— Ты это серьёзно сейчас? — голос Алексея звучал низко и глухо, но в нём прятался раскалённый прут. — Ты ещё и возмущаешься? После всего?
Лариса не сразу подняла глаза. Она сидела на низком табурете в прихожей, развязывая шнурки, пальцы дрожали. Из-под ног вытекал запах мокрой кожи — дождь начался неожиданно. На коврике стояла сумка с продуктами: хлеб, молоко, какие-то овощи, всё по мелочи. И маленький, почти игрушечный пакетик с книжным логотипом. Он лежал отдельно, как улика, как брошенный вызов.
— Я не понимаю, о чём ты, — сказала Лариса устало. Голос её был не холодный, а какой-то рассеянный, словно она говорила не ему, а самой себе. — Это обычная книга.
— Обычная книга? — Алексей шагнул ближе, и тусклый свет лампы из коридора нарисовал на его лице тёмные тени. — Ты что, меня за идиота держишь? У тебя полка ломится от этих бумажек. Ты их даже не дочитываешь. Ты хоть понимаешь, сколько это стоит?
Он говорил ровно, без крика. У него была другая тактика: не орать, не ломать — давить. Словно надавливать пальцем на синяк — медленно, но невыносимо. Так он делал всегда, и раньше это срабатывало. Но сегодня что-то было не так. Лариса не вскипала, не оправдывалась. Она просто молчала, стягивая мокрые ботинки. И это молчание раздражало его больше, чем любые слова.
— Ты так и будешь молчать? — он уже почти шипел. — Может, сразу скажешь, куда ещё деньги уходят? Или тоже — «не твоё дело»?
Она подняла глаза. Синие, с чуть заметной сеточкой сосудов от усталости. И впервые за долгое время в её взгляде не было ни страха, ни вины. Только какая-то крохотная искра, которую он не узнал.
— Лёша, — сказала она тихо, но твёрдо. — Это мои деньги. Я сама их зарабатываю. Я не собираюсь оправдываться за книгу.
Он хохотнул. Этот звук был короткий, неприятный, как лязг ржавой железки.
— «Твои» деньги… В семье нет «моих» и «твоих», есть общий бюджет. И если ты тратишь его на всякую ерунду, я имею право спросить.
— Общий бюджет? — теперь уже она усмехнулась. — А твоя сестра — это тоже «общий бюджет»?
Тишина, упавшая после её слов, оказалась оглушительной. Алексей, казалось, даже перестал дышать. Его взгляд метнулся к сумке, к маленькому пакетику, к её лицу. И в этот момент на кухне, где тихо тикали часы, будто открылась ещё одна дверь. Дверь, за которой шевельнулись годы — долгая привычка, выстроенный им мир контроля.
Лариса впервые за долгие месяцы почувствовала странное удовольствие. Нечто похожее на сладость — как будто она наконец позволила себе вдохнуть полной грудью.
— Ты… — начал он, но слова не шли. — Ты следила за мной?
— Я ничего не делала. Просто открыла твои переводы, Лёша. Пароль у меня был, я ведь доверяла.
Она сказала «доверяла» с ударением на последнем слоге, и от этого слово стало тяжёлым, как камень.
Он вдруг сел на табурет напротив, уткнулся локтями в колени. Молча. Такого она ещё не видела. Всегда был холодный, уверенный, а тут — как сдулся. Из-под ног его, казалось, вытянули ковёр.
— Ты не понимаешь, — произнёс он наконец, глядя куда-то мимо неё. — Это же Рита. У неё тяжёлая жизнь, мама больная, ей нужно помогать.
— Помогать — не значит содержать, — отрезала Лариса. — И уж точно не за мой счёт.
Он вскинул на неё глаза, тёмные, с красными прожилками.
— Ты что, хочешь, чтобы она сдохла с голоду? Ты хочешь, чтобы я стал братом, который бросил свою сестру?
Она не дрогнула.
— Я хочу, чтобы ты перестал воровать.
Слово «воровать» висело между ними, как электрический провод. Он дёрнулся, будто его ударило током.
— Я… — он поднялся, шагнул к ней, но она встала тоже, не отступая. — Ты не смеешь так со мной говорить. Я муж в этом доме!
