевые тарелки из Икеи.
Аня осторожно поставила супницу обратно на стол. Ее пальцы слегка дрожали. Она снова посмотрела на мужа, который с восхищением разглядывал «реликвию». Он был счастлив. Он был доволен своей матерью и ее щедрым жестом. И ему было абсолютно все равно, что его жена в этот момент чувствовала себя не членом семьи, а прислугой, которой выдали новую униформу и строго указали, когда ее надевать.
Она медленно опустила руки на колени и сжала их так, что побелели костяшки. Молчание было ее единственной защитой. Но она чувствовала, что скоро и его не останется.
Аня молча собирала со стола тарелки. Ее движения были медленными, механическими. В ушах все еще стоял звонкий голос свекрови, и каждый звон ложки о тарелку отзывался в висках тупой болью. Подарок-реликвия, сервиз, лежал на краю стола, тяжелый и холодный, как обуза.
Максим с родителями перешли в гостиную. Доносились обрывки разговора, смех отца. Светлана Викторовна что-то рассказывала сыну голосом, полным важности. Аня осталась одна на кухне с грудой грязной посуды и давящим чувством несправедливости.
Она налила в раковину горячей воды, добавила моющего средства. Пена забурлила, скрывая остатки еды. Она взяла первую тарелку. Руки все еще немного дрожали.
Мысленно она возвращалась к словам свекрови. «Пользоваться только когда мы приезжаем». Это звучало как приказ, как очередное правило в длинном списке ее обязанностей перед этой семьей. Этот сервиз был не подарком, а напоминанием: твой дом — не совсем твой, в нем есть уголок, который принадлежит нам, и ты должна содержать его в соответствии с нашими стандартами.
Она поставила вымытую тарелку в сушилку и потянулась за супницей из нового сервиза. Она была неуклюжей, с высокими бортами и массивными ручками. Аня намылила губку и принялась ее мыть, хотя тарелка была чистой. Она просто хотела поскорее убрать ее с глаз долой, в шкаф, забыть.
Мысли путались. Вот он, этот знаменитый мейсен, ради которого нужно было устраивать танцы с бубном. Золотая кайма местами потерлась, на дне виднелась паутинка мелких трещин. История. Да, возможно. Но почему эта история должна становиться ее обузой?
Она ополоснула супницу и повернулась к сушилке, чтобы поставить ее рядом с остальной посудой. В этот момент ее локоть задел край раковины. Рука дернулась. Тяжелая фарфоровая супница выскользнула из мокрых пальцев.
Все произошло в одно мгновение. Аня инстинктивно попыталась поймать ее, но лишь подтолкнула еще сильнее. Сердце ее упало и замерло.
Раздался оглушительный, сухой треск. Громкий, как выстрел. Фарфор разбился на десятки острых осколков, которые разлетелись по кафельному полу, запрыгали, зазвенели, закатились под стол.
Аня застыла на месте, не в силах пошевелиться. Она смотрела на белые с золотом черепки, разбросанные по полу, и не могла сделать вдох. В голове была лишь одна мысль, ясная и леденящая: «Это конец».
Шум из гостиной мгновенно прекратился.
— Что это было? — донесся встревоженный голос Светланы Викторовны.
Послышались быстрые шаги. Первой на кухню ворвалась свекровь. Ее глаза мгновенно сфокусировались на осколках на полу. Ее лицо исказилось от ужаса и гнева.
— Что ты наделала? — ее голос сорвался на визгливый крик. Она бросилась к месту катастрофы, словно к смертельно раненому близкому человеку. — Ты! Ты специально!
Она опустилась на колени, пытаясь собрать обломки дрожащими руками.
— Мамочки… да как ты могла! Это же реликвия! На память! Ты понимаешь, что ты сделала?
На пороге появились Максим и Игорь Петрович. Максим замер, его лицо вытянулось от изумления. Игорь Петрович хмуро смотрел на происходящее.
— Я… я не специально, — наконец выдохнула Аня. Голос ее звучал слабо и испуганно. — Она выскользнула… из рук. Я мыла…
— Врешь! — крикнула Светлана Викторовна, поднимаясь с пола с осколком в руке. Ее глаза горели бешенством. — Ты специально ее разбила! Потому что я тебе ее подарила! Потому что ты ничего не ценишь! Ты просто завидуешь нашей семейной истории, потому что у тебя самой такой нет!
— Мам, успокойся, — попытался вставить Максим, но его голос прозвучал неуверенно.
— Как я успокоюсь, Максим? Ты посмотри! — она трясла осколком перед его лицом. — Бабушкин сервиз! Уникальная вещь! И она ее взяла и разбила! С первого же дня! Это же нарочно!
Она повернулась к Ане, и ее взгляд был полон такой ненависти, что Ане стало физически страшно.
— Ты всегда была неблагодарной! Мы тебя в семью приняли, сына нашего тебе отдали, а ты… ты даже посуду нормально помыть не можешь! Ты все делаешь назло!
— Светлана, хватит, — глухо произнес Игорь Петрович. — Чего орешь? Человек ошибся. Фарфор — он хрупкий.
— Молчи, Игорь! — огрызнулась на него жена. — Ты ничего не понимаешь! Это не ошибка! Это символ! Это она нам всем тут показала, что она о нас думает! Плевала она на нашу память, на наши традиции!
Аня стояла, прислонившись к раковине. Она пыталась найти слова, чтобы защититься, но внутри все опустело. Она смотрела на мужа, умоляя его глазами о помощи. Ну скажи же что-нибудь! Защити меня!
Максим избегал ее взгляда. Он смотрел то на мать, то на осколки на полу. На его лице боролись растерянность и раздражение.
