— Дождись, пока эта простофиля достроит дом, сынок, а потом разводись, — голос свекрови процедил сквозь приоткрытую дверь кухни. — Половина всего твоей будет. И дом новый, и машину заберешь. А найдешь себе нормальную, из хорошей семьи.
— Мам, ну хватит уже, — вяло отмахнулся Костя.
— Что хватит? Посмотри на себя — работаешь как вол, а она дома сидит, якобы с ребенком. Будто я троих не вырастила и при этом в две смены пахала!
Я застыла в коридоре с мокрой шваброй в руках. Сердце ухнуло куда-то вниз, а потом забилось так, что в висках застучало.
Пять лет назад мы с Костей встретились на дне рождения общей подруги. Он — инженер с золотыми руками, я — учительница начальных классов. Влюбились, как в кино — с первого взгляда, через полгода поженились. Свекровь Валентина Петровна тогда улыбалась, обнимала, называла дочкой.
— Наконец-то мой Костенька счастье нашел, — ворковала она на свадьбе.
Первые трещины пошли, когда родилась Машка. Я ушла в декрет, и тут началось.
— В наше время никаких декретов не было, — цедила свекровь, приезжая в съемную однушку. — Родила и через месяц на работу. А ты тут развалилась.
Костя отмахивался — мол, не обращай внимания, у мамы характер такой. Я терпела. Думала, перебесится.
Когда Машке исполнился год, мы решили строить дом. Костины родители выделили участок на краю своего — мол, пусть дети рядом живут. Я обрадовалась как дура. Своё жилье, сад, качели для дочки…
— Стройка — дело мужское, — заявил тесть Петрович. — Ты, Оля, за Машкой смотри, а мы с Костей сами управимся.
Только вот «управлялись» они по выходным, а в будни Костя до ночи на основной работе пропадал — стройка денег требовала. Я устроилась на полставки в школу — утренние уроки вела, потом забирала Машку из сада и мчалась на стройку.
Научилась и раствор месить, и блоки таскать, и штукатурить. Ладони в мозолях, спина к вечеру отваливалась, но я радовалась — наш дом растет!
— Че ты как мужик работаешь? — фыркала свекровь, приезжая проконтролировать процесс. — Вон, соседская Ленка дома сидит, маникюр делает, а муж её сам дом построил.
— Так у Ленки муж бизнесмен, бригаду нанял, — парировала я.
— А ты за бизнесмена замуж выходить надо было, а не за моего растяпу!
К концу второго года стройки дом был под крышей. Окна вставили, отопление провели. Оставалась внутренняя отделка. Я продала бабушкины золотые серьги — единственное, что осталось на память, — купила плитку в ванную.
— Дорогую взяла! — возмутилась свекровь. — Можно было подешевле найти.
— Это мои деньги были, — тихо ответила я.
— Твои? — она расхохоталась. — Да какие у тебя деньги, нищебродка? Полставки в школе — это деньги? Мой сын вас кормит!
В тот вечер Костя впервые прикрикнул на мать. Она обиженно поджала губы и уехала. А через неделю начала названивать ему на работу — то сердце прихватило, то давление скачет.
— Мам, я правда не могу сейчас, отчет горит…
— Вот и бросай умирать родную мать! Эта твоя жена тебя против меня настроила!
Костя срывался с работы, мчался к родителям. Валентина Петровна лежала на диване с влажным полотенцем на лбу и страдальчески вздыхала. Через час вставала как ни в чем не бывало — готовила ужин, накрывала стол.
— Оставайся, сынок, поешь по-человечески. Небось твоя макароны опять сварила.
Костя возвращался домой злой, уставший. Срывался на мне из-за мелочей. Машка пугалась, плакала. Я пыталась поговорить — он отмахивался.
— Не накручивай. Мама старается для нас, участок дала, помогает чем может.
Помощь заключалась в постоянных проверках и критике. То розетки не там, то обои не такие, то ламинат не того оттенка.
На третий год стройки я совсем выдохлась. Утром — школа, днем — с Машкой на стройку, вечером — готовка-уборка-уроки с дочкой. Костя приезжал поздно, валился спать. Секса не было месяцами.