Она впервые за долгое время рассмеялась. И смех этот был странный — тихий, глухой, как треск льда.
— Муж… Муж — это опора. А ты — обуза.
В прихожей, за их спинами, зашуршали пакеты, тихо капнула вода с зонта. Лариса вдруг заметила, что её руки дрожат. Но внутри уже было другое — холодное и ясное. Что-то в ней в этот момент перестроилось, как будто сломалась невидимая шестерёнка.
Она прошла мимо него в гостиную, открыла ноутбук. Алексей двинулся следом, но уже не так уверенно. Он понимал, что теряет контроль. Щёлк — один пароль. Щёлк — другой. Он ещё пытался что-то говорить, но слова разваливались на полпути.
И тут, как в плохо поставленной пьесе, зазвонил домофон. Звонок — резкий, как плевок. Оба вздрогнули. Лариса пошла открывать — автоматически, не думая. Алексей стоял в дверях кухни, и в его взгляде мелькнул страх.
— Не открывай, — сказал он хрипло.
Но было поздно. На пороге стояла женщина. Высокая, в ярком пальто, с дешёвой, но кричащей сумкой. Она улыбалась — той улыбкой, которую можно принять за приветствие, а можно — за вызов.
— Я к брату, — сказала она.
Лариса поняла сразу. Это была Рита.
— Я к брату, — повторила женщина на пороге.
Лариса стояла перед ней, словно охранник у сейфа. Из-за спины доносилось неровное дыхание Алексея — тяжёлое, виноватое.
— Проходи, — наконец сказала Лариса. Но интонация была не гостеприимной, а той, какой врач говорит пациенту: «Садитесь, сейчас будет больно».
Рита вошла, будто хозяйка. Каблуки её цокали по линолеуму, и с каждым шагом воздух становился плотнее.
Лицо у неё было типично «городское»: тщательно подкрашенное, но с шелушащимися веками, следы крема, неудачно смешанного с тональным. Волосы — крашеные, с рыжеватым оттенком, корни давно просятся в парикмахерскую. Но глаза… глаза были острые, внимательные, как у человека, привыкшего жить на грани.
— Так это ты, значит, и есть та самая Лариса, — сказала она с улыбкой, в которой слышалась издёвка. — Наслышана.
Лариса кивнула, не протягивая руки.
— Удивительно, — ответила спокойно. — Я вот — нет.
Алексей попытался вмешаться:
— Девочки, давайте спокойно…
Но обе словно не слышали его. Женщины стояли лицом к лицу, две противоположные стихии — тихая, сдержанная Лариса и шумная, яростная Рита.
— Ты, значит, решила, что мой брат тебе что-то должен, — сказала Лариса, разглядывая гостью. — Или ты просто привыкла жить за чужой счёт?
Рита фыркнула, сдвинув сумку на локоть.
— За чужой? Это мой брат, между прочим! У нас семья, мы друг за друга! А ты кто такая, чтобы лезть в наши дела?
— Я — та, кто оплачивает ваши «дела», — сухо заметила Лариса.
Эта реплика повисла в воздухе, как удар пощёчины. Алексей вжался в стену, будто пытаясь стать невидимым.
— Лара, не начинай, — пробормотал он. — Не при ней…
Но было поздно. Рита уже вспыхнула:
— Так вот как ты разговариваешь с братом? Да ты неблагодарная! Он тебе дом, ремонт, всё сделал! А ты — небось ни копейки не вложила!
— Ремонт? — переспросила Лариса и даже усмехнулась. — Да, он делал ремонт. Молотком в стену бил, когда злился. Это тот самый вклад, о котором ты говоришь?
Рита осеклась. На секунду растерялась — будто сбилась с заранее выученного сценария.
— Всё ты переворачиваешь, — пробормотала она. — Сама его довела. Он из-за тебя стал нервным.
— Он из-за тебя стал вором, — тихо сказала Лариса.
И в комнате стало так тихо, что слышно было, как где-то за стеной хрипло кашлянула соседка.
Рита стояла, приоткрыв рот. Потом вдруг — будто в ней прорвало плотину — заорала:
— Это ты его свела с ума! Ты его подавляешь! Он живёт, как под надзором! И теперь ты на меня всё свалила!
