— Ты издеваешься надо мной, что ли? — голос Саши звенел, как струна. — Я пришёл домой, а ты даже не приготовила ничего? Ничего, Кать!
Катя стояла у окна, глядя, как морось размазывает огни вечернего двора. Пальцы всё ещё пахли лекарствами и пластырем — на смене в медпункте она даже толком не присела.
— Саша, я же сказала тебе утром — у меня дежурство было до восьми. Я только что зашла. В холодильнике есть макароны, котлеты со вчера остались. Разогрей.
— Макароны… — он передразнил, усмехнувшись. — Макароны, как будто я студент в общаге.
Он бросил куртку на стул, достал из пакета бутылку пива и открыл прямо рукой, шипя сквозь зубы. Катя вздрогнула — не от звука, а от самой этой грубой привычки. Когда-то ей это казалось мужественным. Теперь — признаком человека, которому наплевать.
— Саша, я устала. Реально устала. У меня сегодня трое с травмами пришли, одна девчонка в обморок падала прямо у стойки. У меня ноги гудят, руки дрожат. Давай просто помолчим, ладно?
— Помолчим? — он рассмеялся коротко, зло. — Ты всё время молчишь. Тебя уже слушать неинтересно, потому что сказать тебе нечего. Только жалобы.
Катя повернулась, опершись рукой о подоконник.
— А тебе, видимо, интересно только, чтобы тебя хвалили. Чтобы дома всё блестело, еда — как в ресторане, жена — вечно улыбается.
— А что, это много? — вскинулся он. — Я, между прочим, вкалываю, чтобы ты тут сидела в тепле.
— В каком тепле? — усмехнулась она. — Это квартира моего отца, если ты забыл.
— Вот опять! — он взорвался, стукнув кулаком по столу. — Всякий раз, когда тебе нечего ответить, ты этим козыряешь. «Квартира моего отца!» Да будь ты благодарна, что я вообще сюда въехал. Любой другой бы давно послал!
Она молча посмотрела на него. Когда-то она любила этот огонь в нём — казалось, он сильный, решительный, добьётся всего. Теперь видела в нём только раздражённого мужчину, которому нужно, чтобы рядом всё крутились вокруг него.
Телефон завибрировал на подоконнике — сообщение от подруги:
«Ты где? Всё норм?»
Она не ответила.
Саша между тем уже гремел на кухне, открывая шкафы, швыряя тарелки.
— Где нормальная соль? Всё пересыпано! — ворчал он. — У тебя всегда бардак. Даже специи криво стоят!
Катя закрыла глаза и считала про себя до десяти.
— Саша, пожалуйста, не начинай. Я реально не могу сейчас ругаться.
— А я, значит, должен терпеть, да? — он подошёл вплотную, пахнущий пивом и раздражением. — Ты мне полгода обещаешь, что всё наладится. Что перестанешь задерживаться. Что начнёшь хоть немного уделять внимание дому. Где это всё?
Она посмотрела ему прямо в глаза:
— А ты мне полгода обещаешь перестать пить по будням. Где это?
Он будто получил пощёчину. Отшатнулся, хмыкнул, открыл ещё одну бутылку и направился к телевизору.
— Я не пьяница, если ты на это намекаешь, — буркнул он. — Просто расслабляюсь после работы.
Катя хотела ответить, но не стала.
Когда хлопнула дверца холодильника, когда запах прогорклого пива вперемешку с дымом наполнил комнату, она тихо вышла на балкон. Снизу доносился шум машин, кто-то тащил пакеты с рынка, где-то плакал ребёнок. Обычный октябрьский вечер в Подмосковье — серый, промозглый, липкий. И в этом вечере она вдруг ясно поняла: жить вот так — дальше нельзя.
Следующее утро началось с молчания.
Саша ушёл, не попрощавшись. На столе осталась грязная тарелка и смятая салфетка с крошками. Катя взяла телефон, написала ему коротко:
«Я ухожу на сутки, не жди ужин.»
