— Валентина Петровна, это МОИ деньги. Я их заработала.
— Какая эгоистка! Семья должна быть на первом месте!
— А где была ваша семья, когда я три года кредит за вашу дачу выплачивала?
Свекровь побагровела. Села на диван так резко, что пружины взвыли. Я налила себе кофе, не предлагая ей. Пусть привыкает — времена изменились.
Помню, как Валентина Петровна принесла документы на кредит. Улыбалась так приторно, что хотелось открыть окно — проветрить.
— Леночка, родная, ты же понимаешь — мне в моем возрасте не дадут. А дача разваливается. Крыша течет.
Андрей тогда кивал, как китайский болванчик.
— Мам всегда о нас заботилась. Теперь наша очередь.
Я подписала. Два миллиона на десять лет. Крыша, окна, веранда. Валентина Петровна обещала помогать с платежами. Первые три месяца действительно скидывала по пять тысяч. Потом пенсия стала «маленькой», коммуналка — «дорогой», лекарства — «необходимыми».
Платила я. Двадцать три тысячи ежемесячно. Моя зарплата — сорок восемь. У Андрея — пятьдесят пять, но у него «свои расходы». Машина, рыбалка, встречи с друзьями.
— Лен, ну я же мужик. Мне нельзя перед пацанами ударить в грязь лицом.
Грязь была в нашем холодильнике, куда я не могла купить нормальных продуктов. В моем гардеробе, где два свитера и джинсы с протертыми коленями.
Летом свекровь приглашала нас «отдохнуть». Отдых означал покрасить забор, прополоть огород, починить туалет. Андрей приезжал с удочками — уходил на речку. Валентина Петровна руководила из шезлонга:
— Леночка, там справа помидоры подвяжи. И клубнику прополи, пожалуйста.
Я полола. В выходные. Под палящим солнцем. А вечером слушала:
— Конечно, не так чисто, как я бы сделала. Но ты старалась, молодец.
Клубнику я не ела — свекровь увозила в город, «угощала знакомых». Помидоры тоже. Мне перепадали огурцы-переростки да зелень.
— Зачем добру пропадать? Ты же любишь свежее с грядки!
Я любила. Теперь возненавидела.
Кредит я закрыла досрочно. Последние накопления, премия за проект, тринадцатая зарплата. Чувство свободы было таким острым, что захотелось плакать.
— Всё, Андрюш. Дача — чистая. Можете переоформлять на маму.
Он кивнул, уткнувшись в телефон.
— Угу. Мам будет рада.
Рада. Валентина Петровна устроила праздничный ужин — на даче. Пригласила родственников, соседей. Хвасталась верандой, новыми окнами.
— Вот что значит сын заботливый! Всё для матери сделал!
Сын сидел во главе стола, принимал поздравления. Я нарезала салаты на кухне. Золовка заглянула, бросила:
— Ты хоть улыбайся, а то как на похоронах.
На чьих похоронах — она не уточнила.
Годовая премия пришла неожиданно. Наша компания получила крупный контракт — руководство делилось прибылью. Сто восемьдесят тысяч рублей. Я смотрела на цифру на экране и не верила.
Первая мысль — купить Андрею новую зимнюю резину. Он давно просил, но «пока старая ходит».
Вторая — отложить на ремонт в квартире. Обои отклеились, ламинат вздулся у порога.
Третья мысль пришла вечером, когда я снова натянула растянутую футболку и штаны, из которых давно выросла.
Я потратила премию за три дня.
Новый гардероб — платья, блузки, джинсы по размеру. Хорошая косметика, не из масс-маркета. Сеанс у массажиста, маникюр, парикмахер. Абонемент в бассейн на год. Книги, которые хотела прочитать.
В последний день купила себе золотые серьги. Небольшие, изящные. Просто потому что могла.
Андрей заметил коробки с покупками вечером.
— Что это?
— Одежда. Обувь.
— На все деньги спустила? А как же резина?
Я повесила в шкаф новое платье — шелковое, цвета спелой вишни.
— На твою резину трать свою зарплату.
Он растерялся. Мы никогда не говорили так резко.
— Лен, у меня машина в кредите. Я и так еле-еле…
— Три года я еле-еле выплачивала чужой кредит. Справишься.
Утром позвонила Валентина Петровна. Голос звенел от возмущения:
— Андрюша сказал, ты деньги на тряпки потратила!
— На себя потратила.
— Как же сын? У него долги!
— Валентина Петровна, ваш сын взрослый мужчина с зарплатой. Пусть сам решает свои проблемы.
— После всего, что я для вас сделала!
— Вы сделали? Вы три года назад влезли в долг под мои гарантии!
Трубку она не бросила. Приехала.
Села передо мной, раздувая ноздри, как рассерженная лошадь.
— Я тебя в семью приняла как родную!
— Как бесплатную рабочую силу, вы хотели сказать?
— Мы тебя не обижали!
— Нет. Вы меня просто не замечали.
Я достала документы — распечатки переводов по кредиту. Три года, ежемесячно
— Вот. Это я заплатила за вашу дачу. Где ваша благодарность?
Валентина Петровна смотрела на бумаги, бледнея.
— Но… Андрюша тоже платил…
— Врите себе, не мне. Я видела выписки по его карте. Рыбалка, рестораны, бензин. На кредит — ноль.
— Ты следила за мужем?!
— Я следила за семейным бюджетом, где я — единственный донор.
Она встала, тяжело дыша.
— Ты разрушаешь семью!
— Это вы разрушили. Когда решили, что я должна всем, а мне — никто ничего.
Андрей не разговаривал. Демонстративно ел у матери, ночевал дома, но на вопросы отвечал односложно. Я не бегала за ним. Готовила себе, ходила в бассейн, читала.
