Леонид швырнул ключи так, что они со звоном покатились под диван. Четырехлетняя Соня вжалась в мамину ногу, двухлетний Артем надрывно плакал — температура третий день под сорок.
— Все! Надоело! — Леонид развернулся к жене. — Устал от этого дурдома!
Ева молча вытирала сыну нос. Привычно, автоматически — как тысячу раз до этого.
— Дома жрать нечего, дети орут, ты в своих больных псах по уши. Сегодня ночую у матери, а ты убирайся с детьми из моей квартиры!
Соня всхлипнула. Ева медленно подняла голову, посмотрела на мужа так, как смотрела на агрессивных собак в клинике — оценивающе, без страха.
— Хорошо.
Леонид замер. Он готовился к слезам, мольбам, истерике. К чему угодно, но не к этому ледяному спокойствию.
— Что — хорошо?
— Забирай детей и воспитывай сам. Квартира твоя — дети твои.
— Ты что, издеваешься? Ты же мать!
— Мать, которая вам всем надоела. — Ева качала плачущего Артема. — Значит, пусть папа покажет класс.
— Но дети…
— Дети остаются с тобой. Я съезжаю завтра утром.
Светлана Викторовна встретила сына с торжествующей улыбкой.
— Сыночек! Наконец-то! Я же говорила — эта татуированная особа тебе не пара.
— Мам, она детей мне оставила! Представляешь наглость?
Улыбка с материнского лица сползла.
— То есть как — оставила?
— Сказала: твоя квартира — твои дети. И точка.
— Леонид. — Голос матери стал серьезным. — А ты понимаешь, что Артем болен? Что завтра тебе на работу?
— Понимаю! И что? Ты же сама твердила — она никчемная мать. Вот я и докажу обратное.
Антон Павлович выглянул из-за газеты, покачал головой и снова спрятался. А Светлана Викторовна задумчиво сняла фартук.
Утром мать собралась как на битву.
— Поеду к твоей Еве. Может, она еще одумается.
— Не нужно, мам. Пусть катится. Справлюсь и без нее.
Светлана Викторовна вернулась через два часа с каменным лицом.
— Ну что? Размыла сопли?
— Поговорили. — Мать вешала пальто с подчеркнутой аккуратностью. — Ты прав, Леня. Она действительно никудышная жена и мать.
— Вот видишь!
— Поэтому дети остаются с отцом. С тобой.
Леонид кивнул, не сразу врубившись.
— То есть… как это?
— А так. Ева у меня дома отдыхает от семейной жизни. А детей я сейчас отвезу к папе. Домой.
— Постой, какое «отдыхает»?
— Леня, ты же хотел показать, как правильно детей растить? — Мать застегивала пуговицы. — Ну и покажи.
Дома пахло лекарствами и немытыми тарелками. Артем лежал красный как рак, Соня сидела рядом с заплаканными глазами.
— Папа! — девочка повисла на шее. — Мама где? Почему не приходит?
— Мама… отдыхает. У бабушки.
— А когда вернется?
— Не знаю.
На столе армией выстроились пузырьки с лекарствами. Когда давать, сколько капель — инструкции расплывались мелким шрифтом. Телефон матери молчал. Еве звонить язык не поворачивался.
К вечеру Артем орал так, что соседка снизу долбила шваброй в потолок. Соня требовала есть, но в холодильнике нашлись только консервы и замороженные котлеты. Газ на плите не зажигался — закончился.
— Папа, а мама когда придет? — спросила дочка, когда он укладывал ее спать в одиннадцатом часу.
— Не придет. Мы теперь сами.
Соня заплакала. Тихо, безнадежно. И у Леонида в груди что-то сжалось.
К концу недели Леонид превратился в зомби. На работе коллеги косились — звонки домой каждые полчаса, красные глаза, мятая одежда.
— Мам, помоги, — молил он в трубку. — Не сплю пять дней. Артем ночами плачет, Соня истерит…
— А что я могу? — голос Светланы Викторовны был подчеркнуто равнодушным. — Сам хотел детей воспитывать.
— Но я работаю! Кто с ними днем сидит?
— А что делала Ева? Тоже работала, тоже справлялась.
— Мам!
Гудки. Леонид смотрел на телефон и впервые подумал о жене без злости.
В выходные мать забрала детей «на часок» и пропала до вечера. Вернула их чужими — вежливыми и молчаливыми.
— Где были?
— Развлекались. А ты отдыхал.
— Почему не можешь их на выходные брать совсем?
— Леня, у меня тоже жизнь есть. Не собираюсь в няньки нанимать.