Ответа не было.
В медпункте день тянулся бесконечно. Люди кашляли, кто-то спорил из-за справки, кто-то ругался с охранником. Но где-то внутри Кати уже шевелилось странное спокойствие. Как будто всё уже решено, просто она пока не произнесла это вслух.
После обеда ей позвонила Наташа, её напарница:
— Кать, я, конечно, не хочу лезть, но ты точно всё нормально? Вид у тебя как у человека, который три ночи не спал.
— Всё нормально, — устало ответила она. — Просто думаю кое о чём.
— О Сашке? — сразу спросила та.
Катя промолчала.
— Я тебя знаю, — продолжила Наташа. — Если ты молчишь, значит, накипело. Может, приедешь ко мне вечером? Поболтаем, отвлечёшься.
— Не могу. Сегодня, наверное, останусь дома. Надо всё обдумать.
Когда она вернулась домой, за окном уже стемнело. На коврике перед дверью лежал чужой зонт. Чёрный, с синей полосой. Катя нахмурилась. В квартире горел свет.
Она открыла дверь и застыла.
На диване сидела незнакомая девушка — молодая, блондинка, с ногтями, длиннее пальцев. Саша стоял рядом, в рубашке, которую Катя ему подарила на прошлый день рождения.
— А, вот и ты, — сказал он, будто ничего особенного не происходило. — Мы тут вещи смотрим.
— Какие вещи? — голос Кати прозвучал тихо, но в нём было что-то опасное.
— Мои. Я решил пожить пока у Алины, — он кивнул на девушку. — Но мне нужны кое-какие документы, и вообще…
Катя обошла их и встала посреди комнаты.
— Ты привёл её сюда? В мой дом?
Алина дернула плечом, глядя на Катю, как на скучную соседку.
— Я вообще-то не хотела идти, — сказала она Саше, надув губы. — Ты сам настоял.
Катя повернулась к ней:
— Тогда уходи. Сейчас.
— Эй, полегче! — вмешался Саша. — Это и мой дом! Я тут жил, между прочим!
— Нет, Саша, — ровно сказала Катя. — Это мой дом. Моя квартира, купленная задолго до того, как ты появился. И теперь ты здесь никто.
— Ты совсем с ума сошла? — он повысил голос. — Думаешь, можешь просто выкинуть меня?
Она подошла к нему вплотную, глядя прямо в глаза:
— Уже выкинула. У тебя три минуты, чтобы собрать свои вещи. Потом я вызываю полицию.
Он хмыкнул, глядя ей в лицо, словно проверяя, дрогнет ли. Но Катя стояла, как камень.
— Ладно, — процедил он. — Соберу. Но ты потом пожалеешь.
— Возможно, — ответила она. — Но точно не больше, чем жалела всё это время.
Алина стояла у двери, явно не зная, куда деваться. В конце концов, Саша схватил пару пакетов, что-то пробурчал и выскочил за ней. Катя закрыла дверь. Повернула замок. Потом — цепочку.
Только тогда позволила себе упасть на пол и выдохнуть.
Дальше всё пошло быстро.
На следующий день она позвонила мастеру, сменила замки, собрала оставшиеся вещи Саши в мусорные мешки и выставила к подъезду. Позвонила маме.
— Мам, — сказала она в трубку. — Всё. Конец.
Мать молчала секунду.
— Я знала, что так будет, — сказала наконец. — И я горжусь тобой. Только не давай ему вернуться. Ни под каким видом.
К вечеру они с матерью, Валентиной Павловной, сидели на кухне, пили чай и составляли список дел: юрист, заявление в ЗАГС, отключить общий счёт. Катя слушала советы, кивала, но в голове у неё звенело одно: свобода.
Но Саша не сдавался. Через два дня он позвонил.
— Катя, я всё понял, — говорил он в трубку. — Я дурак. Прости меня. Мы ведь можем всё начать заново, да? Я клянусь, это было недоразумение.
