Воздух в квартире был густым и тяжелым, пахшим жареной курицей и средством для мытья посуды. Последние лучи осеннего солнца робко пробивались сквозь идеально чистые окна, играя бликами на начищенном до блеска паркете. В этой стерильной, почти музейной чистоте царил полный порядок, который кто-то с горькой иронией мог бы назвать семейным уютом.
Алина замерла на мгновение, опираясь на швабру, и провела ладонью по влажному лбу. Пятый месяц беременности давал о себе знать ноющей тяжестью в пояснице и легким головокружением, если она слишком долго находилась на ногах. А сегодня она не присаживалась с самого утра. Сначала была яичница на завтрак для Максима, потом поход в магазин, готовка сложного обеда, который он едва ли заметил, глажка его рубашек, а теперь — мытье пола после ужина.
Она посмотрела в гостиную. Максим, ее муж, полулежал на диване из дорогой кожи. Одной рукой он лениво листал ленту на своем новом iPhone, другой обнимал чашку с остывшим кофе. Он выглядел идеально — дорогой домашний костюм, идеальная стрижка, сосредоточенное и чуть усталое лицо человека, несущего на своих плечах весь мир. Мир, который заключался в его успешном юридическом бюро.
Алина вздохнула и, пересилив боль в спине, потащила ведро с водой в ванную, чтобы вылить. Вода плеснулась на кафель. Она наклонилась, чтобы вытереть лужу, и в спине резко стрельнуло.
— Ой! — невольно вырвалось у нее.
Максим не пошевелился. Его взгляд был прикован к экрану.
Она доплелась до дивана и села на край, с трудом переводя дух.
— Макс, прости, — тихо начала она. — Поможешь мне, пожалуйста? Вынести ведро и протереть воду в ванной? У меня спина просто отказывает. Я еле разогнуться не могу.
Он медленно, будто с большим трудом, оторвал взгляд от телефона и посмотрел на нее. Его взгляд был пустым, оценивающим. Он осмотрел ее с ног до головы, задержался на ее растрепанных волосах, на простом растянутом свитере, на немодных теплых носках. Затем его глаза снова встретились с ее глазами, полными мольбы.
— Ты чего разлеглась? — спросил он спокойно, без эмоций. — Пол еще не везде блестит. В углу у балкона я видел развод.
Алина сжала руки в кулаки, чувствуя, как по щекам начинают ползти предательские горячие слезы обиды и бессилия.
— Максим, я же беременна! Я устала! Мне тяжело! Можно хоть иногда помогать мне по дому? Я не прошу убрать за тебя всю квартиру, просто немного помочь!
Он тяжело вздохнул, как уставший герой, которого отвлекают от важных дел мелочными проблемами. Он отложил телефон на журнальный столик и поднялся с дивана. Не чтобы обнять ее. Не чтобы помочь. Он встал, чтобы пойти в спальню, демонстративно показывая, что разговор окончен.
— Перестань истерить, Алина. У всех женщин дети рождаются, и ничего. Никто не делал из этого трагедию.
Это было последней каплей. Слезы хлынули ручьем.
— Я не истерю! Я прошу о помощи! Я твоя жена, а не прислуга!
Он резко развернулся на каблуках. Его лицо, прежде спокойное, исказилось гримасой раздражения и злобы. Он сделал шаг к ней, и его тень накрыла ее всю.
— Да? — его голос стал тихим и опасным. — А по-моему, ты как раз в первую очередь моя домработница! А потом уже жена! Или ты забыла условия нашего контракта?
Алина замерла, словно ее окатили ледяной водой. Слово «контракт» прозвучало как удар хлыстом.
— Какого… какого контракта? — прошептала она, с трудом выговаривая слова.
— Того самого! — крикнул он, уже не сдерживаясь. Его голос гремел по идеально чистой квартире, отражаясь от стен. — Который мы заключили, когда поженились! Где черным по белому прописаны твои обязанности по дому! И беременность не отменяет этот контракт, ясно? Ты что, думала, что твой «интересный положение» — это отпуск? Нет, дорогая! Это всего лишь еще один пункт в твоих обязанностях! Пункт о предоставлении мне наследника!
Он выдохнул, удовлетворенный произведенным эффектом. Алина сидела, не шевелясь, с широко открытыми глазами, полными неподдельного ужаса. Слезы на ее щеках высохли.
Максим фыркнул, повернулся и грубо хлопнул дверью в спальню.
Алина осталась одна в гостиной. Тиканье напольных часов, которые она так тщательно сегодня протирала, звучало как отсчет времени ее прежней жизни. Слова мужа висели в воздухе, ядовитые и невыносимые. «Домработница… Контракт… Пункт о наследнике…»
Она медленно поднялась с дивана, ее движения были механическими, будто робота с разряженными батарейками. Она подошла к большому окну и посмотрела на зажигающиеся в городе огни. Где-то там люди любили друг друга, ждали детей, заботились друг о друге.
А здесь, в этой стерильной, роскошной клетке, она была всего лишь домработницей. С срочным контрактом на девять месяцев.
Тиканье часов в гостиной звучало оглушительно громко. Каждый щелчок отзывался в висках Алины, смешиваясь с гулом в ушах. Она стояла у окна, вцепившись пальцами в холодное стекло, и не чувствовала ни холода, ни онемения в кончиках пальц. Внутри была лишь ледяная, оглушающая пустота после слов Максима.
«Домработница… Контракт… Пункт о наследнике…»
Эти слова крутились в голове, складываясь в ужасающую картину, которую она отказывалась видеть все эти месяцы. Годы. Она медленно обернулась и взглядом обвела безупречно чистую гостиную. Каждая блестящая поверхность, каждая идеально сложенная вещь казались ей теперь не доказательством ее трудолюбия, а молчаливыми свидетелями ее глупости. Тюремной камерой, которую она вымыла сама.
Ноги сами понесли ее в спальню. Дверь была приоткрыта. Максим уже лежал в кровати, отвернувшись к стене, его дыхание было ровным — он заснул с чистой совестью хозяина, отчитавшего нерадивую служанку.
Алина прошла мимо, зашла в свою гардеробную — нет, не свою. В гардеробную для ее вещей. На самой верхней полке, в дальнем углу, пылилась картонная коробка с надписью «Личное». Туда она сгребала все, что осталось от ее прошлой, добрачной жизни. Фотографии, дипломы, старые открытки.
Дрожащими руками она сняла коробку. Сверху лежала стопка ее университетских тетрадок по журналистике. Как давно это было… Она отложила их в сторону, и ее пальцы наткнулись на плотную папку с завязками. Она знала, что это. Но за все три года замужества ни разу не открывала.
Сердце бешено колотилось. Она развязала тесемки и вытащила стопку бумаг. Сверху лежал их брачный договор. Его идея тогда, пять лет назад, показалась ей такой романтичной. Молодой, амбициозный юрист Максим, только открывавший свою фирму, с горящими глазами говорил о прозрачности, о порядке, о том, как они будут строить общее будущее, где все четко и ясно. Она, влюбленная до беспамятства, кивала на все. Ей казалось, это так по-взрослому.
Она пробежала глазами пункты о разделе имущества. Все было честно, но с холодной, убийственной расчетливостью. Затем ее взгляд упал на вторую часть документа, озаглавленную «Внутренний распорядок и взаимные обязательства». Максим тогда шутя называл это их «семейной конституцией».
Она начала читать. И с каждой строчкой лед в ее жилах сковывал ее все сильнее.
«Супруга обязуется:
—Поддерживать образцовый порядок в жилом помещении (ежедневная влажная уборка, еженедельная генеральная уборка).
