— Марк, подойди сюда. Просто посмотри.
Голос Виктории был холодным и безжизненным. Он звучал так, будто его вырезали изо льда. Марк, оторвавшись от экрана монитора, неохотно поднялся с кресла и вошел в спальню. Виктория стояла в центре комнаты, возле их гардероба, и сжимала в руках тонкий почтовый конверт так сильно, что ее пальцы побелели. Она протянула его мужу. Конверт был пустым и почти невесомым.
— И что? — не понял он, заглядывая внутрь.
— Там было тридцать тысяч, Марк. Тридцать. Я отложила тебе на новый планшет, который ты так хотел. На годовщину. Лежали здесь, под пачкой квитанций, в самом дальнем углу ящика.
Марк тяжело вздохнул. Так дышит человек, которого заставляют решать невыполнимую задачу после тяжелого дня. Он взял конверт, повертел его в руках и отбросил на тумбу.
— Вика, ну опять ты за свое. Ты точно не перепрятала их? Может, положила в шкатулку? Или потратила на что-то и не помнишь? С тобой же такое бывает.
Каждое его слово было маленьким острым камешком, брошенным в ее сторону. Не обвинением, а констатацией ее мнимой рассеянности, ее забывчивости. Будто проблема была в ней, а не в пропавших деньгах.
— Нет, Марк, со мной такого не бывает, когда речь идет о таких суммах, — четко произнесла она, глядя ему прямо в глаза. — Я ничего не тратила и никуда не перекладывала. А еще позавчера мои серьги лежали в шкатулке, а сегодня я нашла их в ящике с постельным бельем. Гарантийные талоны на технику, которые всегда лежат в верхнем ящике, оказались под твоими джинсами. Тебе это ни о чем не говорит?
— Говорит о том, что к нам в гости заходит моя мать, — спокойно ответил он, начиная раздражаться. — Она просто любит порядок, ты сама знаешь. Увидела беспорядок и переложила. Хотела помочь. А деньги… Вика, может, они закатились за шкаф? Давай проверим.
Он сделал движение, чтобы сдвинуть тяжелую мебель, но Виктория остановила его, положив ладонь ему на плечо.
— Перестань. Хватит притворяться, что не понимаешь, о чем я. Ничего никуда не закатилось. Так же, как не закатились те десять тысяч из моей шкатулки три месяца назад. Они просто исчезли. И это случилось после ее визита. И это тоже случилось после ее визита.
Она говорила тихо, но в ее голосе было такое напряжение, что воздух в комнате стал густым, будто из него ушел весь кислород. Она видела, как дернулся мускул на щеке мужа. Эта тема была для него самой болезненной. Выбор между женой и матерью — выбор, который он отчаянно пытался избежать.
— Мы же договорились больше не поднимать тот вопрос, — прошипел он сквозь зубы. — Ты сама тогда согласилась, что могла их куда-то засунуть и забыть.
— Я согласилась, потому что не хотела ссоры! Потому что ты смотрел на меня так, будто я обвиняю ангела! — Виктория повысила голос. — Но я не могла их никуда засунуть, понимаешь? И сейчас не могла! В нашем доме бывает только один человек, у которого есть ключи и который считает нормальным рыться в чужих вещах, пока нас нет!
— Не смей так говорить о моей матери! — крикнул Марк. Его спокойствие испарилось. — Она всю жизнь проработала на фабрике, считала каждую копейку, чтобы поднять меня! И ты хочешь сказать, что она будет воровать у нас деньги? Да зачем они ей? Мы ей и так помогаем.
Он смотрел на нее с укором и обидой. В его глазах она была не жертвой, а злой сплетницей, которая клевещет на его мать. И в этот момент Виктория поняла, что проиграла. Не сейчас, а давно. Она проиграла в тот миг, когда впервые попыталась поделиться с ним своими подозрениями. Он не поверит ей. Никогда. Слова были бесполезны. Против его слепой сыновней любви у нее не было оружия. Только факты. Железные и неопровержимые факты.
Она молча отвернулась от него и подошла к окну. Спорить дальше не имело смысла. Это был тупик. Он будет защищать Анну Петровну до конца, а она навсегда останется в его глазах истеричной и подозрительной женой.
— Хорошо, — сказала она ровным, безжизненным голосом, глядя на огни ночного города. — Пусть будет по-твоему. Я, наверное, и правда все перепутала.
Марк с облегчением выдохнул. Конфликт был исчерпан. Он подошел к ней сзади, обнял за плечи.
— Ну вот и хорошо. Найдутся твои деньги, вот увидишь.
Виктория не ответила. Она стояла в его объятиях, чувствовала его дыхание на своей шее и понимала, что сейчас она совершенно одна. Абсолютно одна в этой борьбе. И если она хочет, чтобы ей поверили, ей придется показать нечто большее, чем пустой конверт и переложенные серьги. Ей придется показать ему правду так, чтобы он не смог от нее отвернуться.