Алексей шагнул вперёд, но не успел ничего сказать — Лариса спокойно, не повышая голоса, произнесла:
— Рита, ты не первая, кто пытается жить за счёт других. Но ты — самая наглая.
И вдруг, в этот момент, за дверью снова раздался звонок. Резкий, нервный. Все вздрогнули.
Рита повернулась к двери с раздражением:
— Кто там ещё?
Лариса пошла открывать. На пороге стоял мужчина — невысокий, седой, с папкой под мышкой и сумкой на плече. Вежливый, чисто одетый, пахнущий аптекой и дождём.
— Простите, — сказал он. — Я ваш сосед снизу. Меня зовут Семён Петрович. У вас, кажется, течёт с ванной. У меня потолок мокрый.
Ситуация была настолько абсурдной, что все трое уставились на него молча.
— Проходите, Семён Петрович, — первой пришла в себя Лариса. — Сейчас посмотрим.
Он прошёл, осторожно переступая через обувь. Когда вошёл в ванную, оттуда послышалось журчание воды — действительно, где-то капало. Алексей побледнел.
— Господи, ещё этого не хватало, — пробормотал он.
Семён Петрович вернулся через минуту, покашливая.
— Там, видимо, сифон. Надо перекрыть воду и поменять прокладку. Я могу помочь, если что.
Лариса поблагодарила, а он, уже собираясь уходить, вдруг задержался и посмотрел на неё внимательно.
— Извините, — сказал негромко, — но вам, кажется, плохо. Вы бледная.
Лариса хотела ответить, что всё в порядке, но в этот момент действительно почувствовала, как подкашиваются ноги. Не от слабости — от усталости, накопившейся за эти дни, за эти годы.
— Всё хорошо, Семён Петрович. Спасибо, — сказала она, и тот, слегка поклонившись, вышел.
Когда дверь за ним закрылась, Рита тут же заговорила — теперь уже шипя, как кот:
— Вот и свидетели подтянулись, да? Чтобы потом на меня всё списать!
Лариса устало посмотрела на неё.
— Рита, уходи. Тебе здесь нечего делать.
— Я не уйду, пока он не даст мне денег! — выкрикнула та, показывая на брата. — Ты не имеешь права лишать меня поддержки!
Алексей стоял посреди комнаты, опустив голову. На его лице застыло выражение человека, который не понимает, как всё это вообще произошло. Он попытался что-то сказать, но Рита перебила:
— Скажи ей, Лёша! Это и твоя квартира!
— Рита, — тихо произнёс он. — Замолчи.
Она вскинула голову, не веря своим ушам.
— Что?
— Замолчи, — повторил он, теперь уже громче. — И уйди.
На мгновение воцарилась тишина. А потом Рита рассмеялась. Смех был хриплый, истеричный.
— Да ты с ума сошёл! Она тебе мозги промыла! Лёшенька, ты всегда был тряпкой, но чтоб настолько — не думала!
Она схватила со стола чашку и швырнула в стену. Керамика разлетелась, брызнув осколками.
Лариса не пошевелилась. Она просто стояла, глядя на то, как по обоям скатываются капли чая.
— Убирайся, — произнесла она спокойно. — Или я вызову полицию.
Рита поняла, что проиграла.
— Вы оба больные, — прошипела она и, гремя каблуками, вылетела за дверь.
Когда она ушла, Лариса села на стул, положила руки на колени. Молчала.
Алексей стоял у окна, не решаясь обернуться.
— Лара, — начал он, но она подняла ладонь, останавливая.
— Не надо. Ни слов, ни объяснений. Просто не надо.
Он подошёл ближе, осторожно положил руку ей на плечо. И вдруг — неожиданно для самого себя — заплакал. Беззвучно, как мальчик, уткнувшись ей в спину.
Она не оттолкнула, но и не обернулась.
— Поздно, — сказала она. — Всё уже кончилось.
Они сидели так долго — он, с опущенной головой, она — с сухими глазами, потому что слёзы закончились много лет назад.
За окном стемнело. На улице лаяла собака, и где-то вдалеке играла музыка.
Лариса поднялась, выключила свет.