—Обеспечивать своевременное и качественное приготовление пищи (завтрак, обед, ужин) согласно предпочтениям супруга.
—Вести учет хозяйственных расходов и предоставлять еженедельный отчет.
—Следить за своевременной сдачей вещей в химчистку, ремонт обуви и т.д.»
Список занимал две страницы. Мельчайшие, дотошные пункты. Она всегда оправдывала это его «требовательностью к порядку». Но сейчас она читала это не как влюбленная жена, а как посторонний человек. И это читалось как должностная инструкция. Инструкция экономки.
И тогда она увидела его. Пункт 17. Он был сформулирован сухим, казенным языком, который резал глаза.
«Стороны соглашаются приложить усилия для продолжения рода в течение первых трех лет брака. В случае наступления беременности Супруга обязуется соблюдать все предписания врача для благополучного исхода, а также, по возможности, продолжать выполнять взятые на себя обязательства по ведению домашнего хозяйства, если состояние здоровья позволяет это делать. Супруг обязуется нести все финансовые расходы, связанные с беременностью, родами и содержанием ребенка».
«Приложить усилия для продолжения рода». «Благополучный исход». «По возможности… продолжать выполнять обязательства».
Воздух вырвался из ее легких со стоном. Она отшвырнула папку, будто ее ужалила бумага. Листы разлетелись по полу. Она схватилась за живот, за жизнь, которая билась внутри нее, за сына или дочь, которая в ее мире была желанным чудом, а в мире Максима — всего лишь «благополучным исходом». Пунктом контракта.
Ей стало физически плохо. Комната поплыла перед глазами. Она, шатаясь, выбежала из гардеробной, наступила на белый лист их «конституции» и потерла ногой по нему, словно хотела стереть написанное. Она нашла в сумочке телефон. Руки дрожали так, что она дважды промахнулась мимо нужного контакта.
Наконец, она нажала на кнопку вызова. Трубку подняли после первого гудка.
— Алло, Лина? Что-то случилось? — бодрый голос подруги Кати прозвучал как глоток воздуха для тонущего.
Алина не могла вымолвить ни слова. Она лишь судорожно всхлипывала в трубку, пытаясь заглушить рыдания, чтобы не разбудить Максима.
— Лина! Ты меня слышишь? Где ты? Что там? — голос Кати сразу стал серьезным, тревожным.
— Он… он… — Алина с труба выдавила из себя. — Он назвал меня домработницей… Сказал… что у нас контракт…
— Какой контракт? Что ты несешь? Где ты? Дома?
— Да… — выдохнула Алина. — Он спит… А я… я нашла эту папку… Кать, ты не представляешь… Там про ребенка… про меня… все расписано… как для прислуги…
Она говорила обрывочно, бессвязно, и сама слышала, как это звучит безумно.
— Сиди там, не двигайся. Я выезжаю. Через двадцать минут буду. Дверь мне не закрывай.
Щелчок отключения. Алина опустила телефон и медленно сползла по стене на пол, в кучу разбросанных листов их брачного договора. Она сидела среди этих бумаг, словно среди обломков своего счастья, своего брака, своей иллюзии. Она гладила ладонью живот, шепча сквозь слезы:
— Прости меня, малыш… прости… я не знала… я не думала…
Она сидела так, не двигаясь, пока не услышала тихий щелчок входной двери и осторожные шаги в прихожей.
— Лина? — тихо позвала Катя, заглядывая в гостиную.
Увидев подругу, сидящую на полу в слезах среди разбросанных бумаг, она ахнула, бросила сумку и примчалась к ней, опустившись на колени.
— Господи, что тут у вас произошло? Что это? — Катя подняла один из листов, пробежала глазами, потом другой. Ее глаза округлились. Лицо из выражения тревоги медленно перешло в шок, а затем в чистую, неприкрытую ярость.
— Да он вообще рехнулся! — выдохнула она, швыряя лист на пол. — Это что за манифест рабовладельца? «Обязуется продолжать выполнять обязательства»? Да он в своем уме? Ты же на пятом месяце!
— Он сказал… что я домработница по контракту… а ребенок… это просто пункт… — рыдала Алина, уткнувшись лицом в плечо подруги.
Катя обняла ее крепко, по-медвежьи, и несколько минут просто молча сидела, качая ее из стороны в сторону, пока та не стала чуть спокойнее.
— Линочка, милая, да ты очнись! — наконец сказала Катя, отодвинувшись и глядя ей прямо в глаза. — Какой нафиг контракт? Ты кто ему? Рабыня? Крепостная? Ты его жена! Жена! Мать его ребенка! Да этот его «документик» в суде даже пачкой туалетной бумаги не сочтут! Это унижение, понимаешь? Это не брак. Это… это найм обслуживающего персонала с правом сексуального использования!
Грубые слова Кати, прозвучавшие вслух, были как удар по лицу. Но это был удар, который возвращал к реальности. Горькой, уродливой, но реальности.
— Но я же сама подписала это… — слабо прошептала Алина.
— Ты подписала это потому, что была влюблена и верила ему! А он воспользовался этим! Это манипуляция, Лина! Чистой воды! Ты не должна этого терпеть. Ни секунды.
Катя встала, собрала разбросанные листы, сложила их обратно в папку с такой силой, будто хотела порвать их.
— Мы с этим что-то будем делать. Обещаю. Но сейчас ты собери свои самые необходимые вещи и едешь ко мне. Сейчас же.
— К тебе? Но… а что я ему скажу?
— Ничего! — отрезала Катя. — Оставишь ему записку. Напишешь, что уезжаешь к подруге потому, что не хочешь быть домработницей. Пусть посидит один в своем идеальном хлеву. Поехали. Одевайся.
Твердость в голосе подруги заставила Алину повиноваться. Она машинально собрала небольшую сумку, пока Катя писала записку и ставила ее на видное место на идеально чистой кухонной столешнице.
Выйдя на холодный ночной воздух, Алина сделала глубокий вдох. Это был первый за долгое время глоток свободы. Горькой и страшной, но свободы. Она обернулась и посмотрела на освещенные окна своей квартиры. Свой бывшей квартиры. Теперь это был просто красивый, стерильный аквариум, где плавала ее сломанная мечта.
У Кати в маленькой, но уютной однокомнатной квартире пахло кофе и свежей выпечкой. Первые два дня Алина провела в состоянии прострации: она много спала, молча смотрела в окно и машинально гладила живот, словно извиняясь перед ребенком за весь этот хаос. Катя не лезла с расспросами, просто была рядом, готовила еду и включала легкие комедии.
На третий день, за завтраком, Алина наконец заговорила.
— Я, наверное, должна ему позвонить. Он же не знает, где я.
— Знает, — спокойно ответила Катя, откусывая тост. — Я в записке написала, что ты у меня. Мол, остыньте друг к другу. Он перезвонил мне вчера.
Алина чуть не поперхнулась чаем.
— И что? Что он сказал?
— Спросил, не нуждаешься ли ты в чем. Сказал, что деньги на карточке положил. Голос был спокойный, деловой. Как будто проверял, выполнил ли пункт о «финансовом обеспечении». Я сказала, что ты в порядке и тебе нужно время. Он сказал: «Понятно». И все.
Это «понятно» прозвучало в рассказе Кати ледяным комом в груди Алины. Ни тревоги, ни раскаяния, ни желания поговорить. Просто — «понятно». Как отчитался перед клиентом.
— Ясно, — прошептала она.
В этот момент раздался звонок домофона. Катя нахмурилась, подошла к панели.
— Кто там?
— Катя, это Лариса Петровна. Откройте, пожалуйста.
