Артём с силой толкнул тяжелую подъездную дверь, впуская в темный холл морозную мглу ранних сумерек. Он вошёл в квартиру не как обычно — с грохотом, топотом и жизнерадостным криком, оглашающим всё жилпространство. Вместо этого раздался лишь тихий щелчок замка и приглушённый шаркающий шаг по коврику в прихожей.
Веронике, стоявшей у плиты, где на сковороде шипел и румянился картофель, стало почему-то тревожно. Она замерла с половником в руке, вслушиваясь в непривычную, гнетущую тишину. Не было слышно привычного густого стука об пол снятых валенок, не шелестела снимаемая с плеч дутая куртка, не было слышно ни возни, ни сопения, ни тяжёлого детского дыхания после улицы.
— Артём, это ты? — крикнула она нараспев, стараясь, чтобы в голосе не дрогнула внезапно накатившая тревога. — Я селёдочку под шубой сделала, любимую твою, картошечка уже дожаривается, почти готова! Иди, раздевайся!
В ответ — могильная тишина. Такая густая, что в ушах начало отдаваться звоном.
— Артёмушка? — голос Вероники дрогнул уже явно.
Сердце ёкнуло, предчувствуя недоброе. Она на ходу схватила висевшее на крючке кухонное полотенце, вытерла руки, уже влажные от внезапного холодного пота, и быстрыми шагами вышла в прихожую.
С первого же взгляда её будто обдали ледяной водой. Сын стоял посреди маленькой прихожей, не двигаясь, словно столб, вмёрзший в пол. Он не снял даже куртку, с которой струилась талая вода, образуя на полу тёмную лужу. Плечи его были безвольно опущены, голова втянута в плечи, а взгляд устремлён в одну точку на паркете, но невидящий, пустой.
— Сыночек? Что случилось? — Вероника бросилась к нему, схватила за холодные рукава куртки, повернула к себе. — Артём! Говори немедленно! Ты подрался? Тебя обидели? У тебя что-то украли?
Мальчик медленно, с невероятным усилием поднял на мать глаза. И сердце Вероники сжалось в ледяной комок, а по спине побежали мурашки. В этих огромных, всегда таких ясных и весёлых глазах она увидела немую, вселенскую боль, животный ужас и такую беспомощность, что её собственное дыхание перехватило. Он смотрел на неё, как раненый зверёныш, ища защиты и понимая, что не в силах объяснить масштаб своего отчаяния.
— Мам… Мамочка… — голос его сорвался на жалкий, сиплый шёпот. Он весь сморщился, губы болезненно задрожали, с трудом сдерживая подступающие, горькие, недетские слёзы. — Там…
— Говори же! Говори сейчас же и ничего не бойся! Я с тобой! — почти закричала Вероника, тряся его за плечи, сама напуганная до дрожи.
— Мам, там собака… В этой… яме… мусорной. Такая страшная дыра под домом. Она… она раненая. Я хотел помочь, а она зарычала… Она не может встать, мам, совсем не может! А на улице мороз… И на неё сверху мусор летит, — он выдохнул это почти на одном дыхании, и с последним словом из его глаз наконец хлынули слёзы, тяжёлые, обжигающие.
Вероника на мгновение выдохнула — слава Богу, с ним самим всё в порядке, он не пострадал физически. Но облегчение было мимолётным, тут же вытесненное новой волной материнской тревоги уже за его душевное состояние.
— Где она? Рядом с нашим домом? — спросила она, уже машинально пытаясь найти простое решение.
— Нет, на Ореховой, по дороге в школу. Давай сходим? Прямо сейчас! Ей же больно! Она же замёрзнет! — в его голосе зазвенел отчаянный, pleading тон, разбивающий сердце.
— А ты кого-нибудь из взрослых просил? Мужиков каких-нибудь? — пыталась найти логичный выход Вероника.
— Просил… — глаза Артёма снова потухли, он опустил голову. — Все отмахивались. Говорили — «отстань», «сама вылезет», «не твоё дело»… Никто не захотел…
Вероника вздохнула, глядя на его заплаканное, перекошенное горем лицо. Было уже темно, холодно, далековато.
— Вот что, Артём. Слушай меня. Уже совсем стемнело, на улице стужа. Ты раздевайся, сейчас же. Возможно, пёс просто устал, спит. Может, он уже и сам выбрался?
— Нет! — мальчик тряхнул головой с такой яростью, что брызги слёз полетели в стороны. — Он не может встать! Я видел! Он смотрел на меня… такими глазами… Мама, он умрёт!
— Тебе в потёмках могло показаться. Давай так: ты успокоишься, поужинаешь, выспишься. А утром, первым делом, сходишь и проверишь. Если он всё ещё будет там, я сама позвоню куда надо. В МЧС, в полицию, куда угодно! Обещаю. Хорошо? Посмотри на себя — ты весь продрог, руки ледяные. Иди мойся, раздевайся.
Артём, покорный, но несогласный, с огромной неохотой стал расстёгивать молнию на куртке. Его пальцы плохо слушались.