Однажды я попросила свекровь посидеть с Машкой — нужно было съездить в строительный за краской, а тащить ребенка в промзону не хотелось.
— Еще чего! — возмутилась Валентина Петровна. — У меня дела есть поважнее. И вообще, что ты там красить собралась? Костя сказал, что покраску наймете мастеров.
— Дорого выйдет. Я сама справлюсь.
— Ой, да брось! Ты ж все равно криво сделаешь. Лучше бы работу нормальную нашла, а не полставки за копейки. Вон Костя из сил выбивается, чтобы вас прокормить!
В тот день я взорвалась. Первый раз за три года.
— Да я, между прочим, треть стройматериалов на свои купила! И работаю там не меньше Кости!
— Не ври! — глаза свекрови сузились. — Костя мне все рассказывает. Ты там часок покрутишься и домой. А он до ночи горбатится!
Я достала телефон, показала фотографии — я в рабочей робе, с перфоратором, на лесах с валиком… Десятки фото за три года.
Валентина Петровна покраснела, но не сдалась:
— Фотографироваться каждая дура может! А толку от тебя…
И вот сегодня я стояла с мокрой шваброй за дверью и слушала, как свекровь планирует наш развод. Дом достроен, осталась только чистовая отделка в двух комнатах.
— Мам, Оля нормальная жена, — вяло защищался Костя. — Машку любит, дом помогала строить…
— Помогала! Ха! Да любая бы на её месте ради халявного дома горы свернула! Ты думаешь, она тебя любит? Да она просто удачно замуж выскочила! Из своей коммуналки в частный дом перебралась!
— Мы в съемной жили, не в коммуналке…
— Какая разница! Слушай мать — разводись, пока не поздно. Вон Светка, дочка Михалычевых, до сих пор не замужем. Красавица, институт закончила, своя квартира. Вот это партия для тебя!
Я аккуратно поставила швабру и прошла в комнату к Машке. Дочка играла в куклы, что-то напевая. Подняла голову, улыбнулась беззубо — передний выпал на прошлой неделе.
— Мам, смотри, я принцессе замок построила!
Из кубиков был сложен кривоватый домик. Я села рядом, обняла дочку. Пахло детским шампунем и яблоками.
— Красивый замок, солнышко.
За дверью хлопнула входная — Костя ушел в гараж. Через минуту на кухню прошлепала свекровь.
— О, полы помыла наконец-то! А то развела тут грязь… Машка! Иди к бабушке, конфетку дам!
— Не надо конфет перед ужином, — сказала я спокойно.
— Еще учить меня будешь! Я троих вырастила!
Я встала, посмотрела ей в глаза:
— Валентина Петровна, я слышала ваш разговор с Костей. Про развод.
Она не смутилась. Наоборот, выпрямилась, глаза заблестели.
— Ну и правильно! Нечего притворяться! Давно пора карты на стол выложить!
— Хорошо, — я кивнула. — Давайте выложим. Машка, иди в свою комнату, поиграй там.
Дочка ушла, а я достала из ящика папку. Толстую, потрепанную.
— Что это? — напряглась свекровь.
— Документы. Все чеки на стройматериалы, которые покупала я. На мою карту оформлены, с моей зарплаты. Кафель, ламинат, обои, краска, окна в детскую…
Я выкладывала чеки один за другим. Свекровь побледнела.
— Вот договор на кухню — тридцать процентов внесла я, продала бабушкины серьги. Вот расписки от рабочих — им платила наличными из репетиторства. Вот…
— Откуда у тебя деньги на репетиторство? Ты ж с Машкой сидела!
— По вечерам, когда Костя задерживался у вас ужинать «по-человечески», я давала уроки онлайн. По три-четыре в день. Спала по четыре часа.
Я достала телефон, открыла фотоархив:
— А вот доказательства моей работы на стройке. С датами и временем. Каждый день после школы и по выходным. Вот я фундамент заливаю — Костя тогда в командировке был. Вот стены кладу — он на подработке. Вот крышу крою вместе с рабочими — ваш сын в это время у вас «давление мерил».