Голос в трубке был ровным, вежливым, но не допускающим возражений. Катя и Алина переглянулись. Катя беззвучно выругалась и нажала кнопку открытия.
— Готовься, — сказала она Алине. — Приехала инквизиция.
Через несколько минут в дверь квартиры постучали — три четких, неторопливых удара. Катя открыла.
На пороге стояла Лариса Петровна. Мать Максима. Она была, как всегда, безупречна: элегантное пальто, аккуратная прическа, дорогая сумка. Ее взгляд быстрым, оценивающим движением скользнул по прихожей Катиной квартиры, будто составляя смету на уборку, и затем упал на Алину, сидевшую за столом.
— Алина, дорогая, — произнесла она, входя без приглашения и снимая перчатки. — Катя, здравствуйте. Максим сказал, что ты здесь. Я не могла не навестить. Как ты? Как малыш?
Она подошла к Алине и легонько, почти не прикасаясь, поцеловала ее в щеку. От нее пахло дорогими духами и холодным уличным воздухом.
— Все в порядке, — сдержанно ответила Алина. — Спасибо, что беспокоитесь.
— Ну, какая же я могу не беспокоиться? — Лариса Петровна села на свободный стул, положив сумку на колени. — Моя невестка, мой будущий внук… в такой стрессовой ситуации. Максим все рассказал. О вашей… маленькой ссоре.
Она произнесла это слово с легкой усмешкой, будто речь шла о капризе ребенка.
— Лариса Петровна, это была не маленькая ссора, — тихо, но твердо начала Алина.
— Ну, конечно, конечно, — свекровь тут же перебила ее, сделав успокаивающий жест рукой. — Он у меня мужчина дела, привык к порядку. Иногда бывает резковат. Но он же золотое сердце, ты сама знаешь. Работает не покладая рук для вас, для семьи. А ты должна создавать ему тыл. Уют. Спокойствие.
Она снова окинула взглядом Катину квартиру, и на ее лице на мгновение промелькнула легкая брезгливость.
— Он очень переживает, что ты здесь, в… в таких условиях. Говорит, перевел тебе денег. Купи себе что-нибудь, развейся. А лучше вернись домой. Там же все твое, родное. И мне спокойнее, когда я знаю, что о тебе заботятся как следует.
Катя, стоявшая у плиты, громко хлопнула дверцей шкафчика. Лариса Петровна вздрогнула и обернулась к ней.
— Извините, Катя, я, кажется, вас отвлекла. Я просто хотела убедиться, что Алине тут комфортно.
— Алине тут нормально, — парировала Катя. — Тишина, покой. Никто не кричит и не называет домработницей.
Лариса Петровна натянуто улыбнулась.
— Ну, это просто слова, сказанные сгоряча. Не стоит придавать им такого значения. Все мы иногда говорим лишнее. — Она снова повернулась к Алине, и ее голос стал сладковато-заботливым. — Алина, милая, я к тебе еще с одной маленькой просьбой. Ты уж не откажи.
Алина почувствовала, как у нее сжалось внутри все. Она знала эту интонацию.
— Какая просьба?
— Да Оксана моя, дуреха, никак не может организоваться. Решила съехать, наконец, от этих своих непутевых сожителей, новую квартиру снимает. Так все в последний момент, как всегда. Завтра переезд, а у нее еще ничего не собрано. Мужиков каких-то наняла, а сама ничего контролировать не может. Я бы сама помогла, да давление скачет. А ты ведь у нас такая хозяйственная, организованная. Помоги ей, а? Приедешь, все разложишь по полочкам, проконтролируешь, чтобы ничего не поломали и не забыли. Ну, я знаю, ты не откажешь.
Алина смотрела на нее в оцепенении. Катя замерла у плиты с открытыми глазами.
— Лариса Петровна, — начала Алина, с трудом подбирая слова. — Вы в курсе, что у меня угроза? Что я только что из больницы? Врач прописал полный покой.
— Ну, какая угроза? — свекровь махнула рукой. — Тебе же лучше, полегчало. А там и не таскать ничего не нужно! Просто постоишь, поруководишь. Смотри не упади, конечно. Оксана будет только рада. А то я за нее боюсь, одна она, бестолковая. Ты же ей как сестра. Ну, что тебе стоит? Максим потом за тобой заедет, заберет тебя прямо оттуда. И помиритесь сразу. Лучший способ ссору забыть — общее дело.
Катя не выдержала. Она резко повернулась.
— Лариса Петровна, вы слышите сами, что говорите? Вы предлагаете женщине на пятом месяце с угрозой выкидыша ехать руководить чьим-то переездом? Это шутка?
Лицо свекрови помрачнело. Она медленно повернулась к Кате.
— Катя, я с благодарностью отношусь к тому, что вы приютили Алину в трудную минуту. Но это наши семейные дела. Я разговариваю со своей невесткой. И я уверена, что Алина сама в состоянии решить, хочет ли она помочь своей семье.
Она снова посмотрела на Алину. Ее взгляд был уже не просящим, а требующим. В нем читалась уверенность, что Алина не посмеет ослушаться.
Алина посмотрела на ее идеальную прическу, на дорогую сумку, на холодные глаза. Она вспомнила слова Максима. Они были одного поля ягоды. Одна система.
И вдруг вся ее обида, боль и унижение нашли выход в одной простой, тихой фразе.
— Нет, Лариса Петровна. Я не поеду. Это опасно для моего ребенка. Попросите Оксану нанять профессионального организатора переезда. Уверена, Максим с радостью оплатит ей эту услугу. В конце концов, он же «золотое сердце», верно?
В квартире повисла гробовая тишина. Лариса Петровна медленно поднялась. Ее лицо стало каменным.
— Я поняла. Хорошо. Передаю твой ответ. — Она надела перчатки, движения ее были резкими. — Катя, всего доброго. Алина… поправляйся.
Она вышла, не оглянувшись. Дверь закрылась за ней с тихим, но окончательным щелчком.
Катя выдохнула.
— Ух ты, Лина… Я чуть не аплодировать начала.
Но Алина уже не слышала. Она снова гладила живот, глядя в одну точку. Она только что сказала «нет» своей свекрови. Впервые за все годы. И этот поступок пугал ее почти так же сильно, как и ссора с Максимом. Она знала — это была не победа. Это было только начало войны.
Тишина, наступившая после ухода Ларисы Петровны, была громче любого скандала. Алина сидела за столом, не в силах сдвинуться с места. Ее руки все еще дрожали. Она сказала «нет». Маленькое, но такое важное слово, которое отозвалось в тихой квартире эхом грядущих перемен.
Катя молча убрала со стола, налила ей свежего чаю.
—Выпей. Ты молодец. Настоящая. Ей давно кто-то должен был это сказать.
Алина взяла чашку, но пить не стала. Внутри все сжалось в тугой, тревожный комок. Она ждала. Ждала звонка от Максима, взрыва гнева, новых обвинений в том, что она оскорбила его мать.
Но телефон молчал.
Прошел час. Два. Алина начала понемногу отпускать. Может быть, Лариса Петровна не стала ничего говорить? Может быть, она все же поняла? Глупая, наивная надежда.
Вечером, когда они с Катей смотрели сериал, на телефон Алины пришло сообщение. Не от Максима. От Оксаны.
«Привет! Мама сказала, что ты не можешь помочь с переездом ((( Очень жаль! Но ты же не против, если я просто заеду к тебе за советом? Я совсем растерялась, не знаю, с чего начать. Можно? Я уже рядом».
Алина показала сообщение Кате. Та скривилась.
—Рядой? Это она что, под окнами дежурит? Не отвечай. Это ловушка.
Но было уже поздно. В домофон снова прозвенели. Настойчиво и долго.