Через неделю он взорвался:
— Может, хватит дуться?!
— Я не дуюсь. Я живу.
— Мать обиделась! Говорит, ты её оскорбила!
— Правдой?
— Она пожилой человек! Тебе трудно было уступить?
Я отложила книгу.
— Андрей, твоей матери шестьдесят два. Она здорова, работает на полставки, получает пенсию. Уступать нечему — я отдала всё, что могла.
— Ты изменилась. Стала жесткой.
— Нет. Я перестала быть удобной.
Он ушел хлопнув дверью. Вернулся за полночь, пьяный. Упал на диван, бормоча что-то про «неблагодарность» и «испорченных женщин».
Утром я сделала кофе — один. Себе.
Света позвонила в выходные — голос медовый, фальшивый.
— Ленчик, может, мы встретимся? Поговорим по-женски?
Встретились в кафе. Света заказала капучино и круассан, потом полчаса рассказывала про своего нового бойфренда. Я слушала, ждала.
— Короче, Лен, мама совсем извелась. Давай ты извинишься?
— За что?
— Ну… за резкость. Она же не со зла. Просто привыкла, что ты всегда помогаешь.
— Помогала. Больше не буду.
— Не будь же такой! Семья есть семья!
— Света, твоя мама три года жила в кредит за мой счет. Ты тоже, кстати — часто на даче отдыхала.
Она нахмурилась.
— При чем тут я?
— А ты когда-нибудь спрашивала, кто платит? Благодарила?
— Я думала, Андрюха…
— Все так думали. Удобно.
Света допила кофе, поджав губы.
— Знаешь, мама права. Ты стала стервой.
— Нет. Я просто перестала быть ковриком.
Она ушла, не попрощавшись. Счет оставила мне.
Я заплатила. В последний раз.
Месяц спустя
Валентина Петровна появилась вечером. Без звонка, как всегда — у неё были ключи. Я переодевалась после бассейна — услышала голос в прихожей:
— Андрюша, я борщ принесла!
Вышла в новом халате — мягком, махровом, таком, о котором мечтала.
— Валентина Петровна, верните ключи.
Она замерла с кастрюлей в руках.
— Что?
— Ключи от нашей квартиры. Верните.
— Но я же мать! Мне можно!
— Нет. Нельзя. Это моя территория.
— Андрей!
Муж стоял у стены, бледный. Молчал.
— Андрей, скажи ей!
Он посмотрел на мать, на меня. Сглотнул.
— Мам, может, правда, ключи оставишь? На всякий случай у меня будут.
Валентина Петровна побелела.
— Значит, так… Из-за этой… Мать родную!
Она швырнула ключи на пол, кастрюлю — на стол. Борщ расплескался, заляпал скатерть.
— Пожалеете оба!
Дверь хлопнула так, что задрожали стекла.
Андрей поднял ключи, тяжело дыша.
— Лен, это было лишнее.
— Нет. Это было необходимо.
Он ушел на кухню. Я вытерла борщ — машинально, потом остановилась. Бросила тряпку.
Пусть сам вытирает.
Развод
Андрей подал документы первым. Видимо, мать убедила. Я не сопротивлялась — делить было нечего. Квартира съемная, машина его, мебель старая.
На последней встрече он сказал:
— Знаешь, ты могла всего этого избежать.
— Как?
— Просто быть мягче. Понимающей.
— Я была мягкой четыре года. Стала ковриком.
— Все жены жертвуют собой!
— Нет. Все жены сходят с ума, теряя себя. Я вовремя остановилась.
Он качал головой, не понимая.
После развода сняла маленькую студию. Дешевле, чем двушка, которую мы снимали вместе. Больше денег оставалось на себя.
Встретила Свету в торговом центре. Она постарела — круги под глазами, поношенная куртка.
— Привет, Лен.
— Привет.
Молчание.
— Слушай, ты не могла бы… В долг дать? Ненадолго.
— Сколько?
— Тысяч двадцать. У мамы крыша на даче опять протекла, а Андрюха говорит, денег нет.
Я застегнула сумку с новыми покупками.
— Нет.
— Но у тебя же есть!
— Есть. На себя. На свою жизнь.
— Леночка, ну мы же почти родственники были!
— Были. Когда мне нужна была семья, вы делали вид, что я — прислуга. Теперь прислуга уволилась.
Света скривилась.
— Значит, так. Ну и правильно Андрюха тебя бросил!
— Света, он не бросил меня. Я отпустила его — к вам. Живите теперь дружно, чините крышу вместе.
Я ушла, не оглядываясь.
Через год узнала случайно: Андрей женился. Снова. Девочка молодая, тихая — из детдома, без родственников. Валентина Петровна в восторге: «Наконец-то нормальная невестка, не то что та стерва!»
Нормальная — значит, удобная. Тихая — значит, безответная.
Мне стало её жаль. На секунду.
Потом я пошла на встречу с друзьями — новыми, которых нашла в бассейне. Весёлыми, самостоятельными, не требующими жертв.
Пришла домой поздно — в свою студию, где каждая вещь выбрана мною. Где никто не хлопает дверью, не требует борща, не осуждает взглядом.
Села у окна с бокалом вина. Надела те самые золотые серёжки.
Телефон завибрировал — сообщение от неизвестного номера:
«Лена, это Андрей. Можем встретиться? Поговорить надо. Я понял, что ошибся…»
Я посмотрела на сообщение. Допила вино. Заблокировала номер.
Некоторые ошибки не исправляются. Они просто остаются в прошлом — там, где им и место.
Я же наконец-то научилась жить в настоящем. Своём. Без чужих долгов и чужой благодарности.
И знаете что? Мне нравится эта жизнь. Очень.
