Наталья тащила сумку по перрону и чувствовала, как ноет спина. Месяц на даче с трёхлетним Артёмкой — это не отдых, это каторга. Внук носился как угорелый с утра до ночи, спать не укладывался, ел через раз. Но дочка попросила — мол, мам, мне на работе аврал, посиди с ребёнком на свежем воздухе.
Наталья согласилась. Как всегда.
— Баба, а мы домой к тебе едем? — Артёмка дёргал её за руку.
— Домой, солнышко.
Электричка тряслась, за окном мелькали серые панельки окраин. Наталья смотрела на своё отражение в грязном стекле — уставшее лицо, седые пряди, мешки под глазами. Сорок девять, а выглядит на все шестьдесят.
Месяц без Виктора она, честно говоря, даже не скучала. Последние годы они только и делали, что ругались. Он придирался ко всему — то ужин не такой, то она слишком громко телевизор включает, то деньги тратит непонятно на что. Раньше хоть держался, а сейчас вообще распустился.
Наталья вздохнула. Ладно, сейчас приедет, разберёт вещи, Артёмку дочке отдаст — и можно будет хоть выспаться нормально.
От метро до дома минут пятнадцать пешком. Артёмка устал, канючил — неси меня. Наталья взяла его на руки, сумку на плечо закинула. Тяжесть такая, что колени подкашивались.
Зашла в подъезд, поднялась на четвертый этаж. Их квартира — сорок два. Дверь знакомая, железная, с царапиной внизу, где Виктор год назад холодильник заносил и зацепил.
Наталья поставила Артёмку на пол, достала ключи. Сунула в замок.
Не поворачивается.
Попробовала ещё раз. Ключ не входит до конца, скрежещет, но не проворачивается.
— Что за ерунда…
Артёмка дёрнул её за юбку:
— Баба, ну открывай!
Наталья вытащила ключ, посмотрела на него, потом на замок. Замок другой. Точно другой — новый, блестящий, а был старый, потёртый.
Внутри кинуло в жар.
Она достала телефон, набрала Виктора. Гудки. Долгие.
— Алло, — голос мужа раздражённый.
— Витя, я у двери стою. Замок не открывается.
— И что?
— Как и что? Замок поменял, что ли?
Пауза. Наталья слышала, как он дышит.
— Ну да, поменяли.
У неё перехватило дыхание:
— Как поменяли?! Зачем?!
— Наташа, слушай. Мы тут с Людкой посоветовались…
— С Людкой?! — Наталья почувствовала, как внутри всё закипает. — Твоя сестра какое отношение имеет к нашей квартире?!
— К нашей? — Виктор усмехнулся. — Это квартира родительская. Наша с Людкой. Мы тут росли, это наше детство.
— Витя, я двадцать семь лет здесь живу!
— Ну и что? Прописана — и прописана. А квартира моя. И Людка тоже имеет право. Она родная сестра, между прочим.
Наталья прислонилась к стене, ноги подкосились.
— То есть ты меня не впустишь?
— Наташ, ну чего ты? Поживи пока на даче. Там же хорошо, свежий воздух. А мы тут с Людкой пока разберёмся. Потом поговорим.
— Разберётесь с чем?!
— Ну, с квартирой. Может, продадим, может, обменяем. В общем, нам надо подумать.
Наталья не верила своим ушам:
— Витя, ты о чём вообще?! Это мой дом! Я жена твоя! Я тут двадцать семь лет прожила! Ремонт делала, обои клеила, полы мыла! Мы тут дочь нашу вырастили!
— Ну делала и делала. Это не значит, что квартира твоя. Она на мне оформлена, родители мне оставили.
В трубке послышался женский голос:
— Витёк, ну чего ты с ней разговариваешь? Скажи — всё, до свидания.
Людка. Наталья узнала голос золовки.
— Людка?! — заорала она в трубку. — Ты там?!
— Ну я, — голос Людки наглый, довольный. — А что такого?
— Какое ты имеешь право меня из дома выгонять?!
— Наташенька, дорогая, — Людка говорила сладко, но с ядом. — Это не твой дом. Это дом наших родителей. Мой и Витин. А ты тут просто прописана. Так, времянка.
— Времянка?! Двадцать семь лет!
— Ну и что? Всё равно времянка. Мы с братом тут родились, тут выросли. А ты кто? Пользовалась нашим добром, а теперь пора и честь знать.
Наталья почувствовала, как слёзы подступают к горлу.
— Людка, ты гадина…
— Ой, какие мы грубые, — захихикала Людка. — Витёк, слышишь? Она меня обозвает. Вот видишь, какая она на самом деле.
Виктор забрал трубку:
— Всё, Наташ. Хватит. Поезжай на дачу. Там вещи твои, живи пока. Потом решим, что делать.
— Витя, у меня внук! Ему три года! Куда я с ним поеду?!
— Ну не знаю. Не мои проблемы. Это внук твоей дочки, а не мой.
— Это твоя дочь тоже!
— Ну и что? Она взрослая, пусть сама разбирается. А ты нас достала. Всё, до связи.
