— Ты что, серьёзно? — голос матери звенел в тесной прихожей. — Ты обязана! Мы не справляемся!
Инна молча сложила в коробку последние книги с полки. Руки не дрожали. Странно — раньше при каждом крике Зинаиды Фёдоровны внутри всё сжималось, а сейчас только пустота и усталость.
— Я ухожу, мам.
— Куда ты уходишь?! — мать шагнула ближе, схватила коробку за край. — У тебя брат! Роман без тебя не выживет!
Инна аккуратно высвободила коробку из материнских рук, поставила у двери. За стеной раздался хриплый кашель — Роман проснулся. Двадцать два года, худой, с искривлённым позвоночником, с руками, которые не слушались. Инна знала каждый звук его дыхания, каждую гримасу боли.
— Справитесь, — сказала она тихо.
Отец сидел за кухонным столом, уткнувшись в газету. Не поднимал глаз. Так он всегда и сидел — то с газетой, то с бутылкой, то просто молча смотрел в стену. Много лет назад перестал быть отцом, стал мебелью.
— Ты его бросаешь! — Зинаида Фёдоровна шагнула вперёд, преграждая путь к двери. — Ты понимаешь, что делаешь? Это предательство!
Инна подняла глаза. Мать стояла перед ней — невысокая, полная, с красными пятнами на щеках и взглядом, полным ярости и отчаяния. Инна видела этот взгляд тысячу раз. Он работал всегда. До сегодняшнего дня.
— Мне тридцать лет, мам. Я имею право жить своей жизнью.
— Какой жизнью?! — мать ткнула пальцем в сторону окна. — С этим своим Кириллом? Он тебя бросит через месяц, нужна ты ему! А здесь всё-таки семья!
Инна взяла сумку с пола, перекинула через плечо. В кармане куртки лежала синяя записная книжка — она сама записывала туда список дел: купить памперсы, отвезти Рому на массаж, забрать рецепт, приготовить протёртую еду. Носила эту книжку столько лет, что уже не помнила, когда она появилась.
— Инночка, — голос матери стал мягче, почти умоляющим. — Ну куда ты? Мы же семья. Роме нужна ты. Он тебя любит.
Из комнаты донеслось невнятное мычание. Роман звал. Инна сжала ручку сумки, но не обернулась.
— Папа ему поможет.
— Папа?! — мать резко обернулась к мужу. — Слышишь? Она думает, ты поможешь!
Отец поднял глаза от газеты, посмотрел на Инну долгим, пустым взглядом. Потом снова уткнулся в текст.
Зинаида Фёдоровна развернулась обратно, схватила дочь за руку.
— Ты не можешь уйти! Я одна не справлюсь! У меня давление, сердце болит, я сама еле хожу!
Инна высвободила руку. Пальцы матери оставили красные следы на запястье.
— Я не могу больше.
Мать замолчала на секунду, потом лицо её исказилось.
— Стас, брат твой, в своё время так же сбежал, как предатель! И ты теперь за ним!
— Может быть.
Мать отступила на шаг, будто её ударили. Глаза покраснели, губы задрожали.
— Значит, я для тебя ничто. Всё, что я сделала — ничто. Я тебя растила, кормила, одевала, а ты…
— Я помню, мам. Я помню каждый день. Каждую ночь, когда вставала к Роме. Каждую процедуру, каждый укол, каждую смену памперсов. Я помню всё.
Инна подняла коробку, прижала к груди. В прихожей пахло больничным мылом — этот запах въелся в стены, в одежду, в кожу. Она чувствовала его на своих руках даже сейчас, когда уже собрала вещи и готова была выйти за дверь.
— Ты пожалеешь, — тихо сказала мать. — Вернёшься на коленях.
Инна открыла дверь. На лестничной площадке стоял Кирилл — высокий, в куртке, с ключами от машины в руке. Увидев её, улыбнулся осторожно, не уверенно.
— Всё?
— Всё.
Она вышла на площадку, не оглядываясь. Дверь за спиной хлопнула — мать захлопнула её с силой. Из-за двери донеслись рыдания и крик: «Роман! Роман, сынок!»
Кирилл взял у Инны коробку, коснулся её плеча.
— Поехали?
Она кивнула. Спустились по лестнице — облупившаяся краска на перилах, запах сырости. Пятиэтажка семидесятых на окраине. Инна прожила здесь всю жизнь.