— Господи, да они все тут сборище устроили! — взорвалась Катя, подходя к панели. — Кто?
—Это Оксана! Откройте, пожалуйста, Катя! Я на минуточку!
Голос в трубке звучал жалобно и просительно. Катя, буркнув что-то непечатное, нажала кнопку.
— Лина, ты не обязана с ней говорить. Скажи, что плохо себя чувствуешь, и все.
Но Алина уже чувствовала себя в ловушке. Отказ матери был одним делом. Отказать сестре мужа, которая приехала «за советом» и стояла под дверью — было уже совсем другим. Внутри снова зашевелился старый, въевшийся в подкорку рефлекс — быть удобной, не конфликтовать, помогать семье.
Оксана влетела в квартиру, как ураган. В дорогой, но мятой куртке, с растрепанными волосами и широкой улыбкой, которая не дотягивала до испуганных глаз.
— Линочка, родная! Извини, что так поздно! — Она бросилась обнимать Алину, окутав ее облаком парфюма. — Я вся на нервах! Эти грузчики — просто жуть! Один на меня так смотрит, я боюсь с ними одна оставаться! А у меня там все вещи, ценности!
— Оксана, я же сказала твоей маме… — начала Алина, стараясь освободиться из объятий.
— Я знаю, знаю! Ты нездорова! Я все понимаю! — Оксана отступила на шаг, делая трогательное лицо. — Я не буду тебя напрягать! Просто… просто поедем со мной, а? Ты просто посидишь в машине, я буду знать, что ты рядом, и мне не так страшно. А я быстро, только самое важное погружу! Ну пожааалуйста! Я одна просто не справлюсь психологически!
Она смотрела на Алину умоляюще, как капризный ребенок. Катя, стоявшая в стороне, скрестила руки на груди.
— Оксана, у Алины угроза. Врач прописал постельный режим. Ей нельзя ни нервничать, ни трястись в машине.
— Ну какая угроза! — Оксана махнула рукой, точь-в-точь как ее мать. — Посидит в машине! Это же не работать! Это почти отдых! Лина, ну я же тебя как сестру прошу! Ты же у нас самая добрая! Максим потом тебя заберет, на машине с комфортом довезет! Он уже знает!
Упоминание о том, что Максим «уже знает», стало последней каплей. Значит, они все уже все обсудили и решили за нее. Свекровь, золовка, муж… Они действовали как один механизм, уверенные в ее покорности.
И эта уверенность, это ощущение, что ею просто манипулируют, вызвало внезапную волну гнева. Но гнева тихого, холодного.
— Хорошо, — неожиданно для себя сказала Алина.
Катя взглянула на нее с ужасом.
— Я поеду, — повторила Алина, глядя прямо на Оксану. — Но только чтобы помочь тебе закончить это быстрее. И потом я сразу вернусь сюда. Максиму передай, что его мне не нужно.
Оксана просияла, не вникая в детали.
—Спасибо! Спасибо! Я знала! Ты моя спасительница!
Дорога до новой квартиры Оксаны прошла в молчании. Алина смотрела в окно, чувствуя, как тревога сжимает горло все туже с каждым поворотом. Она нарушала прямой запрет врача. Она поддалась на манипуляции. Но что-то внутри нее просто сломалось, и теперь она двигалась на автопилоте, желая только одного — поскорее отдать этот долг и вернуться в тихую квартирку Кати.
На месте царил хаос. Грузчики, два угрюмых мужчины, действительно, смотрели на Оксану с немым раздражением. Квартира была завалена коробками, половина из которых даже не была запакована.
— Вот видишь! — почти завопила Оксана, хватая Алину за руку. — Я ничего не успеваю! Они уже хотят деньги брать за простой!
— Успокойся, — устало сказала Алина. Ее тошнило от запаха пыли и старой мебели. — Давай быстрее. Что нужно сделать?
— Вот эти коробки с посудой! Их нужно заклеить скотчем! А то они пойдут искать, я им не доверяю! И потом проконтролируй, как они диван будут выносить, а то они его углом об дверь снимут!
Оксана сунула ей в руки рулон упаковочного скотча и умчалась куда-то вглубь квартиры, что-то крича грузчикам.
Алина вздохнула. Она поставила сумку с вещами у стены, отыскала среди хлама стул, села и начала, преодолевая боль в спине, обматывать скотчем первую коробку. Грузчики, видя, что кто-то хоть что-то делает, активизировались и принялись выносить уже готовые вещи.
Прошло минут двадцать. Хаос понемногу начинал обретать черты структуры. Алина уже заклеила несколько коробок, давала указания грузчикам. Оксана то появлялась, то исчезала, вечно что-то ища и на что-то жалуясь.
И вот одна из последних коробок, тяжелая, с книгами, стояла на шатком табурете. Грузчик потянулся за ней.
— Осторожно! — крикнула Алина. — Она тяжелая!
Но было поздно. Грузчик рванул коробку на себя, табурет качнулся, и коробка полетела на пол. Мужик отпрыгнул. Алина, сидевшая рядом, инстинктивно вскочила, чтобы подхватить ее, не дать упасть.
Острая, режущая боль пронзила низ живота и поясницу. Она вскрикнула, схватилась за живот и медленно, как подкошенная, осела на пол.
— Ой, барышня, вы чего? — испуганно пробормотал грузчик.
—Лина! — завопила Оксана, выбегая из комнаты. Увидев Алину на полу, с белым как полотно лицом, она замерла в ужасе. — Что с тобой? Ты упала?
Алина не могла говорить. Она лишь качала головой, сжимая живот руками. Холодный ужас, страшнее любой физической боли, сковал ее. Она чувствовала что-то теплое и липкое, просачивающееся сквозь одежду.
— Мне… плохо… — с трудом прошептала она. — Скорая… немедленно…
Оксана, трясущимися руками, достала телефон. Ее голос дрожал, срывался на визг.
—Скорую! Быстро! Беременная женщине, плохо! Дайте скорее адрес!
Она бросила телефон, упав на колени рядом с Алиной.
—Лина, держись! Все будет хорошо! Это я виновата! Я дура!
Но Алина уже почти не слышала ее. Мир сузился до пятна крови на полу и до все нарастающей, тупой боли внутри. Она думала только об одном. О ребенке. О том маленьком чуде, которое она так отчаянно хотела сохранить. И о том, что она сама, своей покорностью, своей глупой надеждой «не конфликтовать», подписала ему приговор.
Глухой шум в ушах. Крики Оксаны где-то очень далеко. И холод. Ледяной холод отчаяния, заливающий все тело.
Сознание возвращалось к Алине обрывками. Сначала — резкий запах антисептика, въедающийся в ноздри. Потом — приглушенные голоса, металлический скрежет колес каталкой где-то в коридоре. И наконец — тупая, ноющая боль внизу живота, приглушенная действием каких-то препаратов.
Она медленно открыла глаза. Белый потолок. Шторка вокруг койки. Капельница, стоящая рядом, по тонкой трубке которой в ее вену медленно поступала прозрачная жидкость. Она была в больнице.
Память нахлынула волной — коробка, падение, пронзительная боль, кровь, испуганное лицо Оксаны. Ужас сдавил горло. Она инстинктивно потянулась рукой к животу.
— Не двигайся, — тихий, спокойный голос медсестры прозвучал рядом. Женщина в белом халате поправила капельницу. — Все нормально. Угроза есть, но ребенка сохранили. Тебе сейчас нельзя нервничать и двигаться. Лежи.
«Сохранили». Это слово было самым красивым на свете. Слезы облегчения выступили на глазах у Алины. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и снова закрыла глаза, безмерно уставшая.