В понедельник он сорвался.
— Мать, где Ева?
— У меня. Отдыхает.
— Детей не спрашивает?
Светлана Викторовна посмотрела на сына колючим взглядом.
— А зачем? Ты же сам справляешься.
— Но она мать! Как можно не волноваться?
— А ты когда детей надоевшими назвал — волновался?
Леонид замолчал. Мать подошла вплотную.
— Знаешь что, сынок? Твоя Ева каждый божий день сюда приезжает. Пока ты работаешь. Детей кормит, лечит, с ними играет. Уезжает за час до твоего прихода.
Пол ушел из-под ног.
— Что?
— А ты думал, кто завтрак готовит? Кто Артему лекарства по часам дает? Кто Соне косички заплетает?
— Каждый день?
— Каждый. И плачет каждый день, когда уходит. Но ты же решил справляться сам.
Леонид добрался домой как лунатик. В квартире детские игрушки лежали аккуратными кучками — не так, как он их разбрасывал утром. На столе стоял термос с супом и записка детским почерком Сони: «Папа, мама приходила. Артему лучше.»
Он рухнул на диван и закрыл лицо руками.
Ева сидела на кухне у свекрови и резала яблоки. Руки двигались сами — пять лет одни и те же движения.
— Хватит мучить его, — сказала Светлана Викторовна. — И себя заодно.
— Дети страдают.
— Дети понимают, кто их любит. А сын получает то, что заслужил.
— Он не справляется…
— Зато теперь знает, каково тебе было.
Звонок. На пороге стоял Леонид — серый, осунувшийся, в грязной рубашке.
— Можно войти?
Свекровь молча ушла в комнату.
— Прости меня.
Ева не подняла головы от яблок.
— За что?
— За все. За то, что назвал детей обузой. За то, что не замечал, как ты устаешь. За то, что…
— Леонид. — Она отложила нож. — Ты понял что-нибудь за эту неделю?
— Понял, что я идиот.
— Еще что?
— Что быть родителем — это каждую секунду. Не только деньги принести.
— И?
— И что ты святая. А я эгоист.
Ева встала, подошла к окну.
— Хочешь, чтобы я вернулась?
— Хочу. Но…
— Но что?
— Не знаю, как жить по-другому. Не умею быть настоящим отцом.
— Научишься. — Она обернулась. — Если захочешь.
— Захочу. Клянусь.
— У меня условия.
— Какие угодно.
— Месяц на испытание. Если сорвешься — я забираю детей и ухожу навсегда.
— Согласен.
— И еще. — Ева подошла ближе. — Я не вернусь к прежней жизни. Не буду одна тянуть всю семью. Все пополам — обязанности, усталость, радость. Все.
— Все пополам, — повторил Леонид.
— Завтра после работы сам забираешь детей. Сам готовишь ужин, купаешь, укладываешь. А я буду смотреть.
— Справлюсь.
— Посмотрим.
Месяц тянулся как год. Леонид учился быть отцом — падал, вставал, учился снова. Читал на ночь сказки, готовил завтраки, водил к врачу. Ева молча наблюдала, помогала только в критических ситуациях.
— Папа, а теперь ты умеешь, как мама? — спросила однажды Соня.
— Учусь, солнышко. Учусь.
— А мама останется?
— Если я буду хорошим папой — останется.
Девочка серьезно кивнула.
Через два месяца они мыли посуду вместе — привычно, без слов.
— Знаешь, что самое страшное было? — сказал Леонид.
— Что?
— Когда понял, что был чужим в собственной семье. Жил рядом, но не с вами.
— А теперь?
— Теперь знаю, что семья — это не когда тебе готовят и стирают. Это когда ты сам готов для других все.
Светлана Викторовна, пришедшая на чай, остановилась в дверях.
— Ева, прости меня, — сказала она тихо. — Пять лет назад увидела твои татуировки и решила, что знаю, кто ты.
— А теперь знаете?
— Теперь знаю — ты лучшее, что случилось с нашей семьей.
Год спустя Леонид легко собирал детей в садик, готовил ужин и не считал себя героем. Это стала просто жизнь — их общая жизнь.
— Из тебя получился отец, — сказала Ева, глядя, как он читает Соне, а Артем спит у него на коленях.
— Получился?
— Хороший получился. Просто тебе нужно было этого захотеть.
За окном падал снег, на кухне урчал кот из клиники, дети сопели во сне. Обычный вечер обычной семьи.
— А что скажешь насчет третьего? — тихо спросил Леонид.
— Справимся?
— Теперь точно. Вместе же.