Во дворе стояла машина Кирилла. Он загрузил коробку в багажник, открыл дверь. Инна села на пассажирское сиденье и впервые за много лет почувствовала — легко. Не радостно, не победно. Просто легко, как будто сняли с плеч рюкзак, набитый камнями.
Кирилл завёл мотор, посмотрел на неё.
— Ты как?
— Нормально.
Он не поверил, но кивнул. Машина тронулась с места. Инна смотрела в окно на знакомый двор — покосившиеся качели, ободранные лавочки, голубятню на крыше соседнего дома. Всё осталось на месте. А она уехала.
В кармане завибрировал телефон. Инна достала — звонок от матери. Сбросила. Через минуту снова. Снова сбросила.
— Будет звонить, — сказал Кирилл тихо.
— Знаю.
Они ехали молча. Инна положила руку на стекло, чувствуя холод. За окном мелькали серые дома, редкие фонари, пустые остановки. Город засыпал.
Новая квартира была в спальном районе ближе к центру — однушка на четвёртом этаже, панорамное окно с видом на парк. Кирилл снимал её уже полгода и всё это время уговаривал Инну переехать. Она отказывалась. Потом согласилась. Потом снова передумала. А три дня назад просто собрала вещи и сказала: «Хорошо. Я еду.»
Они поднялись на четвёртый этаж, Кирилл открыл дверь. Инна вошла внутрь и остановилась на пороге. Светло, чисто, пахнет кофе и свежим бельём. Никаких лекарств на столе, никаких пелёнок на батарее, никаких записок с напоминаниями на холодильнике.
— Проходи, — Кирилл поставил коробку у дивана. — Чай? Или поесть хочешь?
— Чай.
Она прошла к окну, посмотрела вниз. Парк, дорожки, редкие прохожие. Тихо. Не гнетущая тишина старой квартиры, где каждый вздох Романа слышен через стену. А нормальная, человеческая тишина.
Кирилл принёс кружку, поставил на подоконник.
— Ты молодец.
Инна обернулась, посмотрела на него молча.
— Ушла. Наконец-то.
Она взяла кружку, сделала глоток. Горячо. За окном горели редкие фонари парка, и впервые за много лет Инна не чувствовала, что должна кому-то что-то.
Звонок пришёл в среду, когда Инна мыла посуду после завтрака. Кирилл ушёл на встречу с заказчиком, в квартире было тихо. Телефон завибрировал на столе, экран загорелся — «Мама».
Инна вытерла руки, долго смотрела на высвечивающееся имя. Потом взяла трубку.
— Алло.
— Инна, это я, — голос Зинаиды Фёдоровны был слабым, надломленным. — Роме плохо. Совсем плохо.
Инна сжала телефон.
— Что случилось?
— Температура поднялась, дышит тяжело. Я не знаю, что делать. Папа опять пьёт, толку от него никакого. Я одна с ним. Инночка, приезжай, пожалуйста.
В груди что-то сжалось — привычное, отработанное годами. Вина. Страх. Ответственность.
— Вызови скорую.
— Я вызвала! Они сказали, что ничего страшного, просто простуда. Но он же задыхается! Ты же знаешь, как у него с лёгкими!
Инна закрыла глаза, прислонилась к холодильнику.
— Мам, я не могу.
— Как — не можешь?! — голос матери сразу стал резче. — Он твой брат! Ему плохо, а ты сидишь там со своим Кириллом и говоришь «не могу»?!
— Я больше не живу с вами.
— Ты его бросила! Бросила больного человека! У тебя совесть есть?
Инна молчала. В трубке слышалось тяжёлое дыхание матери, где-то на фоне хрипел Роман.
— Инночка, ну пожалуйста, — мать снова перешла на мягкий тон. — Ты же умеешь с ним обращаться. Я не справляюсь одна. Приезжай хоть на день, помоги мне.
— Мам…
— Один день! Всего один день! Или тебе брат совсем не дорог?
Инна разжала пальцы, телефон чуть не выскользнул.
— Я подумаю.
— Что тут думать? Роме плохо!
— Я подумаю, — повторила Инна и нажала отбой.
Положила телефон на стол, села на стул. Руки дрожали. Вина разливалась внутри, медленно, липко. Роман задыхается. Мать одна. Отец на работе. А она здесь, пьёт кофе, смотрит в окно на парк.
Вечером Кирилл вернулся домой, увидел её на диване с телефоном в руках.
— Что случилось?
— Мать звонила. Говорит, Роме плохо.