Она дремала, когда услышала знакомые шаги за ширмой — быстрые, уверенные, деловитые. Ширму отодвинули.
В проеме стоял Максим. Он был в своем обычном деловом костюме, с портфелем в руке, словно зашел в перерыве между важными встречами. Его лицо было не выражало ни паники, ни сострадания — лишь легкую досаду и привычную сдержанность.
— Ну, вот и доехалась, — произнес он без предисловий, поставив портфель на тумбочку. — Я же предупреждал, что нужен покой. Но тебя же не переубедишь. Всегда надо сделать по-своему.
Алина смотрела на него, не веря своим ушам. Ни одного слова поддержки. Ни единого вопроса о том, как она себя чувствует.
— Максим… — хрипло начала она. — Я…
— Оксана все рассказала, — перебил он ее, доставая из портфеля планшет. — Что ты, несмотря на уговоры, решила таскать тяжелые коробки. Очень разумно с твоей стороны. Теперь лежишь здесь. Ты хоть представляешь, во сколько мне обойдется эта твоя «самостоятельность»? Частная палата, дополнительные анализы, врачи… Все это стоит денег, Алина. Немалых.
Он уставился в экран, пролистывая что-то, вероятно, счета или расписание.
— Я… я не таскала… — попыталась она оправдаться, но голос ее был слабым. — Я просто…
— Не важно, что именно ты делала, — он снова прервал ее, не отрывая взгляда от планшета. — Важен результат. Результат — это дополнительные расходы и сорванные дедлайны на работе. Мне пришлось отменить важную встречу из-за этого твоего представления.
Он вздохнул и наконец посмотрел на нее. Его взгляд был холодным и жестким.
— Надеюсь, ты теперь поняла, что врачи и я — мы говорим тебе правильные вещи. Или тебе нужны еще более веские аргументы?
В этот момент за его спиной появилась фигура Ларисы Петровны. Она несла небольшой букетик цветов, но ее лицо было таким же каменным, как у сына.
— Макс, не терзай ее, — сказала она без тени участия в голосе. — Она и так напугана. — Она положила цветы на тумбочку, рядом с портфелем Максима, и повернулась к Алине. — Я же предупреждала, дорогая, что нужно быть осторожнее. Но ты, видимо, решила доказать свою независимость. Ну, вот результат.
Она села на стул у кровати, сложив руки на коленях.
— Но ничего, отлежишься. Главное — ребенок цел, слава богу. А чтобы время зря не терять, я тебе кое-что принесла.
Лариса Петровна открыла свою элегантную сумку и достала оттуда… блокнот и ручку.
— Я составила для тебя новый, облегченный график обязанностей на первое время после выписки. Ты же не будешь все время лежать? Немного двигаться нужно. Так вот, я расписала все по дням. Легкая готовка — супчики, кашки. Небольшая уборка пылесосом, но только на маленькой мощности. Глажка — сидя, не более получаса в день. Посмотри, если есть возражения, обсудим.
Она протянула блокнот Алине. Та смотрела на него, словно на ядовитую змею. Ее руки сжались в кулаки под одеялом. Капельница затрепетала у нее на руке.
Максим, не глядя, одобрительно кивнул.
—Разумно. Мама права. Нужно структурировать процесс восстановления. Чтобы не было переутомления.
Алина перевела взгляд с блокнота на лицо мужа, потом на лицо свекрови. Эти два родных человека, которые должны были быть ее опорой в такой момент, сидели рядом и с холодной, деловой эффективностью обсуждали, как оптимизировать ее труд больной, беременной женщины. У них не было ни капли жалости. Ни капли стыда.
В горле встал ком. Не от слез. От ярости. Горячей, слепой, всепоглощающей ярости.
Она медленно, с трудом подняла свободную от капельницы руку и взяла блокнот. Лариса Петровна удовлетворенно улыбнулась.
— Вот и умничка. Я знала, что ты…
Алина не дала ей договорить. Она собрала все свои силы, всю свою ненависть, и швырнула блокнот через всю палату. Он шлепнулся об белую стену и упал на пол.
— Вон, — прошипела она хриплым, не своим голосом. Глаза ее горели. — Вон отсюда. Обоих. Немедленно.
Максим и Лариса Петровна замерли в ошеломленном молчании. Они смотрели на нее, как на сумасшедшую.
— Ты что это себе позволяешь? — опомнился первым Максим. Его лицо побагровело.
— Я сказала, вон! — крикнула она, и ее голос сорвался на визг. Боль в животе вспыхнула с новой силой, но она уже не чувствовала.— Вы оба… вы больные! Убирайтесь!
В дверь выглянула встревоженная медсестра.
—Что здесь происходит? Больной нужен покой!
— Вот именно! — крикнула Алина, указывая дрожащей рукой на мужа и свекровь. — Эти люди меня добивают! Уберите их! Я не хочу их видеть! Запрещаю им приходить!
Медсестра, суровая женщина лет пятидесяти, нахмурилась и сделала шаг вперед.
—Граждане, вы слышите? Прошу вас покинуть палату. Немедленно. Иначе я вызову охрану.
Максим, багровый от ярости и унижения, схватил свой портфель.
—Это безобразие! Я заплатил за эту палату!
— И теперь ваша жена пользуется своим правом на покой в ней, — холодно парировала медсестра. — Выйдите.
Лариса Петровна, бледная, с поджатыми губами, молча подняла с пола свой блокнот, сунула его в сумку и, не глядя на Алину, вышла. Максим бросил на жену взгляд, полный лютой ненависти, и последовал за матерью.
Медсестра подошла к кровати, поправила одеяло.
—Успокойся, родная. Дыши глубже. Видишь, как тебя раскачали. Ничего, мы их больше не пустим.
Но Алина уже не слышала. Рыдания, тяжелые, надрывные, сотрясали ее тело. Она плакала не от боли. Она плакала от окончательного, бесповоротного крушения всего мира. От осознания того, что в этой войне, которая только началась, пощады ждать неоткуда
Тишина в палате после ухода Максима и Ларисы Петровны была оглушительной. Алина лежала, уставившись в белый потолок, и чувствовала, как внутри нее все замерло. Слезы высохли, оставив после себя лишь холодную, безжизненную пустоту. Казалось, не осталось больше ни сил, ни эмоций. Только ледяное, кристально ясное понимание: назад дороги нет.
Она была одна. Совершенно одна в этой битве, и против нее — целая хорошо отлаженная машина, состоящая из ее мужа и его семьи. Машина, которая пыталась перемолоть ее в порошок.
Медсестра зашла еще раз, проверила капельницу, измерила давление.
—Давление высоковато. Постарайся успокоиться. Я сказала на посту, чтобы их больше не пускали. Отдыхай.
Алина кивнула, не в силах говорить. Когда дверь закрылась, она медленно повернула голову и посмотрела на свой телефон, лежавший на тумбочке. Еще одно унижение от Максима — он положил ей на счет денег, словно оплачивая услугу, и прислал смс: «На лечение. Отчитайся в расходах».
Она взяла телефон. Руки больше не дрожали. Внутри все застыло до твердости камня. Она пролистала контакты и нашла номер Кати. Та подняла трубку после первого же гудка.
— Лина? Как ты? Что врачи? — послышался тут же встревоженный голос.
— Жива. Ребенка сохранили, — голос Алины звучал ровно и глухо, будто из пустоты. — Кать, ты говорила про юриста… У тебя есть контакты? Того самого, который помог твоей сестре?
На другом конце провода на секунду воцарилась тишина, полная изумления.
—Лина… Дай ты сначала оклемаешься… Поговорим завтра…
— Нет, — отрезала Алина. Ее пальцы крепко сжали телефон. — Сейчас. Мне нужен его номер. Прямо сейчас.