— Ну что ты кричишь, мам, — наконец пробормотал он. — Конечно, не специально. Просто случайность. Успокойся уже.
Но его слова прозвучали слабо и не убедили даже его самого. Они не смягчили гнев Светланы Викторовны.
— Случайность? — фыркнула она. — Нет, сынок, это не случайность. Это отношение. Это полное неуважение ко мне, к тебе, к нашей семье! Она думает, что может вот так все безнаказанно разрушать?
Она снова наклонилась, стала собирать крупные осколки, бормоча себе под нос.
— Ничего, ничего… Я склею. Я все равно склею. Но ты, — она снова ткнула пальцем в сторону Ани, — ты никогда не поймешь настоящей ценности вещей. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься.
Аня больше не могла этого выносить. Слезы, которые она сдерживала весь вечер, наконец хлынули. Она резко развернулась и, не сказав ни слова, выбежала из кухни. Она прошмыгнула в спальню, захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней спиной, вся дрожа.
Снаружи еще какое-то время был слышен возмущенный голос свекрови и приглушенные попытки мужчин ее успокоить. Потом все стихло.
Аня медленно сползла на пол и обхватила колени руками. Она сидела в темноте и плакала тихо, беззвучно, чтобы никто не услышал. Она плакала не из-за разбитой тарелки. Она плакала из-за разбитого вечера, разбитого спокойствия, из-за мужа, который снова не встал на ее защиту, и из-за осознания, что так будет всегда. Эта женщина всегда будет между ними. И ее хрупкий семейный мир, как и тот фарфор, дал первую трещину. И она понимала, что это только начало.
За дверью спальни наступила звенящая тишина. Аня сидела на полу, прислонившись к кровати, и вслушивалась в каждый звук. Слышно было, как на кухне осторожно, почти крадучись, двигают стулья. Потом — приглушенные голоса. В основном — визгливый шепот Светланы Викторовны. Ответные реплики Максима и его отца были слишком тихими, чтобы разобрать слова.
Сердце Ани бешено колотилось. Она ждала, что дверь откроется и войдет Максим. Успокоить ее, обнять, сказать, что все это ерунда. Что он на ее стороне. Она ждала этого всю их семейную жизнь.
Но дверь не открывалась.
Вместо этого до нее донесся скрип входной двери. Потом — звук убираемой на место обуви. Шаги по коридору. И снова тишина. Они ушли. Ушли, не попрощавшись, не поинтересовавшись, как она. Просто удалились, унося с собой свой гнев и свое возмущение.
Аня сидела в темноте еще с полчаса. Слезы постепенно высохли, оставив после себя лишь тяжесть и опустошение. Она встала, подошла к двери и приоткрыла ее. В квартире было тихо и пусто. Свет на кухне горел.
Она вышла в коридор. На полу в прихожей не стояла чужая обувь. Гости действительно ушли. Она медленно прошла на кухню.
Стол был пуст. Вся посуда, кроме того самого злополучного сервиза, была вымыта и аккуратно расставлена в сушилке. Видимо, работу за нее доделал Максим. Но это не радовало. Это было молчаливое признание того, что вечер провалился.
На краю стола лежала газета, а в ней — аккуратно собранные осколки супницы. Кто-то, вероятно Игорь Петрович, старательно подобрал все до единого. Рядом с свертком стояли остальные предметы сервиза — чашки, блюдца, тарелки. Целые и невредимые. Они смотрели на нее немым укором.
Аня вздохнула и принялась убирать оставшуюся посуду на место. Движения ее были вымученными, лишенными энергии. Она мыла уже чистые тарелки просто чтобы занять руки, чтобы не думать.
Наконец, послышались шаги. В кухню вошел Максим. Он выглядел уставшим и раздраженным. Он молча прошел к холодильнику, достал бутылку с водой и отпил несколько глотков, глядя в окно на темные окна соседних домов.
Аня перестала возиться у раковины и обернулась к нему. Она ждала, что он заговорит первым. Извинится за поведение матери. Скажет что-нибудь.
Но он молчал.
— Они уехали? — наконец, тихо спросила она, не выдержав паузы.
— Уехали, — коротко бросил он, не поворачиваясь.
— Максим… — голос ее дрогнул. — Я же не специально. Ты же должен понимать. Она просто выскользнула из рук.
Он медленно повернулся к ней. На его лице не было ни сочувствия, ни поддержки. Лишь усталое раздражение.
— Понимать? Что мне понимать, Аня? — его голос звучал ровно, но в нем слышались стальные нотки. — Что ты не можешь нормально помыть посуду? Или что ты постоянно попадаешь в такие ситуации, которые потом приходится расхлебывать мне?
Его слова ударили ее сильнее, чем крики свекрови.
— Я попадаю? — не поверила своим ушам Аня. — Это я создала ситуацию? Твоя мать с порога начала меня критиковать, унижать, ты сам это слышал! А потом этот дурацкий сервиз… Она же специально его притащила, чтобы еще раз мне указать мое место!
— Не неси ерунды, — Максим махнул рукой и снова отвернулся к окну. — Мама просто хотела сделать приятное. Подарила дорогую ей вещь. А ты ее разбила. Случайно, не специально, неважно. Факт есть факт. И для мамы это удар. Это память о ее бабушке.
— А для меня что? — в голосе Ани снова послышались слезы. — Для меня это очередной повод почувствовать себя последней дурой и неряхой в собственном доме! Почему ты никогда не заступаешься за меня? Почему ты всегда на ее стороне?
Он резко обернулся. Его лицо исказила гримаса злости.