— Мам… а если он не доживёт до утра? — прошептал он так тихо, что Веронике стало физически больно.
— Дорогой мой, это же собака. Они крепкие, особенно бездомные, у них шуба тёплая. Ничего с ним не случится за одну ночь, — она говорила это с уверенностью, которой сама не чувствовала, просто отчаянно желая успокоить ребёнка.
Мучимый страшными сомнениями, Артём поплёлся в ванную. Он подставил замёрзшие, покрасневшие ладони под почти обжигающую струю воды и закрыл глаза. И перед ним снова, как живая, встала та картина: тёмный, вмёрзший в землю железный люк, ведущий в зловонную поддомовую яму. И пара глаз, сверкнувших в его темноте от света фонарика на телефоне. Сначала он подумал — кот. Они с Сашкой, его другом, приблизились, наклонились… Собака. Средних размеров, беспородная, с грязно-рыжими подпалинами на морде и груди.
— Держи меня за ноги, я попробую её достать! — крикнул тогда Артём Сашке и, распластавшись на краю промёрзлого бетона, полез в чёрную дыру.
В ответ из темноты донёсся низкий, хриплый, полный смертельной угрозы рык. Звук был таким диким и пугающим, что Артём дёрнулся и отшатнулся.
— Да брось ты, пошли уже! Она сама как-нибудь! — пожал плечами Сашка.
Но Артём не мог уйти. Он снова заглянул в отверстие.
— Пёсик… хороший… иди сюда, я помогу… тю-тю-тю… — он звал её, стараясь, чтобы голос звучал ласково и успокаивающе, хотя сам трясся от холода и непонятного страха.
В ответ — снова рык, уже более слабый, но не менее злой. Тогда он включил фонарик на телефоне и направил луч вниз. И застыл. Вспыхнувший свет выхватил из мрака жуткие细节: вся шерсть на боку и спине животного была в мелких, частых, запёкшихся ссадинах, а задняя лапа… Она была неестественно вывернута, и на ней зияла огромная, страшная рана, похожая на кровавое месиво. Рядом валялись объедки и какой-то тряпки. Как можно было оставить вот так это несчастное, искалеченное существо?
Следующие полчаса одиннадцатилетний Артём метались по тёмной улице, подкарауливая проходящих мужчин и, едва не плача, умоляя их помочь. Он ловил молодых парней, обращался к солидным мужчинам, к пенсионерам… Ответ был один — раздражённое отмахивание, циничные усмешки, совет «не выдумывать» и идти домой. Даже Сашка в итоге бросил его, сославшись на то, что проголодался и опаздывает. Артём остался один в сгущающихся сумерках, перед чёрной дырой, из которой на него смотрели два полных страдания и безысходности глаза.
Он мыл руки, а по его лицу текли слезы, смешиваясь с водой. Он не мог выкинуть из головы этот взгляд. Запоминающий, умоляющий, умирающий. Ему стало физически плохо, затошнило от осознания собственного бессилия и жестокости этого мира.
Утром Артём вскочил с постели ещё затемно, когда за окном только-только начинало синеть. Он выскочил из комнаты и наткнулся в прихожей на мать, уже одетую к выходу — Веронике к семи утра нужно было быть на работе в детском саду.
— Ну, иди, проверь своего страдальца, — с лёгкой улыбкой сказала она, но, взглянув на его лицо, улыбка сразу слетела с её губ. — Уверена, он уже давно убежал. А ты не выспался, весь на нервах…
Артём лишь молча вздохнул. Он молниеносно собрался и выбежал из дома. В подъезде его взгляд машинально скользнул по уголку под лестницей. Год назад он нашёл там картонную коробку с четырьмя замёрзшими котятами. Вместе с мамой они их отогрели, вылечили, выкормили из пипетки и пристроили в добрые руки. Ни одно брошенное живое существо не оставляло его сердце равнодушным. У них дома жили две кошки и пёс, и только одна, самая первая кошка, была взята из приюта, остальных они подобрали на улице. Летом он нашёл на тротуаре мёртвого голубя с перебитым крылом и не смог пройти мимо — похоронил его в парке под берёзкой, положив на могилку пучок одуванчиков. Если он видел, что пожилой соседке тяжело нести сумку, он первым бросался на помощь. Его сердце было устроено так, что оно не могло не откликаться на чужую боль. Оно было — раненое. Раненое состраданием ко всему миру.
В то утро он летел к страшному люку как ошпаренный, сердце колотилось где-то в горле. Он отчаянно надеялся, что яма пуста, что псу стало лучше и он ушёл… Но нет. Пара глаз снова блеснула из темноты на звук его шагов. Сердце Артёма упало и заныло тупой, непреходящей болью. Как же она, наверное, мучилась всю эту долгую, морозную ночь? Как вообще осталась жива?
Он, захлёбываясь, позвонил маме.
— Она там! Мама, она всё ещё там! Я тебе сейчас видео скину! Мы не можем её так оставить, мы должны что-то сделать!