— Хорошо… хорошо, — Катя сдалась, почувствовав что-то новое, стальное в голосе подруги. — Держи. Его зовут Артем Сергеевич. Скажешь, что от меня. Он в курсе твоей ситуации в общих чертах. Я ему уже звонила, когда тебя увезли.
Алина записала номер.
—Спасибо.
— Лина, ты уверена? Ты в состоянии?
— Я в состоянии бороться, — тихо, но очень четко сказала Алина и положила трубку.
Она набрала номер. Трубку поднял мужской голос — спокойный, глубокий, профессиональный.
—Алло. Артем Сергеевич слушает.
— Здравствуйте… Меня зовут Алина. Я вам звоню по рекомендации Катерины. Вы… вы в курсе моей ситуации.
— Алина, здравствуйте. Да, Катя мне в общих чертах рассказала. Как вы себя чувствуете? Вы же в больнице?
Его тон был вежливым, но лишенным ложной жалости. Деловым. И это успокаивало.
— В больнице. Угрозу сняли, но нужен покой. А его мне не дают, — ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Мне… мне нужна ваша помощь. Как профессиональная.
— Я вас слушаю, — просто сказал юрист.
И Алина начала рассказывать. Все. С самого начала. Про «домашний устав», про пункт о наследнике, про крик мужа, про визит свекрови, про переезд и больницу. Она говорила ровно, без истерик, называя вещи своими именами. Она чувствовала, как с каждым произнесенным словом лед внутри нее тает, сменяясь не тепло, а на холодную, острую решимость.
Артем Сергеевич слушал молча, не перебивая. Лишь иногда он задавал уточняющие вопросы.
—Этот документ, так называемый «устав», он у вас на руках?
—Вы говорите, он переводил вам деньги с требованием отчета? Сохранили ли вы смс?
—Угрозы в ваш адрес звучали при свидетелях?
— А теперь главный вопрос, Алина, — сказал он, когда она закончила. — Чего вы хотите? Что для вас является конечной целью?
Она ответила не задумываясь, потому что ответ созрел в ней за эти долгие часы одиночества под капельницей.
—Я хочу развода. Я хочу, чтобы мой ребенок был в безопасности. И я хочу, чтобы они от меня отстали. Навсегда.
— Хорошо, — послышался на том конце мягкий щелчок, будто он что-то записал или включил диктофон. — Тогда запомните первое и самое главное: тот документ, который вы подписали, не имеет абсолютно никакой юридической силы. С точки зрения закона, это не более чем частная записка, плод больного воображения вашего супруга. Он не может вас ни к чему, кроме того, к чему вы обязываетесь в рамках действующего Семейного кодекса. А он, поверьте, на вашей стороне.
Алина закрыла глаза. Слова юриста падали на израненную душу, как бальзам.
—Правда?
— Абсолютная правда. Брак — это равноправный союз. Не договор найма. Вы не обязаны отчитываться за хозяйственные расходы, как не обязан он отчитываться перед вами за каждый рубль, заработанный в браке. Все, что нажито совместно, делится пополам. Исключение — имущество, приобретенное до брака или полученное по безвозмездной сделке, например, в дар или по наследству. Ваша квартира в совместной собственности?
— Нет… Он купил ее до брака.
— Жаль, но это не катастрофа. Вы имеете право на эту квартиру до совершеннолетия ребенка, если суд оставит его с вами. А учитывая обстоятельства, шансы на это очень высоки. Кроме того, вы имеете право на алименты — и на себя до трех лет, и на ребенка. Имеете право на компенсацию морального вреда.
Он говорил четко, ясно, разлагая ее хаотичный ужас на понятные, простые пункты.
— Ваша главная задача сейчас — сохранять спокойствие и здоровье. И потихоньку начинать собирать доказательства. Смс, скриншоты переводов с комментариями, аудиозаписи разговоров, если это возможно. Все, что может подтвердить моральное давление и оскорбительное отношение к вам. Свидетели — ваша подруга Катя, медперсонал, который видел их поведение в больнице.
— Они не придут больше сюда, — сказала Алина. — Я их выгнала.
На другом конце провода послышалась легкая улыбка.
—Отлично. Первая победа. Значит, вы способны давать отпор. Это пригодится. Следующий шаг — написать заявление в полицию по факту доведения до стресса, повлекшего угрозу прерывания беременности. Это зафиксирует факт давления официально.
— Я… я готова, — сказала Алина. И впервые за долгое время она почувствовала не страх, а нечто похожее на надежду. Не слепую, а твердую, выстраданную.
— Хорошо. Я подготовлю для вас все необходимые документы. Как только вас выпишут, мы с вами встретимся и все обсудим детально. А пока — отдыхайте. Думайте о ребенке. Вы не одна. Закон на вашей стороне.
Они попрощались. Алина положила телефон на тумбочку и снова уставилась в потолок. Но теперь это был не потолок больничной палаты, а своего рода чертеж. Чертеж ее будущей свободы.
Она положила руку на живот.
—Все будет хорошо, малыш, — прошептала она. — Мама все устроит. Я обещаю.
Впервые ее обещание звучало не как мольба, а как твердая, данная самой себе клятва. Клятва бойца, который нашел, наконец, свое оружие.
Неделя в больнице пролетела в странном промежуточном состоянии. С одной стороны — покой, необходимый для восстановления. С другой — напряженное ожидание. Алина почти не спала. Она продумывала каждый шаг, каждую фразу, мысленно репетируя предстоящий разговор. Юрист Артем Сергеевич прислал ей черновик заявления в полицию и список того, что нужно будет сделать после выписки. Эти документы она перечитывала десятки раз, пока они не отпечатались в памяти.
Катя навещала ее каждый день, принося домашнюю еду и новости из внешнего мира. Максим не звонил. Лишь раз пришло смс: «Когда выписываешься? Нужно решить вопросы по квартире». Холодно, деловито. Как будто писал управляющему склада.
Наконец настал день выписки. Врач дала строгие указания — полный покой, никаких стрессов, никаких физических нагрузок. Катя приехала за ней на такси. Дорога до дома молчаливая. Алина смотрела в окно, и с каждым поворотом, приближавшим ее к тому месту, что она когда-то называла домом, внутри все сильнее сжималось в тугой, холодный узел.
— Ты уверена, что хочешь туда ехать? — тихо спросила Катя. — Можешь остаться у меня. Сколько угодно.
— Нет, — так же тихо ответила Алина. — Мне нужно забрать свои вещи. И мне нужно сказать ему все. В лицо.
Катя лишь кивнула, понимая, что это не просто каприз, а необходимость.
Они подъехали к дому. Алина медленно вышла из машины, чувствуя, как подкашиваются ноги. Но это была не слабость. Это была готовность к бою.
Квартира встретила их гробовой тишиной и… идеальным порядком. Чистота была стерильной, выхолощенной, будто здесь не жили, а проводили экскурсии. На кухонном столе лежала папка с надписью «Отчетность» и лежала ручка. Максим явно ждал ее.
Он вышел из кабинета, услышав звук открывающейся двери. На нем был домашний костюм, в руках — чашка кофе. Его взгляд скользнул по Алине, оценивающе, затем перешел на Катю, и его лицо выразило легкое раздражение.
— Ну, наконец-то. Документы из больницы на столе. Заполни их для страховой. И потом разбери, наконец, бардак на кухне. После твоего отсутствия все пошло вкривь и вкось.
Он повернулся, чтобы уйти обратно в кабинет, как будто только что отдал распоряжение уборщице.