— Ты… ты специально фотографировала! — выдавила свекровь.
— Нет. Я отправляла своей маме. Она в другом городе живет, просила показывать, как дом растет. Кстати, знаете, что она сказала, когда я пожаловалась на усталость? «Терпи, доченька. Своё жилье будет — все наладится».
— И что теперь? — свекровь села на табурет. — Половину дома отсудить хочешь?
Я рассмеялась. Честное слово, мне стало смешно.
— Нет, Валентина Петровна. Я разводиться не собираюсь. И дом делить тоже. Знаете почему?
Она молчала, сверлила взглядом.
— Потому что я люблю вашего сына. Не за дом, не за деньги. Просто люблю. И дочку нашу люблю. И даже вас, как ни странно, тоже. Потому что вы — Костина мама. Вы его вырастили, выучили, сделали таким, какой он есть.
— Не прикидывайся святой! — прошипела она.
— Я не святая. Я злюсь, обижаюсь, плачу по ночам. Но знаете что? Завтра я снова пойду на работу, потом приеду доделывать ремонт, приготовлю ужин, помогу Машке с уроками. А вы снова придете и будете рассказывать Косте, какая я плохая жена.
— А я больше не буду слушать, — раздался голос от двери.
Мы обе вздрогнули. Костя стоял в дверном проеме, бледный, с гаечным ключом в руке.
— Ты… как долго ты там? — пролепетала Валентина Петровна.
— Достаточно. Пошел за ключом, дверь в гараже не закрыл. Все слышал.
Он прошел к столу, сел. Ключ глухо стукнул по столешнице.
— Мам, зачем? Зачем ты это делаешь?
— Я для тебя стараюсь! Она же тебя не ценит! Я лучше знаю, что тебе нужно!
— Ты знаешь, что МНЕ нужно? — Костя говорил тихо, но в голосе звенел металл. — Ты знаешь, как я мечтал об этом доме? О том, как мы с Олей будем жить здесь, растить Машку, может, еще детей… А ты три года капаешь на мозги!
— Костя…
— Молчи! Знаешь, почему я к тебе бегал все эти разы? Не из-за твоего давления. Я просто сбегал. От стройки, от усталости, от ответственности. Мне было проще прийти к маме, поесть готового и пожаловаться на жизнь!
Он повернулся ко мне:
— Оль, прости. Я видел, как ты вкалываешь. Знал про репетиторство. Но мне было удобно делать вид, что не замечаю. Потому что тогда пришлось бы признать, что я — тряпка, которая прячется за мамину юбку.
— Не смей так о себе! — вскочила свекровь. — Ты прекрасный сын!
— Сын — может быть. А муж и отец — дерьмовый. Знаешь, мам, сколько раз Олька плакала по ночам? Думала, я сплю. А я слышал и делал вид, что сплю. Потому что не знал, что сказать.
Свекровь молчала, переваривая услышанное. Я тоже не знала, что сказать. Костя продолжил:
— А знаешь, что самое паршивое? Я реально думал о разводе. Не из-за твоих советов, а потому что Олька заслуживает лучшего. Нормального мужика, который не ноет, а решает проблемы.
— Костя, не надо… — начала я.
— Надо! Мам, хочешь правду? Без Ольки не было бы этого дома. Я бы сдался на середине. Как с институтом — помнишь? Бросил на третьем курсе, ты меня потом через знакомых восстановила. Как с первой работой — уволился через месяц, потому что начальник «давил». Я всегда сдавался, когда становилось трудно.
Валентина Петровна сидела, уставившись в стол. По щеке ползла слеза.
— А Олька — нет. Она пахала как проклятая. С мозолями, с больной спиной, с четырьмя часами сна. И ни разу — слышишь, мам? — ни разу не сказала, что хочет бросить.
В комнату заглянула Машка:
— Мам, а ужин скоро?
— Сейчас, солнышко. Иди пока мультики посмотри.
Дочка ушла. Свекровь подняла голову:
— Я… я хотела как лучше.