— Я не на чьей стороне! Я пытаюсь сохранить мир в семье! А ты своими истериками только все усугубляешь! Можно было просто извиниться и все! Но нет, ты убежала, хлопнула дверью, устроила драму!
— Извиниться? — Аня смотрела на него с недоверием. — Перед кем? Перед ней? За что? За то, что я устала после работы? За то, что не ждала гостей? За то, что у меня мокрые руки и посуда выскользнула? Ты слышишь себя?
— Я слышу, что ты опять не понимаешь простых вещей, — холодно сказал он. — Мама расстроена. Папа расстроен. Мне теперь придется перед ними извиняться за тебя. Снова. У меня и так на работе проблем хватает, а тут еще эти бесконечные разборки с тобой.
Слово «с тобой» прозвучало как приговор. Он устал от нее. От ее слез, от ее обид, от необходимости выбирать между ней и родителями.
Аня почувствовала, как почва уходит из-под ног. Она всегда надеялась, что он очнется, поймет, увидит, какую боль ей причиняют. Но он не видел. Он видел только проблему в ее поведении.
— То есть я — это проблема? — прошептала она. — Твои родители приходят, устраивают скандал на пустом месте, оскорбляют меня, а виновата оказываюсь я? И ты называешь это «разборками с тобой»?
— А как еще это назвать? — он развел руками. — Постоянные слезы, обиды, упреки. Я устал, Аня. Серьезно устал.
Он отпил еще воды и поставил бутылку на стол с таким видом, будто ставил точку в разговоре.
— Ладно. Хватит на сегодня. Иди спать. Завтра на работу.
Он прошел мимо нее, не дотронувшись, не взглянув. Его шаги затихли в коридоре. Через мгновение донесся звук включенного в гостиной телевизора.
Аня осталась стоять посреди кухни одна. Вокруг царил идеальный порядок, который она навела еще до прихода гостей. Было чисто, пусто и очень тихо. Тишина давила на уши.
Она подошла к столу и дотронулась до свертка с осколками. Острый край впился в палец. Она не отдернула руку. Физическая боль была приятнее той, что разрывала ее изнутри.
Он устал. От нее. Он устал защищать ее от собственных родителей. Он считал ее истеричкой, скандалисткой, проблемой.
Она посмотрела на дверь, за которой мерцал свет телевизора. За этой дверью был ее муж. Человек, который давал клятву защищать ее. Который должен был быть ее главной опорой.
И она вдруг с ужасающей ясностью поняла, что он — не ее опора. Он — часть стены, которая ее постепенно замуровывает. И стена эта сложена из упреков его матери, его молчаливого одобрения и ее собственных слез.
Она медленно развернула газету. Белые с золотом осколки блестели под холодным светом кухонной лампы. Она взяла один из них, самый большой, и сжала в ладони. Острый край снова больно впился в кожу.
Она не чувствовала этой боли. Она чувствовала лишь ледяное, всепоглощающее одиночество. Она была одна в этой войне. И похоже, она ее уже проиграла.
Прошло несколько дней. Аня жила как в тумане. Утренние сборы на работу, целый день в офисе, вечером возвращение домой. Максим старался не смотреть ей в глаза. Они разговаривали только о бытовых мелочах — что купить, кто вынесет мусор, когда приедет сантехник. Тяжелое молчание висело между ними, как стена.
Аня почти смирилась с этой новой реальностью, в которой она была вечной виноватой. Она убрала сверток с осколками в дальний угол шкафа на кухне, подальше от глаз. Каждый раз, натыкаясь на него взглядом, она вздрагивала.
В субботу утром они молча завтракали. Максим просматривал новости на телефоне, Аня пила кофе, почти не притрагиваясь к еде. Вдруг в тишине раздался его голос, на удивление ровный, даже деловой.
— Кстати, родители звонили. Приедут сегодня вечером.
У Ани похолодело внутри. Она поставила чашку, чтобы не расплескать кофе из дрожащих рук.
— Сегодня? Снова? — ее голос прозвучал сдавленно. — Максим, ну почему опять без предупреждения? Мы же могли plans иметь…
— Какие планы? — он наконец оторвался от телефона и посмотрел на нее. Взгляд был спокойным, но твердым. — Это мои родители. Они всегда могут приехать. Им есть что обсудить.
— Обсудить? — насторожилась Аня. — Что именно?
— По финансам вопросы есть, — он отложил телефон и принялся аккуратно складывать салфетку. — У папы там некоторые сложности. Нужно поговорить.
Сердце у Ани упало. «Поговорить» о финансах с его родителями всегда означало одно — просьбы о деньгах. Которые потом никогда не возвращались.
— Опять? — не удержалась она. — Мы же в прошлый раз помогали с ремонтом их машины. И с дачей… Максим, у нас самих кредит ипотечный…
— Аня, хватит, — его голос резко стал жестким. — Это мои родители. Я не могу им отказать, когда у них трудности. Это обсуждаться не будет.
Он встал и унес свою тарелку на кухню, давая понять, что разговор окончен.
Весь день Аня провела в тревожном ожидании. Она пыталась заниматься уборкой, но мысли были далеко. Она чувствовала, что предстоящий разговор будет не просто о помощи. В воздухе пахло большой бурей.
Ровно в семь вечера раздался звонок в дверь. Максим бросился открывать. В прихожей снова зазвучали приветственные возгласы, но на этот раз они показались Ане наигранными, слишком громкими.
Она вышла их встречать, стараясь сохранять нейтральное выражение лица. Светлана Викторовна на этот раз была без подарков. Ее лицо выражало озабоченность и некую театральную грусть. Игорь Петрович выглядел мрачнее обычного.