Кирилл сел рядом, положил руку ей на плечо.
— И что ты ответила?
— Что подумаю.
Он помолчал, потом спросил осторожно:
— Ты же не поедешь?
Инна посмотрела на него.
— Не знаю.
— Инн, ты же понимаешь, что это манипуляция? Она просто хочет вернуть тебя.
— А если ему правда плохо?
— Тогда она вызовет скорую. Или отца попросит. Или сама справится. Она взрослый человек.
Инна отвернулась к окну. За стеклом темнело, включались фонари.
— Он мой брат.
— Да. Но ты не обязана быть его сиделкой всю жизнь.
Она не ответила. Кирилл вздохнул, встал, пошёл на кухню. Инна осталась сидеть, глядя в темноту за окном.
На следующий день, в пятницу, она поехала в старую квартиру. Сказала себе — просто забрать вещи. Ещё несколько коробок осталось в шкафу. Кириллу не сказала, что едет.
Поднялась на третий этаж, позвонила в дверь. Открыла мать — растрёпанная, в старом халате, с красными глазами.
— Инночка! — она бросилась обнимать дочь. — Ну слава богу! Я знала, что ты приедешь!
Инна осторожно высвободилась.
— Я за вещами. Как Рома?
— Плохо, — мать махнула рукой в сторону комнаты. — Температура не спадает. Я ночь не спала, караулила.
Инна прошла в комнату. Роман лежал на кровати, укрытый одеялом, лицо бледное, глаза закрыты. Дышал тяжело, с присвистом. Инна подошла, положила руку ему на лоб — горячий.
— Скорую вызывали?
— Вызывала, — мать встала в дверях. — Они приезжали, сказали — ОРВИ, пейте жаропонижающее.
Инна села на край кровати, посмотрела на брата. Двадцать два года. Худой, слабый, беспомощный. Он не виноват, что родился таким. Не виноват, что мать использует его как цепь.
— Инночка, может, останешься на пару дней? — мать присела рядом. — Просто пока ему полегчает. Я правда не справляюсь одна.
— Нет.
— Ну хотя бы сегодня! Посиди с ним вечером, а я в магазин схожу, лекарства куплю.
Инна встала, отошла от кровати.
— Я приехала за вещами.
Мать тоже встала, лицо её вытянулось.
— Значит, тебе плевать на брата?
— Мне не плевать. Но я больше не могу здесь жить.
— Кто говорит про жить?! Я прошу просто помочь! Один вечер!
— Мам, ты не справляешься? Наймите сиделку.
— Какую сиделку?! — голос матери взвился. — На какие деньги?! Пенсия копеечная, папа только пропивает!
— Это не мои проблемы.
Слова вылетели сами, резко, холодно. Мать застыла, глядя на дочь так, будто та ударила её.
— Не твои проблемы, — повторила она тихо. — Значит, брат тебе не нужен. Семья тебе не нужна.
— Семья? — Инна повернулась к ней. — Какая семья, мам? Ты всю жизнь использовала меня как прислугу! Я даже институт не закончила, потому что Роме нужен был постоянный уход! Я не гуляла, не встречалась с друзьями, не жила, потому что всё время сидела здесь!
— Ты его сестра! Это твой долг!
— Нет, — Инна покачала головой. — Ты его мать. Это твоя ответственность. А я просто удобная бесплатная сиделка, которой ты испортила всю жизнь.
Зинаида Фёдоровна отступила на шаг, прижала руку к груди.
— Испортила? Я тебя растила, кормила!
— И сделала из меня нянькой. С пятнадцати лет.
Инна прошла в свою бывшую комнату, открыла шкаф, достала две коробки. Мать стояла в дверях, смотрела на неё с ненавистью и болью.
— Уходишь?
— Да.
— И не вернёшься?
— Нет.
Мать шагнула в комнату, схватила её за руку.
— Ты пожалеешь! Вернёшься на коленях, когда твой Кирилл бросит тебя! А я не приму обратно! Слышишь?! Не приму!
Инна аккуратно разжала материнские пальцы, подняла коробки.
— Прощай, мам.
Она вышла из комнаты, прошла мимо отца, который сидел на кухне с бутылкой. Он поднял глаза, посмотрел на неё пустым взглядом, ничего не сказал.
Инна спустилась по лестнице, вышла на улицу. Шёл дождь — мелкий, холодный. Она поставила коробки на асфальт, достала телефон, вызвала такси.