На следующий день, во время обеденного перерыва, Виктория не пошла в столовую с коллегами. Она открыла на рабочем компьютере сайт известного маркетплейса. Заказ в небольшом интернет-магазине электроники, оплата картой, доставка в пункт выдачи рядом с домом. Два маленьких черных кубика с объективами меньше булавочной головки. Глаза, которые будут смотреть за нее. Глаза, которые не солгут. Ей было противно от самой себя, от того, во что превратилась ее жизнь. Она не хотела быть шпионом в собственном доме. Но Марк не оставил ей выбора. Его слепая вера в непогрешимость матери была прочнее бетона, и пробить ее можно было только тараном неопровержимых доказательств.
Вечером, пока муж был в душе, она быстро установила камеры. Одну — на полке в спальне, спрятав ее между толстыми переплетами книг. Объектив был направлен на комод и платяной шкаф. Вторую — в гостиной, разместив ее в декоративной вазе на этажерке. Она чувствовала себя предателем, оскверняющим собственное жилище. Но это чувство быстро сменилось холодной и твердой решимостью.
Прошла неделя. Тишина. Анна Петровна не приходила. Виктория каждый вечер, дождавшись, когда Марк заснет, подключалась к записям и просматривала пустые безмолвные комнаты. Солнечный свет медленно двигался по полу, сменяясь вечерними сумерками. Ничего. Она начала сомневаться. А что, если Марк прав? Что, если она просто сошла с ума от ревности и подозрительности? Что, если деньги действительно куда-то закатились, а вещи перепутались по ее же вине? Эти мысли были неприятными и липкими. Они разъедали ее уверенность, заставляя чувствовать себя глупо.
В четверг она вернулась с работы раньше обычного — отменили планерку. Марк должен был вернуться только через несколько часов. По привычке, почти без надежды, Виктория включила ноутбук и открыла программу для просмотра записей. Камера в гостиной показывала пустоту. Она переключилась на спальню. И замерла.
Видео было датировано сегодняшним числом, временем около часа дня. Дверь в спальню открылась, и вошла Анна Петровна. Она не кралась. Она вошла как полноправная хозяйка, уверенной и твердой походкой. Окинула комнату оценивающим взглядом, будто проверяя чистоту. А затем направилась прямиком к комоду. Ее движения были отлаженными и уверенными, без тени сомнения. Она не искала что-то, она точно знала, что делает.
Виктория смотрела на экран, затаив дыхание. Вот свекровь открывает ящик с бельем. Не просто заглядывает, а методично, слой за слоем, перебирает ее вещи. Потом переходит к следующему ящику. Находит личный блокнот Виктории, который та прятала под стопкой футболок. Открывает. Читает. Камера была качественной. Виктория отчетливо видела, как губы Анны Петровны искривились в злобной и презрительной усмешке. Она читала чужие тайны, чужие мысли и получала от этого удовольствие. Дочитав, она небрежно швырнула блокнот обратно. А затем ее рука потянулась к небольшой деревянной шкатулке, где Виктория хранила немного наличных на черный день. Анна Петровна вынула несколько купюр, не пересчитывая, сунула их в карман своего халата и закрыла шкатулку. Идеально. Словно ее здесь и не было.
Когда вечером вернулся Марк, Виктория встретила его в полном молчании. Она просто сидела на диване в гостиной с ноутбуком на коленях.
— Привет. Что-то случилось? У тебя какой-то странный вид, — начал он, но она его перебила.
— Сядь.
Он сел рядом, настороженно глядя на нее. Она молча развернула к нему ноутбук и нажала кнопку воспроизведения.
Сначала он смотрел с недоумением. — Что это? Зачем ты…
Но потом на экране появилась его мать, и он замолчал. Он смотрел, как она роется в вещах его жены. Видел, как она читает ее блокнот. Его лицо застыло. Ни единой эмоции. Он не отводил взгляда от экрана, будто хотел выжечь это изображение в своей памяти. Когда Анна Петровна взяла деньги и вышла из комнаты, видео закончилось. Виктория закрыла ноутбук.
— Я ничего не скажу, — тихо произнесла она. — Просто знай, там было шесть тысяч.
Марк долго молчал. Он смотрел не на жену, а на темный экран, в котором отражались их силуэты. Потом медленно повернул к ней голову. В его глазах не было ни шока, ни растерянности. Только холодный, спокойный и безжалостный гнев.
— Позвони ей, — сказал он глухим, изменившимся голосом. — Пригласи на ужин. Завтра. Скажи, что мы соскучились.