— Недоразумение — это если соль перепутал с сахаром, — спокойно ответила она. — А то, что ты сделал, — это выбор.
— Да я просто запутался! Мне плохо без тебя!
— Саша, хватит. Не звони больше.
Она отключила телефон.
Но вечером он стоял у подъезда.
— Кать, я не уйду, пока ты не выслушаешь!
— Тогда я вызову полицию.
Он шагнул ближе, пытаясь схватить её за руку.
— Послушай, я тебя люблю!
— Нет, Саша, — сказала она, отстраняясь. — Ты любишь только себя.
Он стоял, моросил дождь, а она пошла прочь, не оглядываясь.
Через неделю позвонили в дверь. На пороге — женщина лет шестидесяти, с сухим лицом и надменным взглядом.
— Добрый вечер, — произнесла она, даже не пытаясь улыбнуться. — Я — мать Саши. Нам нужно поговорить.
Катя кивнула.
— Проходите.
Женщина осмотрела квартиру с видом ревизора.
— Маленько у вас тут, — сказала она. — Сын у меня всю жизнь привык к порядку, к уюту. А вы его довели до нервов.
— Правда? — спокойно спросила Катя.
— Конечно! — продолжала та. — Он работал, а вы только жаловались. И потом, женщина должна уметь прощать. Вы зря разрушаете семью.
Катя усмехнулась:
— Семью разрушает не тот, кто уходит, а тот, кто врёт. Ваш сын выбрал. И, поверьте, без моего прощения ему будет проще, чем со мной.
— Так ты ещё и дерзишь! — свекровь побледнела от возмущения. — Мы ещё посмотрим, кто кого! Эта квартира не твоя — ты тут только живёшь!
— Документы показать? — спокойно предложила Катя. — Хотите — я копию брачного договора дам. Всё официально.
— Ах ты наглая… — начала женщина, но Катя уже открыла дверь.
— Всего доброго, Вера Ивановна. Дверь там.
Женщина вышла, громко шмыгая носом. Катя закрыла дверь и впервые за долгое время рассмеялась. Тихо, но искренне.
Развод оформили через месяц.
Саша на заседание не пришёл. Его адвокат попытался упомянуть «ремонт за совместные деньги», но юрист Кати, пожилой, сдержанный мужчина, разложил бумаги по пунктам — и дело закрыли в её пользу.
После суда она вышла на улицу. Воздух был холодный, осенний, пах мокрыми листьями и чем-то свежим. Катя стояла, смотрела на серое небо и чувствовала: впервые за много лет — не боль, не страх, а лёгкость.
В ноябре она сделала перестановку.
Сдвинула диван, купила новое постельное бельё, поставила на подоконник фикус — зелёный, упругий, живой.
Иногда ей звонила Наташа:
— Ну что, привыкла быть одна?
— Не одна, — отвечала Катя. — Сама с собой. И впервые — не скучно.
А однажды, возвращаясь из магазина, она случайно увидела Сашу. Он стоял у остановки, держал пакет, говорил по телефону — громко, раздражённо. Рядом стояла та самая Алина, с ухмылкой и скрещёнными руками. Они ругались. Саша что-то резко выкрикнул, Алина швырнула пакет на землю и пошла прочь.
Катя прошла мимо. Он не заметил её. И это было хорошо. Потому что внутри — ни злости, ни боли. Просто спокойствие. Всё кончилось.
Дома она заварила чай, достала из шкафа новую кружку — голубую, с надписью «Живи, как хочешь».
Села у окна. За стеклом моросил дождь, светились окна соседей, кто-то ругался, кто-то смеялся.
Она пила чай, слушала шорох воды по подоконнику и думала:
Вот теперь — тишина. Не пустая. А настоящая. Живая.
Катя улыбнулась.
Она больше никому ничего не доказывала.
Она просто жила — в своём доме, в своей жизни, по своим правилам.
И это была не победа. Это было возвращение.