— Для кого лучше? — жестко спросил Костя. — Для меня? Или для себя — чтобы сын всегда был рядом, под контролем?
Повисла тишина. Тиканье часов казалось оглушительным.
— Знаешь, что я понял, мам? Ты боишься. Боишься остаться не нужной. Что я выберу жену, а не тебя. Но это не выбор «или-или». Можно любить и жену, и маму. По-разному, но любить.
Валентина Петровна всхлипнула. Я молча протянула ей салфетку.
— Когда отец ушел… — начала она тихо. — Помнишь? Тебе десять было.
Я удивленно посмотрела на Костю. Он никогда не говорил, что родители разводились.
— Он вернулся через полгода, — продолжила свекровь. — Я простила. Но с тех пор… я всегда боялась снова остаться одна. Держалась за вас с мальчишками мертвой хваткой. Старшие сбежали при первой возможности — один в Москву, другой вообще в Канаду. Остался только ты.
Она подняла глаза на сына:
— И когда ты женился, я поняла — все, последнего теряю. Вот и начала… воевать. Дура старая.
— Мам…
— Нет, дай договорить. Оля, девочка, прости меня. Я знаю, какая ты работяга. Вижу же все. Но признать это — значит признать, что я не права. А я всю жизнь привыкла быть правой. Главной. Чтобы все по-моему.
Она встала, подошла ко мне:
— Ты хорошая жена моему сыну. И мать хорошая. Машка — счастливый ребенок, это видно. А я… я постараюсь. Не обещаю, что сразу получится. Характер уже не переделаешь. Но постараюсь хотя бы молчать, когда хочется критиковать.
Воскресенье. Мы доделываем последнюю комнату — детскую для Машки. Розовые обои с единорогами, которые дочка выбирала сама.
— Криво клеишь! — раздается от двери.
Оборачиваюсь — свекровь стоит с подносом.
— Чай принесла. С пирогами. И да — реально криво, вон пузырь в углу.
Но в голосе нет яда. Почти. Она учится, и я учусь. Мы обе учимся.
— Баб, смотри, какая комната! — Машка тянет бабушку за руку. — Мама с папой для меня делают!
— Вижу, вижу. Красивая. Как принцесса будешь жить.
Костя спускается со стремянки, обнимает меня со спины. Пахнет краской и его любимым дезодорантом.
— Устала?
— Нормально.
— Врешь. Пойдем чай пить, папа доклеит.
За столом тесть рассказывает очередную байку с рыбалки. Свекровь закатывает глаза — сто раз слышали. Машка хохочет, хотя тоже знает наизусть. Костя держит меня за руку под столом.
— Ольга, — вдруг говорит Валентина Петровна. — Я тут подумала… Может, вам помощница нужна? Ну, с Машкой там посидеть, пока вы работаете. Или по дому помочь.
Все замолкают, смотрят на нее.
— Я не лезть буду! — торопливо добавляет она. — Просто… ну, я же все равно рядом. И пенсия у меня, время свободное. Могла бы помогать. Если нужно.
Я смотрю на эту властную, непростую женщину, которая делает над собой усилие. Учится отпускать. Учится не контролировать. Учится быть бабушкой, а не главнокомандующей.
— Было бы здорово, — говорю я. — Правда. Спасибо.
Она кивает, отворачивается — прячет влажные глаза.
А потом Машка залезает к ней на колени, обнимает за шею:
— Бабуль, а расскажи, как папа в детстве на дерево залез и слезть не мог!
— Ой, это была история! — оживляется свекровь.
И я думаю — мы справимся. Не идеально, со скрипом, через ссоры и примирения. Но справимся. Потому что семья — это не только любовь. Это ежедневный труд. Как стройка дома — кирпичик к кирпичику, день за днем.
А еще я думаю о том разговоре, который подслушала три месяца назад. Если бы не он — может, так бы и жили в токсичном болоте взаимных обид. Иногда правда, даже горькая, лечит лучше любого лекарства.
Хотя знаете что? Развестись с Костей мне все-таки пришлось. На бумаге. А через месяц снова расписались. Но это уже совсем другая история…