Весь следующий день прошел в густом, давящем напряжении. Они почти не разговаривали. Марк ушел на работу с мрачным и непроницаемым лицом, бросив на прощание лишь одно слово: — Вечером. Виктория действовала как автомат. Она позвонила свекрови, и ее голос, к собственному удивлению, звучал ровно и приветливо. Она приглашала на ужин, говорила, что соскучились, что Марк купил ее любимое вино. Анна Петровна, ни о чем не подозревая, с радостью согласилась.
Приготовление ужина превратилось в ритуал. Виктория жарила мясо, резала овощи для салата. Каждый удар ножа о разделочную доску отдавался в ее голове глухим стуком. Она накрывала на стол, расставляя приборы с ювелирной точностью. Белоснежная скатерть, праздничный сервиз, начищенные до блеска бокалы. Все это было частью декораций в театре абсурда, который они с мужем готовили для его матери. Это была не подготовка к семейному ужину, а подготовка к казни.
Марк вернулся за час до прихода матери. Он молча переоделся, поставил на стол бутылку вина и сел за стол. Он не смотрел на Викторию, его взгляд был устремлен в одну точку. В нем не было ни сомнений, ни жалости, только холодная, выжженная пустота на месте прежней сыновней любви. Они сидели в тишине, двое заговорщиков, ожидающих свою жертву.
Анна Петровна пришла ровно в восемь, как всегда пунктуальная. Веселая, улыбающаяся, с домашним пирогом в руках.
— Вот и я! Скучали? Принесла вам свой яблочный пирог, а то сами вы готовить не умеете, — затараторила она с порога, протягивая Виктории блюдо.
— Здравствуйте, Анна Петровна. Проходите, — Виктория приняла пирог с вежливой улыбкой, которая не дошла до глаз.
Ужин начался чинно и почти нормально. Свекровь рассказывала о новостях, жаловалась на здоровье, давала непрошеные советы по поводу работы Марка. Она была в своей стихии: центр внимания, мудрая советчица, заботливая мать. Марк отвечал односложно, не поднимая глаз от тарелки. Виктория поддерживала разговор, вставляя нейтральные фразы, но чувствовала, как внутри нее все сжимается в тугой ледяной узел. Она смотрела на эту женщину, которая вчера украла у нее деньги, а сейчас с аппетитом ест ее еду и читает ей нотации, и не чувствовала ничего, кроме омерзения.
— Что-то ты сегодня молчаливый, сынок, — заметила Анна Петровна, с укором глядя на Марка. — Устал? Или твоя супруга опять тебе нервы треплет?
Марк медленно поднял на нее глаза. Его взгляд был тяжелым, как свинец.
— Мам, все нормально.
Пауза затянулась. Анна Петровна почувствовала неладное, но списала все на усталость сына. Она уже собиралась завести новую тему, когда Виктория встала из-за стола.
— Анна Петровна, мы с Марком хотели вам одно видео показать. Очень интересное, — сказала она нарочито бодрым тоном.
Она взяла пульт и включила большой телевизор на стене напротив стола. Свекровь с интересом повернулась к экрану. Виктория сделала несколько быстрых движений пальцами. На экране мелькнул рабочий стол, а затем появилось изображение. Знакомое до боли. Их спальня, залитая дневным светом.
— Ой, а это что, ваша комната? Зачем вы ее снимаете? — удивленно протянула Анна Петровна.
Никто не ответил. Она продолжала смотреть на экран, и улыбка медленно сползала с ее лица. Вот открывается дверь. Вот на экране появляется она сама. Ее собственная фигура движется по ее собственной спальне. Она видит, как ее руки — ее собственные руки! — открывают ящики комода, как она бесцеремонно перебирает чужое белье. Ее дыхание замерло. Вилка с куском мяса застыла на полпути ко рту. Вот она берет блокнот. Вот она читает его, и ее лицо на экране кривится в знакомой ей одной злобной усмешке. А вот она открывает шкатулку. Берет деньги. Кладет в карман.
В комнате стояла абсолютная, гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим гулом холодильника. Видео закончилось. На экране снова появился рабочий стол. Анна Петровна сидела не двигаясь, ее лицо стало мертвенно-бледным.
— Это… это фальшивка, — прошептала она, с трудом шевеля языком. — Вы… вы все подстроили! Это смонтировали! Я… я ничего не…
И тут Виктория, стоявшая у телевизора, повернулась к ней. Ее голос прозвучал громко и четко, разрезая густую тишину.
— Хватит врать, что вы тут ничего не брали и вообще не появлялись в нашей квартире без спроса! У нас с мужем все заснято на камеру, так что возвращайте все украденные деньги!