— Максим, — голос Алины прозвучал тихо, но с такой непривычной твердостью, что он замер и медленно обернулся.
— Я не буду ничего заполнять и ничего разбирать.
Он поднял бровь, больше из любопытства, чем из гнева.
—Ты о чем?
— Я говорю, что с сегодняшнего дня мой рабочий день в качестве твоей домработницы окончен. — Она сделала шаг вперед, глядя ему прямо в глаза. — Если тебе нужны мои услуги по ведению домашнего хозяйства дальше, то мы можем обсудить условия моего найма. Официально. С трудовым договором. С оплатой по рыночным ставкам. Восемь часов в день, с перерывом на обед. Сверхурочные — по двойному тарифу, как положено по Трудовому кодексу РФ. И больничные, разумеется, оплачиваются отдельно.
В квартире повисла такая тишина, что было слышно, как за стеной включился лифт. Максим смотрел на нее с абсолютно непроницаемым лицом, медленно осознавая услышанное. Катя застыла у прихожей, стараясь не дышать.
— Ты что, совсем с катушек съехала в той больнице? — наконец произнес он, и в его голосе впервые зазвучало не раздражение, а нечто похожее на изумление.
— Нет. Я просто наконец-то начала говорить с тобой на одном языке. На языке контрактов и обязательств. Ты же его так любишь. — Алина не отводила взгляда. — Ты сам сказал, что я для тебя в первую очередь домработница. Что ж, домработницы имеют право на оплату своего труда. И на уважение. Или ты предлагаешь мне работать бесплатно? Это уже попахивает рабским трудом, знаешь ли. Это уголовно наказуемо. Мой юрист меня просветил.
Слово «юрист» подействовало на него как удар хлыста. Его лицо исказилось.
—Твой кто? Какой еще юрист? О чем ты вообще несешь?
— О том, что тот листок бумаги, который ты назвал нашим «контрактом», не стоит даже бумаги, на которой он напечатан. С точки зрения закона, я твоя жена. Имею равные с тобой права. А не бесплатная прислуга с пожизненным контрактом. Так что выбирай. Или мы начинаем общаться как муж и жена, что маловероятно. Или мы начинаем вести деловые отношения. Но тогда — все по закону. Со всеми вытекающими.
Максим замер. Он видел, что это не истерика. Это был холодный, расчетливый ультиматум. Его взгляд стал опасным, узким.
—Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь? Ты понимаешь, к чему это может привести?
— К чему? К разводу? — Алина улыбнулась, и улыбка ее была ледяной. — Я уже подала заявление. И заявление в полицию о доведении до срыва беременности. Так что да, я прекрасно понимаю, к чему это ведет. И готова идти до конца.
Он отшатнулся, будто ее слова были физическим ударом. Он ждал всего чего угодно — слез, извинений, мольбы вернуться. Но не этого. Не этой холодной, уверенной в себе женщины, смотрящей на него глазами полными не страха, а презрения.
— Ты… ты с ума сошла! — выдохнул он. — Полиция? Развод? Да я тебя…
— Что? — тихо перебила его Алина. — Оставишь без гроша? Как ты обещал? Попробуй. Мой адвокат уже готовит иск. И поверь, у него очень много интересного. В том числе и о твоих неофициальных доходах. Так что давай, Максим. Выбирай. Или ты идешь на свои условия, или на мои. Но игра в одни ворота закончилась.
Она повернулась к Кате, все еще стоявшей как вкопанная.
—Кать, поможешь мне собрать вещи? Я здесь больше оставаться не намерена.
И она прошла мимо мужа, не глядя на него, направляясь в спальню. Она чувствовала его взгляд, впивающийся ей в спину — взгляд полный ярости, ненависти и… страха. Впервые за все время он ее испугался. Испугался той силы, которую сам же в ней и разбудил.
Он не сказал больше ни слова. Он просто стоял посреди идеально чистой гостиной, слушая, как в спальне открываются и закрываются шкафы, и понимал, что его идеальный, выстроенный по пунктам мир дал трещину. И трещина эта была непоправимой.
Сборы заняли не больше получаса. Алина брала только самое необходимое — документы, немного одежды, пару книг. Ее руки не дрожали. Внутри царила та же ледяная ясность, что и в больнице. Она действовала на автомате, не глядя на мужа, все еще застывшего в гостиной. Катя молча помогала ей, ее взгляд то и дело с тревогой и восхищением скользил по подруге.
Максим не двигался. Он стоял, опираясь на косяк дверного проема, и наблюдал. Его лицо было маской, но по едва заметному подергиванию щеки и белизне костяшек на сжатых кулаках было ясно — внутри него бушевал ураган. Он был ошеломлен, унижен и в ярости. Его идеальный механизм дал сбой, и винтик, который он считал самым мелким и покорным, вдруг выскочил и сломал всю конструкцию.
Когда сумки были собраны, Алина прошла на кухню. Она взяла со стола ту самую папку с надписью «Отчетность», вынула оттуда несколько чистых листов и ручку. Затем села и начала писать. Четко, размеренно, без единой помарки.
Катя и Максим смотрели на нее, не понимая, что происходит. Закончив, Алина положила лист на стол рядом с папкой и встала.
— Это что еще? — хрипло спросил Максим, первый нарушив молчание. Его голос звучал глухо, сдавленно.
— Заявление, — спокойно ответила Алина. — О расторжении брака. Твоего адвоката можешь направлять к моему. Все вопросы — к нему. Со мной лично все обсуждения прекращены.
Она взяла свою сумку и двинулась к выходу. Максим резко шагнул вперед, преградив ей дорогу. Он был бледен, его глаза горели.
— Ты думаешь, это так просто? — прошипел он. — Ты думаешь, ты можешь вот так взять и уйти? После всего, что я для тебя сделал? Я тебя содержал! Одевал! Кормил! Я предоставил тебе все! А ты…
— Ты предоставил мне работу без выходных и оплаты, — холодно парировала Алина, глядя ему прямо в глаза. — А теперь эта сотрудница увольняется. Со всеми выплатами, которые положены по закону.
— Я оставлю тебя без гроша! Слышишь? Без гроша! Ребенка ты не увидишь! Я тебя уничтожу!
Его голос сорвался на крик. Слюна брызнула из уголков его рта. В этот момент он был страшен. Но Алина не отступила ни на шаг. Страх куда-то ушел. Осталась только жалость к этому человеку, запертому в своем уродливом мире цифр и пунктов.
— Попробуй, — тихо сказала она. — Только попробуй.
Она сделала шаг вперед, и он невольно отпрянул, уступив дорогу. В этот миг стало ясно, кто кого действительно боится.
Вдруг в квартире раздался резкий звонок домофона. Все вздрогнули. Максим, не отводя от Алины взгляда, шагнул к панели и нажал кнопку.
—Кто?
— Максим? Это мама. Открой.
Голос Ларисы Петровны звучал напряженно. Максим бросил на Алину взгляд, полный ненависти, и нажал кнопку открытия подъездной двери.
Через минуту в квартире появилась свекровь. Она была, как всегда, безупречна, но на сей раз ее лицо выдавало беспокойство. Увидев собранные сумки и Алину с Катей в прихожей, она замерла.
— Что здесь происходит? — спросила она, ее взгляд перебегал с сына на невестку.
— Алина собирается уходить, — сквозь зубы проговорил Максим. — И грозится подать на развод. И в полицию.
Лариса Петровна медленно выдохнула. Она подошла к Алине, и ее выражение лица сменилось на сладковато-сочувствующее.