— Спать будешь на диване, — сказала она. — Завтра подумаем, что дальше.
И ушла в спальню, не оборачиваясь.
Алексей остался один в полутёмной комнате. В груди у него стояла пустота, похожая на провал. Он понимал, что Рита не простит, Лариса — не вернёт доверие, а он сам — не знает, кто он теперь.
Телефон в кармане завибрировал. Сообщение:
«Ты за всё ответишь, подкаблучник. Я тебя не прощу».
Он положил телефон на стол и долго смотрел на экран, пока тот не погас.
Потом медленно подошёл к окну, распахнул его настежь. Ночной воздух пах мокрым асфальтом и чужими ужинами.
Снизу, во дворе, проходил Семён Петрович — тот самый сосед. Он поднял голову, заметил его и кивнул.
— Всё будет хорошо, — крикнул он снизу. — Главное — не молчите.
Алексей закрыл окно и сел обратно.
Эти слова — простые, почти глупые — почему-то застряли в голове.
«Не молчите».
Он понимал, что завтра всё изменится. Что-то внутри уже сдвинулось — медленно, но необратимо.
Но пока — он просто сидел.
Слушал, как в другой комнате шуршит Лариса, и думал, что впервые за много лет он боится не её.
Он боится самого себя.
Лариса проснулась от тишины. Таких утр не бывает — без звуков, без запахов, без присутствия жизни. Сначала подумала, что проспала, но часы показывали семь утра. На кухне — ни шороха.
Она встала, босиком прошла по холодному полу. Алексей спал на диване, но спал как-то странно — не дыша, не двигаясь.
Лариса замерла. Потом подошла ближе — тихо, словно боялась разбудить.
На столе — пустая кружка, рядом — блистер таблеток, наполовину пустой.
Она тронула его за плечо.
— Лёша?
Никакого ответа.
Сердце ударило больно. Она позвала громче:
— Лёша!
Он открыл глаза. Просто открыл — и посмотрел. Долго, без выражения.
— Ты не ушла, — прошептал он.
— Куда я должна была уйти? — спросила она, чувствуя, как подступает слеза.
Он отвёл взгляд.
— Вчера я думал — если всё кончено, то, может, и мне пора. Но не смог. Даже на это сил нет.
Она села рядом.
— А я не смогла бы простить, если бы ты смог.
Долго сидели молча. За окном кричали воробьи, солнце медленно вползало по подоконнику.
Лариса тихо сказала:
— Мы оба виноваты. Я — что позволила тебе стать чужим. Ты — что выбрал слабость.
Он усмехнулся, с трудом.
— Красиво сказала. Как всегда.
— А иначе я не умею, — ответила она, и в голосе её прозвучала усталость, почти материнская.
Потом она поднялась и включила чайник. Вода зашипела — живой звук, возвращающий мир.
— Надо починить кран, — сказала она. — И соседу вниз отнести извинения.
Он кивнул.
— И Рите позвонить.
Она посмотрела на него внимательно.
— Зачем?
— Сказать, что я не дам ей ни копейки, — спокойно ответил он. — Ни одной.
Лариса кивнула. Впервые за много лет она почувствовала — он действительно сказал это сам, не под диктовку, не в угоду. Сам.
Она подошла, положила ладонь ему на щеку.
— Вот теперь ты мой брат, — сказала тихо. — А не её игрушка.
Он закрыл глаза и просто дышал.
Днём пришёл Семён Петрович — проверить, починили ли трубу.
Он принёс пирог в стеклянной форме, сказал:
— У меня лишний получился. Вы ведь вдвоём теперь, верно?
Лариса поблагодарила. Алексей улыбнулся впервые за долгое время.
Сосед ушёл, оставив после себя запах корицы и яблок.
— Странно, — сказал Алексей. — Раньше всё казалось таким сложным.
— А теперь?
— Теперь просто жить хочется.
Лариса наливала чай и подумала: может, это и есть то, что зовут прощением — не словами, а тишиной после шторма.
Она посмотрела в окно: снег медленно летел, закрашивая следы на асфальте.
И вдруг поняла, что бояться больше нечего.
Ни Риты, ни одиночества, ни завтрашнего дня.
Только жить.
Просто жить.