Стояла под дождём и чувствовала — свободу. Не радость, не облегчение. Просто свободу. Старый дом больше не имел власти над ней.
Домой она вернулась мокрая, с двумя коробками. Кирилл открыл дверь, увидел её — промокшие волосы, усталое лицо — и нахмурился.
— Ты где была?
— Забирала вещи. У родителей.
Он молчал, смотрел на неё внимательно.
— Одна ездила?
— Да.
Кирилл помог занести коробки, налил чай. Они сидели молча, слушали шум дождя за окном. Инна смотрела на свои руки — на запястье ещё виднелись красные следы от материнских пальцев.
На следующий день Инна пошла на собеседование. Кирилл нашёл вакансию администратора в частной клинике — полный день, нормальная зарплата, без ночных смен. Инна надела светлую блузку, собрала волосы, села в автобус.
Клиника располагалась в центре — светлое здание с большими окнами, чистый холл, запах кофе вместо больничного мыла. Инну провели в кабинет директора — женщина лет сорока пяти, строгая, но не злая.
— Расскажите о себе.
Инна рассказала коротко: образование неполное, работала администратором на полставки, организованная, пунктуальная. Не стала говорить про брата, про мать, про годы ухода.
Директор слушала, кивала, записывала.
— У вас есть рекомендации?
— С предыдущего места могу взять.
— Хорошо. Вы производите впечатление надёжного человека. Когда можете выйти?
Инна замерла. «Надёжного человека.» Впервые кто-то так сказал про неё — не «ты обязана», не «ты должна», а просто оценил её саму. Без условий, без требований.
— Со следующей недели.
— Отлично. Мы вам позвоним.
Инна вышла из клиники, остановилась на крыльце. Солнце било в глаза, на улице шумели машины, люди спешили по своим делам. Она стояла и впервые чувствовала — её уважают. Просто за то, что она есть. Не за уход, не за жертвы. Просто за неё саму.
Вечером она готовила ужин, когда зазвонил телефон. Мать. Инна долго смотрела на экран, потом взяла трубку.
— Алло.
— Инна, это я, — голос Зинаиды Фёдоровны был жёстким, требовательным. — Немедленно возвращайся домой.
— Нет.
— Как — нет?! Роме плохо! Я одна не справляюсь! Ты обязана!
Инна сжала телефон.
— Я никому ничего не обязана.
— Ты бездушная! — закричала мать. — Бросила больного брата! Ты чудовище!
Кирилл вошёл на кухню, услышал крик из трубки, остановился у двери.
— Мам, хватит, — сказала Инна, чувствуя, как внутри поднимается волна. — Я устала. Устала быть должной! Устала быть виноватой! Я тридцать лет жила не для себя!
— Ты эгоистка! — мать не унималась. — Думаешь только о себе!
— Да! — сорвалась Инна. — Да, я думаю о себе! Наконец-то! Потому что никто другой обо мне не думал! Ни ты, ни папа, никто! Вы использовали меня как бесплатную прислугу! И я больше не вернусь! Слышишь?! Никогда!
Она нажала отбой, швырнула телефон на стол. Руки дрожали, дыхание сбилось. Кирилл стоял у двери, молчал.
Инна прислонилась к столу, закрыла лицо руками. Слёзы не шли — только странная лёгкость, будто из груди вытащили занозу.
Кирилл подошёл, но не обнял. Просто встал рядом.
— Инн, мне нужно сказать.
Она подняла голову.
— Что?
Он отвёл взгляд в сторону.
— У меня уже были такие отношения. Девушка с токсичной семьёй, постоянные звонки, требования, вина. Я два года пытался её вытащить, а в итоге сам чуть не сломался.
Инна молчала, смотрела на него.
— И сейчас я понимаю, — продолжал он тихо, — что оказался в той же ситуации. Твоя мать не отпустит. Она будет звонить, давить, требовать. Годами. И я не хочу снова через это проходить.
— Я же ушла от них.
— Ушла, но они всё равно тянут тебя. Звонки, крики, вина. Это не закончится.
Инна выпрямилась.
— Значит, бросаешь меня?
Кирилл вздохнул.
— Не бросаю. Просто мне нужно время разобраться. Понять, смогу ли я с этим жить.
Он взял куртку, достал телефон из кармана.
— Я уезжаю в другой город на две недели. Конференция по работе. Будет время подумать. Тебе и мне. Инна осталась стоять на кухне, глядя на закрытую дверь. Мать предсказала это ещё в первый день: «Он тебя бросит через месяц.» Прошла неделя.