—Алина, дорогая. Ну что за драма? Конечно, ты устала, перенервничала. Максим тоже был не прав, горячился. Давайте все обсудим спокойно, как взрослые люди. Брось эти сумки. Давай сядем, выпьем чаю…
— Лариса Петровна, — Алина перебила ее ровным, безразличным тоном. — Все уже обсудили. Точнее, я проинформировала вашего сына о своем решении. Наше общение закончено.
Лицо свекрови помрачнело. Маска заботы сползла, обнажив привычное высокомерие.
—Ты понимаешь, на что себя обрекаешь? Одна, с ребенком на руках? Без поддержки семьи? Ты погубишь себя и своего малыша!
— Лучшая поддержка для моего малыша — это оградить его от такой «семьи», — сказала Алина. — А насчет того, что будет… Не ваша забота.
— Как не моя? Это мой внук!
—А это моя жизнь. И мой ребенок. И я сама решу, что для него лучше.
Лариса Петровна взбеленилась. Она повернулась к сыну.
—Максим, да скажи же ей! — Не позволяй ей так с нами разговаривать!
Но Максим молчал. Он смотрел на Алину, и в его глазах, помимо ярости, читалось странное, новое для него чувство — растерянность. Он привык командовать, покупать, контролировать. А тут он столкнулся с чем-то, что нельзя было купить и нельзя было сломить. С собственного достоинством.
Алина посмотрела на них обоих — на разъяренную, беспомощную свекровь и на униженного, яростного мужа. И вдруг ее осенило. Она медленно достала из кармана телефон, нашла в нем диктофон и включила запись. Потом подняла голову и посмотрела прямо на Ларису Петровну.
— Скажите, а вы тоже считаете, что я всего лишь домработница для вашего сына? И что мой ребенок — это просто «пункт контракта»? Вы поддерживаете его мнение?
Ее вопрос прозвучал как вызов. Лариса Петровна, не ожидавшая такого, на секунду опешила, а затем ее прорвало.
— А что ты сама о себе думаешь? — зашипела она, теряя остатки самообладания. — Да он тебя из грязи вытащил! Ты была никем! И стала никем! Дом, еда, одежда — все благодаря ему! А ты вместо благодарности устраиваешь истерики! Да он тебя на помойке найдет, если захочет! Ребенка мы у тебя через суд отберем, будешь знать, как благодетелей оскорблять!
Она выкрикивала эти слова, ее лицо исказилось гримасой злобы. Максим пытался ее остановить, но было поздно.
Алина стояла, держа телефон в руке, и слушала. Слушала, как рушится последний миф. Не было больше никакой семьи. Были хозяин и прислуга. И благодетели.
Когда свекровь закончила, тяжело дыша, Алина молча остановила запись. Затем подняла глаза на Максима.
— Все. Я все! Мой адвокат будет с вами связываться.
Она повернулась, взяла свою сумку, кивнула Кате и вышла в подъезд. Дверь закрылась за ней, оставив в квартире гробовую тишину.
Максим и Лариса Петровна остались стоять посреди безупречно чистой гостиной. Они проиграли. С треском. И они оба это понимали.
Алина шла по улице, держась за руку Кати. Холодный воздух обжигал лицо. Она сделала глубокий вдох. Впервые за долгие годы воздух был свеж и вкусен. Он пах свободой. Тяжелой, горькой, купленной ценой боли и предательства, но свободой.
— Все только начинается, — тихо сказала она, больше самой себе, чем подруге. — Но теперь это моя война. И я ее выиграю.
Она положила руку на живот, где билась новая жизнь.
—Мы ее выиграем.
Эпилог: Тишина после битвы
Прошло два года. Два долгих, наполненных борьбой и бессонными ночами года. Но теперь все было иначе.
Алина стояла на балконе своей, нет, их с сыном квартиры. Не такой роскошной, как пентхаус Максима, но своей. Наполненной светом, уютным беспорядком из разбросанных игрушек и смехом. Ее смехом и заливистым гулением маленького Елисея, который упорно пытался дотянуться до солнечного зайчика на полу.
Суд был тяжелым. Максим и его мать сражались до последнего, пытаясь оспорить все — от алиментов до порядка встреч. Но холодная, железная логика Артема Сергеевича и собранные доказательства — та самая аудиозапись, показания Кати, справки из больницы — сделали свое дело. Максим лишился значительной части своих неофициальных доходов, которые с таким трудом удалось вытащить на свет, и был вынужден согласиться на условия.
Он платил внушительные алименты. Имел право видеться с сыном четыре часа в неделю в присутствии социального работника — условие, которое настояла прописать Алина после очередной попытки Ларисы Петровны настраивать ребенка против «мамы-предательницы». Эти встречи были формальностью, холодными и неловкими. Максим, привыкший покупать и владеть, не знал, что делать с живым, упрямым малышом, который не реагировал на дорогие игрушки, а просто тянулся к маме.
Самым большим достижением Алина считала не деньги, а тишину. Они отстали. Звонки с упреками, внезапные визиты, письма с требованиями — все это осталось в прошлом. Угроза подать встречный иск о клевете и разглашении персональных данных, которую Артем занес, как дамоклов меч, над их головами, подействовала лучше любого заклинания.
Дверь в квартире открылась, и на балкон вышла Катя с двумя кружками чая в руках.
—Опять в облаках витаешь? Лисей уже чуть не уснул в песочнице, а мама про мир забыла.
Алина обернулась и улыбнулась. Улыбка теперь давалась ей легко, без прежней горечи.
—Просто думала. Как все изменилось.
Катя протянула ей кружку, прислонилась к перилам.
—Да уж. Из замученной Золушки в грозную воительницу. Я до сих пор помню его лицо, когда ты им тот ультиматум предъявила. Бесценно.
— Спасибо тебе. Если бы не ты тогда… не знаю, чтобы я делала.
— Да брось. Ты бы сама справилась. Прорулила бы немного дольше, — Катя махнула рукой, но было видно, что ей приятно. — Кстати, как твои курсы? Уже решила, куда в журналистику подаваться?
Алина взглянула на ноутбук, стоявший на столе в комнате. После всех судов и переездов она нашла в себе силы закончить те самые онлайн-курсы, о которых мечтала когда-то давно. Писала статьи, сначала за копейки, потом все серьезнее. Обретала свой голос. Тот самый, который годами затыкали упреками и списками обязанностей.
— Пришел ответ из того интернет-журнала. Берут на испытательный срок. Колонка о социальных контрактах. Материнство, права женщин, все такое.
Катя захлопала в ладоши.
—Ура! Вот это новость! Значит, празднуем сегодня однозначно! Я бегу за тортом!
Из комнаты донесся капризный писк. Елисей, наконец, обнаружил, что мама исчезла.
—Ты беги, а я иду разбираться с нашим главным редактором. У него, кажется, дедлайн настал.
Она зашла в комнату, подхватила на руки теплого, пахнущего детством сына. Он уткнулся ей в шею мокрым носиком и прошептал свое единственное, самое главное слово:
—Мама…
Алина прижала его к себе крепко-крепко. Она смотрела в его ясные, доверчивые глаза и не видела в них ни контрактов, ни пунктов, ни условий. Только любовь. Безоговорочную и полную.
За окном шумел город. Где-то там кипела ее прежняя жизнь — с идеальной чистотой, холодными взглядами и тиканьем напольных часов, отсчитывающих чье-то одиночество. Но здесь, в этой небольшой, живой квартире, царила другая жизнь. Ее жизнь. Выстраданная, завоеванная, неидеальная, но настоящая.
Она выиграла свою войну. Не для того, чтобы унизить кого-то. А для того, чтобы однажды услышать это простое слово, сказанное с безграничным доверием. И знать, что она заслужила право его услышать. Не как домработница. Не как исполнительница пунктов. А просто как мама.