Первой мыслью Вероники был звонок в МЧС. Она успокоила сына, пообещала немедленно всё уладить, велела идти на уроки. Но в МЧС ей вежливо, но твёрдо ответили, что спасение животных — не их профиль, и посоветовали обратиться в коммунальные службы. Звонок туда оказался и вовсе бесполезным. Артём названивал на каждой перемене, и в его голосе слышалось всё большее отчаяние: «Ну что? Ничего? Никто не едет?»
Ближе к обеду Вероника, сама уже измотанная до предела, в отчаянии позвонила своей подруге Наталье. Та сразу предложила обзвонить зоозащитники приюты. Первой в списке оказался приют «Луч надежды». Волонтёры, выслушав историю, не стали тянуть ни минуты — машина с людьми и оборудованием выехала немедленно.
А Артём к тому времени уже сбежал с последнего урока. Он сидел на корточках у зловещего люка, всматриваясь в темноту и шепча слова утешения тому, кто, возможно, уже его не слышал. Он всё ещё лелеял призрачную надежду, что появится кто-то сильный и взрослый и спасёт несчастное животное.
— Они здесь! Едут! — его лихорадочный крик разорвал морозный воздух, когда у обочины затормозила машина с узнаваемыми наклейками.
Волонтёр, молодая девушка с решительным лицом, не раздумывая, нырнула в люк, прикрывшись для защиты плотным одеялом. Остальные держали её за ноги. Снизу донёсся слабый, хриплый, почти беззвучный визг. Вытащить животное оказалось делом непростым — бедняга примерз к ледяному металлу собственными выделениями… Сердце Артёма сжималось от боли при виде этого.
— Ну вот, бедолага… Всё, теперь всё будет хорошо, — приговаривала волонтёр, осторожно укладывая собаку на расстеленное на снегу одеяло. — Одна кожа да кости… И как ты только выжила…
Собака не сопротивлялась, не рычала. Она лишь слабо поскуливала, вся погружённая в свою боль. Артём метался рядом, его теперь волновал новый вопрос: что будет дальше?
— Смотри, лохматенькая, это твой спаситель, — девушка кивнула на Артёма. — Настоящий герой. Если бы не он, ты бы тут так и осталась.
— Да какой я герой… — смущённо пробормотал мальчик. — Обычный… А что с ней будет? Она же не ходит.
— Похоже, её порвали другие собаки. Сейчас повезём в клинику, будем лечить. Всё у неё впереди, выкарабкается!
Псу, которого назвали Джеком, потребовалось много времени на реабилитацию. Рана на лапе была серьёзной, добавилось и сильное переохлаждение. Когда самое страшное было позади, и Джека перевели в приют, Артём с мамой взяли его на временную передержку. Вероника переживала — жить вдвоём с сыном и содержать трёх животных было непросто… Но видя, как светлеет лицо её мальчика, когда тот возится с псом, она не могла отказать.
Об истории Артёма написали в местной газете. К ним домой пришёл журналист, но мальчик и тут не чувствовал себя героем.
— Мне кажется, это нормальное поведение для любого человека, у которого есть совесть, — сказал он, смущённо глядя в пол. — Ничего героического я не сделал. Просто… люди стали слишком равнодушными. И обычная капля доброты теперь кажется чем-то невероятным. Мне от этого очень грустно. Я совершил самый обычный поступок, а его назвали благородным. Вы понимаете? Мир стал настолько жестоким, что обычное человеческое участие уже воспринимается как подвиг.
— А что бы ты хотел изменить в этом мире? — спросил журналист.
— Я хочу, чтобы люди стали добрее. Просто добрее.
— Ту уже думал, кем хочешь стать?
— Кинологом. Хочу работать с собаками. И обязательно стану волонтёром. Меня пока не берут, говорят, мал ещё. Но я буду помогать. Животным, людям, старикам… Мне их очень жаль, одиноких стариков. Хочу быть для них помощником и другом.
— Как теперь поживает Джек? Ты ведь так его назвал?
— Отлично! — лицо Артёма впервые за весь разговор озарилось по-настоящему счастливой, солнечной улыбкой. — Мы его оставили! Теперь он мой пёс! Джек! Иди сюда, мальчик! Давай покажем дяде, чему мы уже научились?
Весёлый, лохматый, уже заметно поправившийся пёс весело вскочил с лежака и подбежал к хозяину.
— Сидеть! Лежать! Дай лапу! Ай, молодец! Самый лучший пёс на свете!
Артём — мальчик с раненым сердцем. Потому что только раненое сердце никогда не знает покоя. Пока в мире есть страдания, жестокость и равнодушие, пока есть те, кому можно помочь, просто протянув руку, но этого не делают, — до тех пор сердца таких, как Артём, будут истекать кровью сострадания. И я хочу, чтобы людей с такими ранеными сердцами становилось больше. Чтобы мы все шли по этой жизни, чувствуя чужую боль как свою собственную. И в тот день, когда это случится, на земле воцарится добро. И тогда мы все finalmente обретём счастье, будем любимы и никогда не покинуты. А пока что… пока что я мысленно обнимаю каждого из вас, мои дорогие, незнакомые, но такие близкие по духу. Обнимаю и безмерно, нежно люблю