— Ну, здравствуй, дочка, — бросила свекровь, едва кивнув ей, и прошла в гостиную, как к себе домой.
Они уселись в гостиной. Наступило неловкое молчание. Аня сидела на краешке дивана, чувствуя себя лишней. Максим нервно постукивал пальцами по колену.
Первой, как всегда, начала Светлана Викторовна. Она вздохнула, сложила руки на коленях и посмотрела на сына трагическим взглядом.
— Сыночек, мы к тебе с большой просьбой. Вернее, не с просьбой, а… — она снова вздохнула. — У нас просто критическая ситуация.
Максим нахмурился.
— Какая ситуация? Что случилось?
— У папы… — она кивнула в сторону мужа, который мрачно смотрел в пол, — на работе сокращение. Его должность… упраздняют.
Игорь Петрович тяжело кивнул, подтверждая.
— Да, — буркнул он. — С конца месяца я в свободном плавании.
— Понимаешь? — голос Светланы Викторовны задрожал. — Мы остаемся без основного дохода! А у нас кредиты, коммуналка, машина… Мы не знаем, что делать!
Аня сидела, не шевелясь. Ей было их искренне жаль, но в то же время в груди зашевелился холодный червячок страха. Она знала, к чему это ведет.
— Это ужасно, — искренне сказал Максим. — Пап, ты же главный инженер! Как они могут?
— Так жизнь распорядилась, — развел руками Игорь Петрович. — Никто не застрахован.
— Так вот, Максимчик, — перехватила инициативу свекровь, переместившись на диван поближе к сыну. — Мы посчитали… Нам нужно как-то продержаться несколько месяцев, пока папа не найдет новую работу. Это же не быстро… Нужно платить по счетам. И мы надеемся на тебя. Ты же наш опора.
Максим молча кивнул, всем видом показывая готовность помочь.
— Конечно, мама. Я помогу. Сколько вам нужно?
Светлана Викторовна назвала сумму. Аня аж подпрыгнула на диване. Это была очень крупная сумма. Почти три его зарплаты.
— Мама, это… это очень много, — растерялся наконец и Максим. — У нас ведь свои обязательства…
— Мы же не навсегда! — всплеснула руками свекровь. — Это же папа! Он быстро устроится! Это же временная мера! Ты что, хочешь, чтобы мы на улице оказались? Чтобы я в старости нищенствовала?
— Да я не отказываю, — поспешно сказал Максим. — Я просто… Мы с Аней должны обсудить.
Все взгляды, как по команде, устремились на Аню. На нее смотрели как на последнюю преграду на пути к спасению.
— Аня, милая, — заговорила Светлана Викторовна сладким, заискивающим голосом, который звучал фальшивее крика. — Ты же не против помочь семье? Мы же родные люди. Мы потом все вернем, честное слово.
Аня чувствовала, как сжимается горло. Она посмотрела на мужа, пытаясь поймать его взгляд, найти в нем поддержку. Но он смотрел куда-то мимо.
— Светлана Викторовна, Игорь Петрович, мне очень жаль, что так вышло, — начала она осторожно, подбирая слова. — Но эта сумма… она для нас слишком большая. У нас ипотека, у меня зарплата меньше… Мы сами с трудом сводим концы с концами. Мы можем помочь, но не такой суммой. Может, половину? Или даже меньше…
Лицо свекрови мгновенно изменилось. Сладкая маска сползла, обнажив привычное презрение.
— Аня, я тебя правильно поняла? — ее голос снова стал ледяным и острым. — Ты отказываешься помочь семье мужа в трудную минуту? Ты ставишь какие-то свои интересы выше спасения его родителей?
— Я не отказываюсь! — запротестовала Аня. — Я предлагаю помочь в меру наших возможностей! Мы не можем отдать последнее!
— Какое последнее? — фыркнула Светлана Викторовна. — Я вижу, ты не в чем себе не отказываешь. Одеваешься хорошо, косметика… — ее глаза оценивающе скользнули по Ане. — Может, стоит на чем-то экономить? Не на семье же экономить!
Аня онемела от такой наглости. Она покупала одежду в масс-маркете на распродажах, а косметику — самую простую.
— Это мои личные, скромные траты, — попыталась она объяснить. — Но отдать сразу столько… Мы не сможем платить по кредиту.
— Максим, — свекровь резко повернулась к сыну, игнорируя Аню. — Ты слышишь? Твоя жена считает, что наши с папой жизни стоят меньше, чем ее новые платья и тушь для ресниц! Она тебя в долги вгонит, а семье помочь не даст!
Максим мрачно смотрел в пол. Его челюсти были сжаты.
— Мама, не надо так, — пробормотал он. — Она не это имела в виду.
— А что она имела в виду? — голос Светланы Викторовны зазвенел. — Она прямо сказала — нет! Она не хочет нам помогать! А я-то думала, ты в семье главный! А оказывается, кошелек держит она! И решает, кому помогать, а кому — нет!
Эти слова попали точно в цель. Максим резко поднял голову. Его лицо покраснело.
— Я в семье главный! — отрезал он. — И я решаю! Я помогу вам, мама. И точка. Обсуждать не будем.
Он посмотрел на Аню. В его взгляде не было ни капли тепла. Лишь злость и обида, которые так умело посеяла в нем мать.
— Но, Максим… — попыталась было возразить Аня.
— Я сказал — точка! — он ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Это мои родители! И я буду им помогать, сколько потребуется! И не тебе меня учить!
В комнате повисла тяжелая, гнетущая тишина. Светлана Викторовна смотрела на сына с торжествующим выражением лица. Она победила.