И отключился.
Наталья стояла с телефоном в руке и не могла поверить. Артёмка дёрнул её за юбку:
— Баба, ну открывай дверь! Я хочу домой!
Она опустилась на корточки, обняла внука. Слёзы текли сами, не остановить.
— Сейчас, солнышко, сейчас…
Дверь напротив приоткрылась. Вышла соседка, тётя Лена — старушка лет семидесяти, вечно в халате и тапках.
— Наташенька, что случилось?
Наталья подняла заплаканное лицо:
— Замок поменяли. Муж с сестрой. Не пускают.
Тётя Лена ахнула:
— Как не пускают?! Ты ж тут прописана!
— Говорят, квартира его, а я тут никто.
— Господи… — старушка покачала головой. — Людка приезжала недели три назад. Говорила, на пару дней. А потом осталась. Я видела. Вот и что-то затевают.
Наталья вытерла слёзы:
— Три недели назад?
— Ну да. Ты ж только уехала, она сразу приехала. С чемоданом. Говорит, ностальгия мол, детство вспомнить. А сама осела.
Наталья встала. Внутри всё горело.
Значит, так. Людка специально дождалась, пока она уедет. Приехала под предлогом ностальгии — мол, это их квартира, тут детство прошло. А сама начала брата обрабатывать. Настраивать против жены. Убеждать, что Наталья тут чужая уже давно.
И получилось же.
— Баба, я хочу пи-пи, — захныкал Артёмка.
Наталья взяла его за руку:
— Сейчас, солнышко.
Тётя Лена посторонилась:
— Иди ко мне. И чай попьёте.
— Спасибо.
Зашли в квартиру соседки. Тётя Лена отвела Артёмку в туалет, а Наталья села на кухне, уставившись в стену.
Двадцать семь лет. Она прожила в этой квартире двадцать семь лет. Вышла замуж в двадцать два, сразу переехала к Виктору. Его родители ещё были живы тогда — приняли хорошо, тепло. Свекровь даже говорила — ты как дочка нам.
Потом родители умерли. Квартиру Виктору оставили — он единственный сын, Людка к тому времени замужем была, своё жильё имела.
Наталья делала ремонт, обои клеила, мебель покупала. Дочку растила. Виктор работал, деньги приносил, но по дому ни пальцем не пошевелил. Всё она.
И вот теперь — времянка. Пришлая. Пользовалась чужим.
Тётя Лена вернулась с Артёмкой, поставила чай:
— Наташ, ты в полицию звони. Это ж самоуправство.
— А толку?
— Ну как толку? Ты прописана! Они не имеют права тебя не пускать!
Наталья достала телефон, набрала. Объяснила ситуацию. Дежурный сказал — ждите, наряд выедет.
Через полчаса пришли двое — мужик и женщина, оба молодые.
Наталья рассказала всё. Показала дверь, замок, ключи, которые не подходят.
— Позвоните мужу, — сказал мужик-полицейский.
Наталья позвонила. Виктор взял трубку:
— Чего ещё?
— Витя, тут полиция. Открывай дверь.
Пауза. Потом:
— Какая полиция?
— Я вызвала. Ты обязан меня впустить, я прописана.
— Ничего я не обязан. Квартира моя.
Полицейский взял трубку:
— Здравствуйте, это полиция. Ваша супруга прописана по данному адресу. Вы обязаны обеспечить ей доступ в жилое помещение.
Виктор на том конце буркнул что-то невнятное. Полицейский слушал, потом протянул трубку Наталье:
— Говорит, что у него право собственности, и он никого не обязан пускать.
— И что теперь?
Полицейский вздохнул:
— Вопрос собственности решается в суде. Мы можем зафиксировать факт смены замков и отказ в доступе, но принудительно дверь вскрывать не имеем права.
— То есть они могут меня просто не пустить?
— К сожалению, да. До решения суда. Вы можете подать иск о вселении, если вы зарегистрированы по данному адресу. Суд обяжет мужа обеспечить вам доступ.
— А сейчас?
— Сейчас вам нужно искать временное жильё.
Наталья смотрела на полицейского и не верила. Значит, так просто можно? Взял, поменял замок — и всё, живи где хочешь?
Полицейская женщина мягко сказала:
— Я понимаю, тяжело. Но закон такой. Если собственник не пускает, только суд может заставить.
— А сколько суд длится?
— Месяца два-три минимум.
Наталья кивнула. Полицейские ушли, пообещав составить протокол.
Тётя Лена смотрела с сочувствием:
— Наташ, оставайся у меня на ночь. Утром решишь, что делать.
— Спасибо. Но мне на дачу придётся. Больше некуда.
Артёмка спал на диване, свернувшись калачиком. Наталья смотрела на него и чувствовала, как внутри всё рвётся.
Она позвонила дочке. Рассказала.
Дочка орала в трубку минут десять — про отца, про золовку, про то, что она завтра же приедет и дверь вышибет. Наталья успокаивала.
— Маш, не надо. Я к юристу схожу. Разберёмся.