Слова Виктории подействовали на Анну Петровну сильнее, чем видеозапись. Маска благопристойной матери рухнула в одно мгновение. Лицо исказилось, глаза сузились до злых щелочек. Первоначальный шок сменился яростью — яростью загнанного зверя, который готовится не к защите, а к нападению.
— Ах ты стерва! — прошипела она, вскакивая из-за стола так резко, что ее стул с грохотом упал на пол. Вилка выскользнула из ее пальцев и со звоном ударилась о тарелку. — Это ты все подстроила! Ты! Втерлась в доверие к моему сыну, нашептала ему всякое, а теперь решила и меня изгнать! Ловушку мне устроила!
Она ткнула в сторону Виктории дрожащим пальцем. Ее голос срывался на визг.
— А ты, — она развернулась к Марку, который все это время сидел недвижимо, как статуя, — ты сидишь и молчишь? Позволяешь этой гадине оскорблять твою родную мать? Я жизнь ради тебя положила, здоровье испортила, все для тебя делала! И ради чего? Чтобы ты поверил в эту подделку и смотрел, как меня унижают? Я не воровала! Я брала то, что положено! Все, что у тебя есть, — это благодаря мне! Каждая копейка, которую она тратит на свои безделушки, — это мой труд и мои нервы!
Она говорила долго, бессвязно, перескакивая с обвинений на жалобы, с угроз на мольбы. Она пыталась разбудить в сыне чувство вины, напомнить ему о долге, заставить его усомниться. Но она обращалась не к тому Марку, которого знала. Тот юноша, который всегда смотрел на нее с обожанием и безоговорочно верил каждому ее слову, умер час назад, глядя на экран телевизора. На его месте сидел чужой, холодный мужчина с пустыми глазами.
— Мама. Довольно, — голос Марка прозвучал тихо, но в оглушительной тишине, наступившей после ее криков, он прозвучал как приговор.
Анна Петровна замолкла.
Он медленно поднялся. Обошел стол и остановился прямо перед ней. Он был намного выше, и сейчас эта разница в росте ощущалась особенно сильно. Он не кричал, не обвинял. Он просто смотрел на нее сверху вниз, и в его взгляде была такая бездна разочарования, что ее собственная ярость показалась ей жалкой и ничтожной.
— Ты говоришь, ты брала то, что положено? — продолжил он тем же ровным, безжизненным тоном. — Тридцать тысяч, которые Вика отложила мне на подарок, — это тоже твое? Десять тысяч из ее шкатулки три месяца назад? Это все твое? А ее личный блокнот, который ты читала, ухмыляясь, — это тоже твое? Ее вещи, в которых ты рылась, — твои?
Каждый его вопрос был как удар плети. Анна Петровна отступала назад, пока не уперлась спиной в стену. Ее лицо потеряло всякое выражение. Она поняла, что все ее уловки, все манипуляции, которые работали годами, больше не действуют. Стена рухнула.
— Ты не просто воровала деньги, мама. Ты воровала нашу жизнь. Ты вторгалась в наше пространство, в наши тайны, в нашу семью, потому что не могла смириться, что у меня теперь есть кто-то, кроме тебя. Ты пыталась разрушить наш брак не потому, что Вика плохая, а потому, что она — моя жена, а не твоя прислуга.
Он протянул руку ладонью вверх.
— Ключи.
Она смотрела на его руку, не понимая.
— Что?
— Ключи от нашей квартиры. Положи их на стол. И уходи, — в его голосе не было ненависти, только бесконечная усталость. — Больше ты сюда не придешь. И денег мы тебе больше не дадим. Ни копейки. Зарабатывай сама. Или воруй у кого-нибудь другого.
Это был конец. Анна Петровна поняла это с полной ясностью. Она судорожно сглотнула, ее лицо сморщилось, готовясь заплакать, но, встретив ледяной взгляд сына, она передумала. Слезы здесь не помогут. Она медленно, будто не своими руками, открыла сумочку, достала связку ключей и с грохотом бросила их на обеденный стол. Они прокатились по белой скатерти, оставив на ней темный след.
Не сказав больше ни слова, она развернулась, схватила свое пальто и выбежала за дверь, громко хлопнув ею.
В квартире снова воцарилась тишина. Запах жареного мяса и яблочного пирога смешивался с запахом лжи и предательства. Виктория подошла к Марку и осторожно коснулась его руки. Он вздрогнул, будто очнувшись от долгого сна. Он повернулся и посмотрел на нее. В его глазах стояли слезы, которые он так яростно сдерживал перед матерью. Он ничего не сказал. Просто притянул ее к себе и крепко обнял, прижавшись щекой к ее волосам. И в этом безмолвном объятии посреди разгромленного ужина было больше правды, боли и любви, чем во всех словах, сказанных за этот ужасный вечер. Их прежняя жизнь закончилась. И только теперь у них появился шанс построить новую. Собственную.