Аня медленно поднялась с дивана. Она больше не могла здесь находиться. Она смотрела на мужа, который только что добровольно отдал их общие, и без того скромные, деньги, даже не посоветовавшись с ней. Который позволил матери натравить его на собственную жену.
Она не сказала больше ни слова. Она просто развернулась и вышла из комнаты. На этот раз она не побежала в спальню плакать. Она просто стояла в темном коридоре, прислонившись лбом к холодной стене.
Она слышала, как в гостиной за ее спиной снова зазвучали голоса. Теперь они были довольными и благодарными.
— Спасибо, сыночек, мы знали, что на тебя можно положиться.
—Конечно, мама. Все будет хорошо.
Аня понимала, что ничего хорошего не будет. Он только что принял решение за них обоих. Он распорядился их общим бюджетом, как своим личным, и даже не посчитал нужным спросить ее мнение.
И она вдруг с абсолютной ясностью осознала, что их брак — это не союз двух взрослых людей. Это продолжение его родной семьи, где он — послушный сын, а она — досадная помеха, которую нужно поставить на место. И ее место было где-то в самом низу этой семейной иерархии. Гораздо ниже его дорогих и всегда нуждающихся родителей.
После того вечера в квартире воцарилась мертвая тишина. Разговор о деньгах висел между Аней и Максимом тяжелым, невысказанным упреком. Он избегал ее, задерживался на работе, а дома утыкался в телевизор или телефон. Аня чувствовала себя не женой, а сожительницей, которая своим существованием портит ему настроение.
Она почти смирилась. Смирилась с его решением, с его молчаливой обидой, с тем, что ее мнение ничего не значит. Она механически ходила на работу, делала домашние дела и старалась не думать о будущем. Будущее казалось ей серым и беспросветным.
Как-то раз, в обеденный перерыв, она сидела в офисе с своей коллегой и единственной подругой Машей. Они пили кофе, и Аня, сама того не замечая, начала рассказывать о произошедшем. Сначала скупо, отдельными фразами, а потом слова полились сами собой — и про разбитую посуду, и про унижения, и про деньги, которые Максим отдал, не спросив ее.
Маша слушала, не перебивая. Ее умное, живое лицо становилось все серьезнее.
— Подожди, подожди, — наконец перебила она, когда Аня замолчала, сгорбившись над остывшей чашкой. — Давайте по порядку. Он просто забрал общие деньги и отдал их родителям? Без твоего согласия?
Аня кивнула, глядя в стол.
— Ну… да. Он сказал, что это его решение, как главы семьи.
— Главы семьи? — Маша фыркнула. — Это что, восемнадцатый век на дворе? Аня, вы же оба работаете! Эти деньги — ваши общие! Он не имеет права единолично распоряжаться такими суммами!
— Но он же… он помогает родителям, — слабо попыталась оправдать мужа Аня, хотя внутри все кричало от несправедливости. — У них трудности.
— Трудности? — Маша подняла брови. — Дорогая, я ничего не хочу сказать плохого про его родителей, но… ты же сама говорила, они постоянно что-то требуют, критикуют, унижают тебя. А теперь еще и деньги взяли. И не маленькие. Это же чистой воды манипуляция и использование!
Аня молчала. Слова подруги были как удар хлыста по замерзшей коже. Больно, но от этого холодное оцепенение начало отступать.
— А квартира? — вдруг спросила Маша. — Та, что тебе бабушка оставила? Ты же ее сдаешь. Они не покушаются на нее?
Аня вздрогнула. Воспоминание пронзило ее, как игла.
— Покушаются, — тихо призналась она. — После истории с деньгами… Светлана Викторовна сказала, что раз Максим вкладывался в ремонт моей квартиры, то они имеют право на часть ее. Или чтобы я ее продала и поделилась с ними. Говорила, что через суд заберет.
Лицо Маши вытянулось от изумления, а затем покраснело от возмущения.
— Да они вообще с ума сошли! Это же твоя личная собственность! Унаследованная до брака! Никакой суд им там ничего не даст! Это блеф, чтобы тебя запугать!
— Ты уверена? — в голосе Ани прозвучала надежда, первая за долгое время. — Максим действительно делал там ремонт… Вкладывал свои деньги.
— Не имеет абсолютно никакого значения! — Маша говорила резко и четко, отчеканивая каждое слово. — По закону, имущество, полученное по наследству или в дар, является личной собственностью. Даже если он золотом унизал стены, это не дает ему и уж тем более его родителям никаких прав на твою квартиру! Никаких!
Она посмотрела на обескураженную Аню и ее выражение смягчилось.
— Слушай, я не юрист, но у меня знакомый как раз занимается семейным правом. Дай я с ним поговорю. Просто для твоего спокойствия. Чтобы ты знала, на что можешь рассчитывать, если что… — она сделала многозначительную паузу.
Аня молча кивнула. Ей вдруг стало страшно. Разговор зашел о чем-то реальном и серьезном. О том, о чем она боялась даже думать.
— Я… я не знаю, Маш… Я не хочу ссориться еще сильнее.
— Речь не о ссоре, — покачала головой подруга. — Речь о твоей безопасности. Финансовой и моральной. Ты должна знать свои права. Иначе они сожрут тебя с потрохами и даже не поперхнутся.
Через пару дней Маша перезвонила. Ее голос звучал бодро и уверенно.
— Все, я все выяснила. Мой знакомый все разложил по полочкам. Можешь не переживать за квартиру — она на сто процентов твоя. Никаких прав у мужа и его жадной семьи на нее нет. Точка.
Аня, стоя у окна в своей комнате, слушала и чувствовала, как с плеч спадает гиря, которую она тащила все это время.