Она села на пол, прислонилась спиной к шкафу. Одна. Совсем одна. Без матери, без Кирилла, без привычной жизни. Только она и пустая квартира.
Странно, но страха не было. Только усталость и какая-то глухая решимость. Она выбрала себя. И даже если Кирилл не вернётся, она не пожалеет.
Через неделю Инна вышла на работу. Клиника встретила её спокойной рутиной: звонки, запись пациентов, документы. Никто не кричал, не требовал, не обвинял. Просто работа.
В обед она сидела в маленькой комнате отдыха, пила кофе. Коллега Ольга, женщина лет пятидесяти, села рядом.
— Как первый день?
— Нормально.
— Привыкнешь. Здесь спокойно.
Инна кивнула, сделала глоток. Спокойно. Да, здесь спокойно. Никто не звал её среди ночи, не требовал бросить всё и бежать. Просто работа, зарплата, уважение.
Вечером она возвращалась домой на автобусе. Села у окна, смотрела на проплывающие дома. На следующей остановке вошёл мужчина — высокий, худой, в куртке. Сел напротив. Инна подняла глаза и замерла.
— Стас?
Он обернулся, присмотрелся, лицо его изменилось.
— Инна? Господи, ты?
Они смотрели друг на друга несколько секунд, потом Стас пересел ближе.
— Сколько лет, — сказал он тихо.
— Десять.
— Десять, — повторил он. — Ты как?
— Нормально. Ушла из дома.
Стас кивнул медленно.
— Молодец.
Инна посмотрела на него.
— Ты что здесь делаешь?
— Машину перегнал из Питера. Работаю с автомобилями, перегоняю под заказ. Теперь чаще здесь буду, клиентская база растёт.
Инна молчала, потом спросила:
— Почему ты не звонил? Все эти годы.
Стас отвёл взгляд.
— Звонил. Один раз, года три назад. Мать взяла трубку, наорала, сказала, что я предатель и чтобы не смел больше. А потом ты не отвечала на мои сообщения.
Инна вспомнила — да, было. Мать взяла её телефон, удалила номер Стаса, запретила с ним общаться. «Он бросил семью, он предатель, он мёртв для нас.» Инна тогда поверила. Считала брата эгоистом, который сбежал и бросил их всех.
— Мать внушила, что ты предатель, — сказала она тихо. — Я сама так думала. Что ты бросил нас.
— Понимаю, — Стас кивнул. — Я не обижался. Знал, что она держит тебя.
— Почему ты тогда ушёл? — спросила Инна прямо.
Он отвёл взгляд в окно.
— Потому что понял — если останусь, исчезну. Мать сожрала бы меня, как пыталась сожрать тебя. Я ушёл, чтобы не исчезнуть.
— А я осталась.
— Знаю. И я виноват. Бросил тебя одну.
Инна покачала головой.
— Ты спас себя. Это не вина.
Стас посмотрел на неё.
— Ты сильная, Инн. Сильнее меня. Я сбежал в восемнадцать, а ты продержалась до тридцати и всё равно ушла. Это сила.
Слова легли тепло, успокаивающе. Инна выдохнула, почувствовала, как внутри что-то отпускает.
— Не чувствую себя сильной.
— Никто не чувствует, — улыбнулся Стас. — Но ты ушла. А это и есть сила.
Они проехали ещё несколько остановок, обменялись номерами. Перед выходом Стас обнял её.
— Звони, если что. Я больше не исчезну.
Инна кивнула, вышла на своей остановке. Шла домой медленно, обдумывая разговор. Стас ушёл и выжил. Значит, и она выживет.
Дома было тихо. Кирилл так и не вернулся — написал, что пока живёт у друга, думает. Инна не стала его уговаривать. Если он не выдержит, значит, не её человек.
Она заварила чай, села у окна. За стеклом темнело, зажигались огни. В квартире пахло свежестью и покоем. Никаких звонков, никаких криков, никакого больничного мыла.
Мать больше не звонила. Видимо, обида взяла верх. Или поняла, что Инна не вернётся. В любом случае, тишина была облегчением.
Она сидела у окна, пила чай и думала о будущем. Работа, квартира, может, новые знакомства. Может, Кирилл вернётся, а может, нет. Но главное — она дышала. Сама. Без чужих требований, без вины, без долга.
Это не было бегством. Это было началом. Той жизни, где она наконец имела право на тишину, свободу и себя.