— Мам, ты понимаешь, что он тебя просто выгнал?! На улицу! С ребёнком моим!
— Понимаю.
— Я завтра приеду. Артёмку заберу. А ты иди к адвокату. Нормальному. Я деньги дам.
— Хорошо.
Легла спать на раскладушке у тёти Лены. Артёмка сопел рядом. Наталья смотрела в потолок и не могла уснуть.
Двадцать семь лет. Она отдала этой семье двадцать семь лет. Родила дочку. Тянула дом. Терпела Викторовы придирки, его вечное недовольство. Думала — ну, такой характер, бывает.
А он просто ждал момента.
И Людка подтолкнула. Приехала с этой своей ностальгией — мол, детство, родительская квартира. Начала нашёптывать: она тут никто, пользуется нашим, пора избавляться.
И Виктор согласился. Легко так, буднично. Поменял замок, и всё.
Наталья закрыла глаза. Слёзы текли по вискам, мочили подушку.
Утром отвела Артёмку дочке. Маша встретила с красными глазами — видно, тоже не спала.
— Мам, я с тобой пойду к адвокату.
— Не надо. Я сама.
Нашла юридическую контору недалеко от дома. Адвокат — женщина лет сорока, строгая, в очках.
Наталья рассказала. Адвокат слушала, кивала.
— Понятно. Вы прописаны с какого года?
— С девяносто седьмого.
— Хорошо. Это ваша защита. Даже если квартира в собственности мужа, вы имеете право проживания. Смена замков без вашего согласия — самоуправство. Можем подать иск о вселении и об обязании обеспечить доступ в жилое помещение.
— И что будет?
— Суд обяжет мужа вернуть вам доступ. Также можно требовать компенсацию морального вреда и расходов на временное жильё.
— А сколько это займёт?
— Месяца два-три. Может, больше, если будут затягивать.
Наталья кивнула. Подписала договор, оставила задаток.
Вышла на улицу. Солнце светило ярко, люди спешили по своим делам. Наталья стояла и смотрела на всё это отстранённо.
Два-три месяца. Она может вернуть доступ в квартиру. Юридически.
Но что толку?
Дом, в который её не пускают. Муж, который назвал её времянкой. Золовка, которая торжествует.
Наталья достала телефон, набрала Виктора. Тот взял трубку:
— Ну чего?
— Я подала в суд. Через два месяца тебя обяжут меня впустить.
— Ну и пусть обязывают. Потом разведёмся, и всё.
— Развод — это раздел имущества.
— Какое имущество? Квартира моя, родительская. Тебе ничего не положено.
— Положено. Я двадцать семь лет в браке. Совместно нажитое делится.
Виктор хмыкнул:
— Ну попробуй докажи. У меня адвокат хороший будет.
— У меня тоже.
Отключилась.
Села на лавочку. Смотрела на проезжающие машины.
Двадцать семь лет она прожила с этим человеком. Родила ему дочь. Делала из этой квартиры дом. А он выгнал её, как собаку.
И самое страшное — она больше не хотела туда возвращаться.
Даже если суд заставит их открыть дверь, она не сможет там жить. Не с этими людьми. Не в этой атмосфере.
Квартира перестала быть домом в ту секунду, когда ключ не повернулся в замке.
Месяц она прожила на даче. Одна. Дочка приезжала на выходные, привозила продукты. Наталья копала грядки, варила варенье, смотрела на закаты.
Суд назначили на конец августа.
Виктор пришёл с адвокатом. Людка тоже приперлась — сидела, скрестив руки, с довольной миной.
Судья выслушала обе стороны. Адвокат Виктора доказывал, что квартира — его единоличная собственность, полученная по наследству.
Адвокат Натальи парировала: прописка с девяносто седьмого года, брак официальный, право проживания.
Судья вынесла решение: обязать Петрова В.И. обеспечить Петровой Н.А. доступ в жилое помещение и выплатить компенсацию за причинённый моральный вред в размере пятидесяти тысяч рублей.
Виктор вышел из зала мрачный. Людка шипела что-то про несправедливость.
Наталья молчала.
Адвокат пожала ей руку:
— Поздравляю. Можете въезжать.
— Спасибо.
Но она не поехала въезжать.
Села в электричку, вернулась на дачу.
Вечером позвонила дочке:
— Маш, я подаю на развод.
— Мам, наконец-то.
— Квартиру пусть себе оставят. Мне она не нужна.
— Мам, ты имеешь право на долю!
— Не хочу. Пусть давятся.
— Но куда ты?
— Пока на даче. Потом что-нибудь придумаю.
Маша вздохнула:
— Мам, ты можешь ко мне переехать. У меня однушка, но втиснемся.
— Спасибо, солнышко. Посмотрим.
Наталья положила трубку. Вышла на крыльцо. Сидела, смотрела на звёзды.
Двадцать семь лет она отдала семье.
Но теперь она свободна.
И пусть эта свобода пока страшная и непонятная — она всё равно лучше, чем жизнь с людьми, которые её предали.