— А что насчет… общих денег? — робко спросила она. — Тот займ, который он отдал…
Тон Маши стал серьезнее.
— Вот это вопрос сложнее. Поскольку деньги были общими, а займ оформлен не был, доказать, что это был именно займ, а не подарок, будет практически невозможно. Вернуть их в судебном порядке — очень маловероятно. Единственный шанс — это добрая воля заемщиков, но, судя по твоим рассказам, на нее рассчитывать не приходится.
Грусть и обида снова накатили на Аню. Год их сбережений. Просто подарили.
— Но, — продолжила Маша, и в ее голосе зазвучали ободряющие нотки, — это был важный урок. Теперь ты знаешь. И должна защищать себя. Если он снова захочет отдать крупную сумму, ты имеешь полное право потребовать расписку. Или просто сказать твердое «нет». Ты имеешь на это право.
— Сказать «нет»… — повторила Аня, и это слово показалось ей чужим и тяжелым.
— Да, сказать «нет», — твердо подтвердила Маша. — Ты не обязана финансировать его родню, которая тебя же и третирует. Запомни это.
Они поговорили еще немного, и Маша пообещала прислать краткую выжимку из законов простым, человеческим языком.
Аня положила трубку и осталась стоять у окна. За стеклом шел мелкий дождь, размывая краски города. Но в душе у нее впервые за долгие недели прояснилось.
Она чувствовала себя не просто обиженной и униженной. Она чувствовала себя обманутой. Ее годами убеждали, что она должна терпеть, подчиняться, молчать. Что ее интересы — это ерунда по сравнению с интересами «семьи». А эта «семья» оказалась просто сборищем эгоистов и манипуляторов.
Она подошла к комоду и взяла в руки свою свадебную фотографию. Они с Максимом улыбались в объектив, полные надежд и любви. Куда же все это делось? Когда он превратился из любимого человека в чужого, холодного мужчину, который ставит мамины прихоти выше благополучия собственной жены?
Она поставила фотографию обратно, лицом к стене.
Знание, которое ей подарила подруга, было горьким. Оно не вернуло денег. Оно не вернуло мужа. Но оно вернуло ей самое главное — ощущение самой себя. Ощущение того, что она не вещь, не приложение к мужу и его семье. Что у нее есть права. И что она имеет право сказать «нет».
Она не знала, как она это сделает. Будет ли это скандал, тихое противостояние или что-то еще. Но она поняла, что больше не может молчать. Стена молчания, которую она годами выстраивала вокруг своей боли, дала трещину. И через эту трещину пробивался первый луч не надежды, а решимости.
Она посмотрела на дверь, за которой сидел ее муж. Завтра будет новый день. И она встретит его уже немного другим человеком.
Прошла неделя. Знание, полученное от Маши, жгло Аню изнутри. Она носит его в себе, как тайную броню, которая одновременно и защищала, и тяготила. Она ждала подходящего момента, чтобы поговорить с Максимом. Не скандалить, а именно поговорить. Объяснить. Попытаться достучаться.
Но момента все не было. Он продолжал отдаляться, а она копить в себе обиду и злость. Каждый его уход в себя, каждый взгляд, устремленный мимо нее, каждая невысказанная претензия — все это капало в чашу ее терпения, и она переполнялась.
Развязка наступила внезапно, как и все предыдущие визиты его родителей.
В субботу утром Максим, не отрываясь от телефона, бросил через плечо:
— Родители вечером заедут. Нужно обсудить кое-что по поводу их финансов.
У Ани похолодело внутри. Неужели опять? Еще деньги? Чаша ее терпения переполнилась одним махом.
— Нет, — тихо, но четко сказала она.
Максим медленно опустил телефон и уставился на нее, будто не понял.
— Что «нет»?
— Они не приедут, — голос Ани дрожал, но она старалась говорить твердо. — Я не хочу их видеть. И не хочу обсуждать с ними наши деньги. Больше ни копейки.
Он поднялся с дивана. Его лицо потемнело.
— Ты с чего это взяла, что ты можешь что-то решать? Это мой дом тоже! И мои родители! Они приедут, и мы все обсудим.
— Нет, Максим, — Аня тоже встала, сжимая кулаки, чтобы скрыть дрожь в руках. — Это не «обсудим». Это ты отдашь им еще денег, а я буду молча это проглатывать. Как в прошлый раз. Но больше не будет. Я не согласна.
Он сделал шаг к ней. Его лицо исказилось от злости.
— Ты вообще в себе? О чем ты говоришь? У папы проблемы! Им нужно помогать!
— Им нужно помогать? — в голосе Ани зазвенели истеричные нотки, которые она уже не могла сдержать. — А мне? А нам? Когда ты последний раз помогал мне? Когда ты защищал меня от твоей матери, которая третирует меня каждый раз? Когда ты думал о нашем общем будущем, а не о том, как угодить им?
— Хватит нести эту чушь! — крикнул он. — Мама тебя ничем не третирует! У нее просто характер такой! А ты все принимаешь близко к сердцу и строишь из себя жертву!
Эти слова стали последней каплей. Все обиды, вся боль, все унижения вырвались наружу.
— Жертву? — ее голос сорвался на визг. — Ты называешь это быть жертвой? Когда твоя мать с порога критикует мою еду, мой дом, мою внешность? Когда она дарит мне посуду с условиями, как крепостной? Когда она угрожает отобрать у меня мою же квартиру? Это я строю из себя жертву?
Максим смотрел на нее с откровенным изумлением и ненавистью.
— Какую квартиру? Что ты еще придумала?
— Она говорила, что через суд заберет ее! Потому что ты вкладывался в ремонт! — выкрикнула Аня. — Но ничего у нее не выйдет! Это моя квартира! Личная собственность! И ни ты, ни твоя жадная семейка не имеете на нее никаких прав! Никаких!
Она выпалила это с такой яростью и уверенностью, что Максим отшатнулся. Он молчал несколько секунд, переваривая услышанное.
— Что? — наконец выдавил он. — Ты… ты что, юриста нашла? Нас консультировалась за моей спиной?
— Да! — с вызовом ответила Аня. — И я узнала, что ты не имел права отдавать наши общие деньги без моего согласия! Что твои родители не имеют права диктовать мне в моем доме! И что я больше не обязана терпеть это унизительное отношение!
Он подошел к ней вплотную. Его дыхание было тяжелым и горячим.
— Так, значит, ты против моих родителей? Против помощи моей семье? Ты решила пойти против меня?
— Я решила перестать быть твоей тряпкой! — в глазах у нее стояли слезы ярости. — Я твоя жена! Или уже нет? Я должна быть твоей главной семьей! А они — твои родственники, которые должны уважать наши границы! Но ты всегда выбираешь их! Всегда!
— Потому что они моя семья! — проревел он. — Они меня воспитали, а не ты! И я им обязан! А ты… ты просто хочешь меня от них оторвать! Изолировать!
— Я хочу быть для тебя на первом месте! — крикнула она в отчаянии. — Всего лишь на первом месте! Разве это много? Разве это не нормально?
— Нет! — его ответ прозвучал как выстрел. — Не нормально! Родители — это святое! И если ты заставляешь меня выбирать, то…
Он запнулся, но было уже поздно. Фраза повисла в воздухе, недоговоренная, но страшная в своей очевидности.
Аня замерла. Вся злость, вся ярость разом ушли из нее, оставив после себя ледяную, пронизывающую пустоту.
— То что, Максим? — ее голос стал тихим и спокойным. Слишком спокойным. — Тогда выбирай.
Он смотрел на нее, тяжело дыша. В его глазах бушевала буря — злость, обида, привычка подчиняться родителям, страх перед ними и перед тем, что он сейчас натворил.
— Выбирай, — повторила она, не отводя взгляда. — Прямо сейчас. Или я, и мы выстраиваем наши границы, или они. Навсегда.
Он молчал. Секунды растягивались в вечность. Аня видела, как он борется сам с собой. И видела, что эта борьба заранее проиграна. Его программирование, его чувство долга перед родителями оказалось сильнее.
— Они моя семья, — наконец пробормотал он, опуская глаза. — Я не могу их предать. Они нуждаются во мне.
В этих словах не было ни капли сомнения. Это был приговор.
Аня медленно кивнула. Ни одной слезы. Ни одной истерики. Только бесконечная, всепоглощающая усталость.
— Я поняла, — тихо сказала она. — Хорошо.
Она развернулась и вышла из комнаты. Она прошла в спальню, не оглядываясь. Она достала с верхней полки шкафа большую спортивную сумку и начала молча, методично складывать в нее свои вещи. Белье, футболки, джинсы, косметичка.
Она слышала, как он стоит в дверном проеме, наблюдает за ней. Он не говорил ни слова. Не просил остановиться. Не пытался все исправить.
Когда сумка была почти полной, она повернулась к нему.
— Ключи от квартиры оставлю на тумбе в прихожей, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — По поводу раздела имущества и развода… Ко мне можно обращаться через моего адвоката. Его контакты я тебе отправлю.
Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Он, кажется, до конца не верил, что она уйдет. Что ее терпению действительно пришел конец.
— Ты… ты серьезно? — наконец выдавил он.
— Абсолютно, — ответила Аня. — Ты сделал свой выбор. Я принимаю его. Прощай, Максим.
Она застегнула сумку, взвалила ее на плечо и прошла мимо него, не дотрагиваясь. В прихожей она действительно положила связку ключей на тумбу. Потом надела пальто и вышла за дверь, не оглянувшись ни разу.
Лифт ехал медленно. Она стояла в пустой кабине и смотрела на свое отражение в полированной двери. Измученное лицо, темные круги под глазами. Но в этих глазах уже не было безысходности. Была решимость.
Она вышла на улицу. Было холодно, и мелкий дождь сеял по лицу колючую изморось. Она достала телефон, вызвала такси и указала адрес — адрес своей квартиры, той самой, которую ей оставила бабушка и которую они с ним так рьяно когда-то обустраивали.
Машина подъехала быстро. Она села на заднее сиденье, поставила сумку рядом с собой. Шофер тронулся с места.
Аня смотрела в окно на уплывающие назад огни родного, чужого теперь уже дома. Она ждала, что нахлынет боль, отчаяние, страх перед будущим.
Но ничего не нахлынуло. Была только оглушительная, звенящая тишина. И в этой тишине рождалось новое, незнакомое ей чувство — чувство собственного достоинства, которое она только что, ценой невероятных усилий, вернула себе.
Прошел год. Длинный, трудный, но освобождающий год. Год бумаг, встреч с юристом, неприятных, но коротких переговоров с Максимом через адвокатов. Раздел имущества прошел на удивление быстро — Максим, после первоначальной ярости и недоверия, словно смирился. Его родители, как и предсказывала Маша, не смогли предъявить никаких прав на квартиру Ани. Их угрозы оказались пустым звуком.
Аня поселилась в своей, теперь уже по-настоящему своей, квартире. Та самая, от бабушки. Сначала было странно и пусто. Призраки воспоминаний о счастливых днях, проведенных здесь с Максимом, еще бродили по комнатам. Но она методично выветривала их: переставила мебель, переклеила обои, избавилась от вещей, которые напоминали о прошлом. Она медленно, шаг за шагом, отстраивала свою жизнь. Свою, а не чью-то еще.
Она научилась жить одна. Научилась сама принимать решения, платить по счетам, чинить сломавшийся кран и не бояться тишины по вечерам. Эта тишина была теперь не врагом, а союзником. В ней можно было думать, читать, слушать музыку или просто ничего не делать, не оправдываясь перед кем-то.
Она вышла из того оцепенения, в котором пребывала все последние годы брака. Вернулась к старым подругам, записалась на курсы испанского, о которых давно мечтала. Она даже сменила работу — ушла с надоевшего офиса в небольшую дизайн-студию, где ценили ее идеи, а не умение молча терпеть.
Жизнь наладилась. Боль утихла, превратившись в легкую, почти незаметную грусть, как заживающая рана. Она не жалела ни о чем. Только о том, что не сделала этого раньше.
И вот в один из таких обычных, но удивительно спокойных дней, она зашла в небольшой супермаркет недалеко от дома. Она выбирала сыр — уже не тот, «кислый», который критиковала Светлана Викторовна, а тот, который нравился ей самой.
Она стояла у витрины, размышляя между «Гаудой» и «Чеддером», как вдруг краем глаза заметила знакомую фигуру. Высокую, чуть сутулую. Сердце на мгновение екнуло, замерло, а затем забилось ровно и спокойно.
Это был Максим.
Он стоял в очереди на кассу. В одной руке он держал пластиковую корзину, доверху набитую какими-то полуфабрикатами, в другой — большую сумку с логотипом известного гипермаркета. Он выглядел… постаревшим. Не по годам, а по состоянию души. Плечи его были опущены, на лице застыло усталое, отсутствующее выражение. Он был одет в потертые джинсы и простую куртку, что было для него, всегда следившего за своим видом, необычно.
Аня не стала прятаться или отворачиваться. Она закончила свой выбор, взяла сыр и направилась к другой кассе, расположенной параллельно его. Она не хотела говорить с ним, но и убегать не собиралась.
Он заметил ее, когда она уже раскладывала свои покупки на ленте. Его глаза встретились с ее взглядом. Он вздрогнул, словно от неожиданного толчка, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то знакомое — испуг, растерянность, может быть, даже стыд. Он быстро опустил взгляд, сделал вид, что очень занят перекладыванием своих продуктов из корзины на ленту.
Аня спокойно расплатилась, собрала свою сумку и отошла от кассы. Она чувствовала его взгляд у себя в спине. Она сделала несколько шагов к выходу, и тогда он окликнул ее.
— Аня.
Она остановилась и медленно обернулась. Он стоял рядом со своей тележкой, смотря на нее тем же потерянным, усталым взглядом.
— Привет, — тихо сказала она. Ее голос звучал ровно и нейтрально.
Он молчал несколько секунд, словно не зная, что сказать дальше. Потом кивнул в сторону ее сумки.
— Как ты?
— Хорошо, — ответила она искренне. — Очень хорошо. А ты?
Вопрос, казалось, застал его врасплох. Он пожал плечами, отвел взгляд.
— Да так… нормально. Работаю.
Он выглядел жалко. Не вызывающим жалость, а именно жалко. Он был похож на человека, который несет на себе непосильный груз и уже смирился с этим.
— Родители… — он запнулся, — передают привет.
Аня лишь молча кивнула. Она знала, что это неправда. Никаких приветов они ей передавать не могли.
Наступила неловкая пауза. Он переминался с ноги на ногу, глядя куда-то мимо нее.
— Слушай, Аня… — он снова начал и снова замолчал, подбирая слова. — Я… я тогда… может, погорячился… знаешь…
Он пытался извиниться. Спустя год. Слова давались ему с огромным трудом. В них не было раскаяния, лишь усталое признание поражения.
Аня смотрела на него и вдруг с абсолютной ясностью поняла, что она его простила. Не потому, что он заслужил прощение, а потому, что ее собственная жизнь стала слишком ценной и светлой, чтобы таскать в себе груз обиды на этого сломленного, несчастного человека.
— Все в порядке, Максим, — мягко прервала она его. — Я тебя не виню. У каждого был свой выбор. И каждый его сделал.
Он посмотрел на нее с немым вопросом в глазах. Он, кажется, ждал истерики, упреков, слез. Всего чего угодно, но не этого спокойного, безразличного принятия.
— Ну… я рад, что у тебя все хорошо, — наконец пробормотал он, опуская голову.
— И я тебе того же желаю, — сказала Аня. И это тоже была правда.
Она больше не чувствовала к нему ни любви, ни ненависти. Только легкую грусть о том, что могло бы быть, но не случилось. И бесконечную благодарность за тот урок, который он ей преподнес.
— Мне пора, — она поправила сумку на плече. — Береги себя.
Он только кивнул, не в силах ничего сказать.
Аня развернулась и пошла к выходу. Она вышла на улицу, где ее ждало яркое, солнечное утро. Она сделала глубокий вдох, вдыхая запах свежего воздуха и свободы.
Она не оглядывалась. Она знала, что он стоит там, у своей тележки с полуфабрикатами, и смотрит ей вслед. Человек, который когда-то был центром ее вселенной, а теперь стал просто случайным знакомым из прошлого.
Она шла по улице, и ее шаги были легкими и уверенными. Она думала о том, что купит к ужину кроме сыра. Может быть, что-то вкусное к чаю. У нее сегодня был выходной, и весь день принадлежал только ей одной.
Она была свободна. И это было самое главное.
