— Серёженька, привет! У меня для тебя потрясающая новость!
Голос Ольги Николаевны в телефонной трубке вибрировал от еле сдерживаемого ликования, словно туго натянутая проволока. Сергей скривился, отодвигая от себя планшет. Он сидел в своём шумном коворкинге, и этот бодрый звонок матери напоминал вторжение марширующего оркестра в тихий читальный зал. Он невольно провёл пальцем по снимку на столе: он, его жена Анна и двое сыновей, сияющие под солнцем на пикнике.
— Привет, мам. Я немного загружен, что-то важное?
— Важнее не бывает! — её голос перешёл на доверительный шёпот. — Я нашла путёвку! В Египет! Пять звёзд, первая береговая, всё включено! Это просто мечта, Серёженька! И знаешь, сколько? Суперпредложение, отдают почти задаром! Всего двести тысяч на две недели! Нужно только до утра оплатить, иначе уплывёт!
Сергей глубоко вздохнул и потёр виски. Он знал этот тон. Этот тон значил, что план уже готов, а он — всего лишь исполнитель, бумажник, который должен timely раскрыться.
— Мам, это круто, что ты нашла вариант, но я не потяну. Сейчас невозможно.
— Что значит «не потяну»? — ликование в её голосе мгновенно сменилось ледяным удивлением. — Я же не миллиард прошу. Я прошу на заслуженный отпуск.
— Я понимаю. Но мы с Анной сейчас копим. Ване в третий класс через три месяца. Нужно купить всё — от школьной одежды и ранца до тетрадей и парты. Плюс кружки. Ты же знаешь, какие сейчас расценки. У нас каждая копейка учтена. Лишних двухсот тысяч просто нет.
В трубке возникла краткая, гудящая пауза, сквозь которую пробивался лишь гул офиса — жужжание принтеров и отдалённые разговоры сотрудников. Сергей уже знал, что сейчас последует. Он приготовился.
— То есть, — неторопливо, с акцентом произнесла Ольга Николаевна, и в её голосе уже не осталось ни грамма прежнего воодушевления, — на сборы в школу для Анниного ребёнка средства у вас есть. А на родную мать, которая отдала тебе лучшие годы, у тебя средств нет. Я правильно тебя поняла, сын?
— Мам, не заводись. Ваня не «Аннин ребёнок», он мой сын. И твой внук. И это не каприз, а необходимость. А Египет может и подождать.
— Подождать? — её голос, ещё минуту назад чирикающий, как у летней пташки, приобрёл твёрдые, стальные интонации. — Это я должна подождать? Я, которая трудилась на трёх работах, чтобы у тебя всё было? Я, которая отказывала себе во всём, чтобы ты университет окончил? А теперь, когда я прошу сущую малость, ты мне говоришь «подождать»? Это она тебя научила? Твоя Анна?
Сергей сжал в кулаке ручку так, что она хрустнула.
— Анна здесь ни при чём. Это наше совместное решение. Мы — семья, и у нас есть бюджетный план.
— Семья? — она язвительно хохотнула. — У тебя была одна семья, Сергей. Это я. А это — так, дополнение. Очень затратное, как я вижу. Дополнение, которое заставляет тебя забывать о своих обязанностях.
Он ощущал, как по жилам начинает растекаться тупое раздражение. Он не хотел этого диалога, особенно на работе, где его мог услышать любой.
— Мама, давай завершим. Я не могу сейчас болтать.
— Конечно, не можешь. Правда тебе не по вкусу. Я-то думала, у меня сын есть, опора… А раз так, то и мне придётся о себе самой печься. О своём завтра. И о своей недвижимости тоже поразмыслить. Мало ли как жизнь обернётся.
Это была не открытая угроза. Это было хуже. Это был прохладный, выверенный тычок в самое уязвимое место. Дом, в котором они обитали, принадлежал ей. Она никогда не упускала случая об этом напомнить, но ещё никогда это не звучало так явно.
— У тебя есть всё необходимое, — твёрдо ответил Сергей. — И дом, и пенсия. Не нужно давить.
— Я не давлю! Я излагаю факты! — взвизгнула она в трубку. — Просто знай, Сергей, если сын не считает нужным позаботиться о матери, то и мать не обязана заботиться о его благополучии!
Она швырнула трубку. В ушах ещё несколько секунд висели короткие сигналы. Сергей неспешно опустил телефон на стол. Шум офиса вернулся, но казался теперь отдалённым и посторонним. Он посмотрел на снимок своей семьи. На улыбающегося Ваню, который не ведал, что его подготовка к школе только что стала поводом для объявления скрытой войны. И Сергей понял, что это был не просто звонок. Это был первый залп. И он был сделан не для того, чтобы напугать. Он был сделан на поражение.
— Я так и знала, что ты не перезвонишь! Видимо, твоя супруга запретила?
Ольга Николаевна стояла на пороге, словно фантом из вчерашнего телефонного разговора, обретший тело. На ней было её лучшее пальто, а лицо выражало оскорблённую праведность. Она не ждала приглашения, мягко, но упорно отодвинула сына и прошла в коридор. Воздух в доме, до этого момента наполненный ароматом тушёного мяса и детским гомоном, тут же стал густым и напряжённым. Из кухни выглянула Анна, её лицо застыло в вежливой, но скованной маске.
— Здравствуйте, Ольга Николаевна, — ровно произнесла она.
Мать Сергея удостоила её лишь беглым, скользящим взглядом, полным морозного пренебрежения, словно Анна была элементом декора, не заслуживающим отдельного внимания. Вся её энергия была направлена на сына.
— А что, мне уже и в гости к родному сыну нельзя заглянуть без предупреждения? — спросила она, снимая пальто и вешая его на крючок с хозяйским видом. — Или тут у вас теперь приёмные часы для матери?
Сергей молча закрыл входную дверь. Гомон в детской комнате затих. Мальчишки, обладая звериным чутьём на смену настроения, тут же приумолкли.
— Мам, мы вчера всё обговорили, — устало начал Сергей, проходя за ней в зал.
— Мы не обговорили. Ты поставил меня перед фактом, — отрезала она, усаживаясь в его любимое кресло. Она оглядела комнату цепким, оценивающим взглядом. Взглядом владельца, проверяющего, в каком состоянии находится его имущество, сданное внаём. — Я всю ночь не спала. Давление скакнуло. Думала, на что я свою жизнь угрохала? Чтобы на старости лет выслушивать от родного сына, что у него на меня нет средств?
Она говорила это Сергею, но каждое слово было отравленной стрелой, летящей в сторону кухни, где Анна, не проронив ни звука, вернулась к плите. Её спина была идеально ровной. Она шинковала овощи с методичной точностью, и только слишком громкий стук ножа о доску выдавал её напряжение.
— Никто не говорит, что средств нет на тебя, — Сергей пытался сохранять спокойствие, но чувствовал, как в груди начинает разгораться знакомое чувство беспомощной злости. — Речь шла о конкретной, неурочной трате. О поездке.
— Неурочной? — Ольга Николаевна издала краткий, горький смешок. — Для меня, может, это последняя возможность океан увидеть! Я здоровье на твоё воспитание угробила, нервы истрепала! Я заслужила этот отпуск! Я его отработала! А теперь оказывается, что какие-то учебники и кроссовки для третьеклассника важнее здоровья твоей матери!
Она намеренно говорила «кроссовки для третьеклассника», принижая, обесценивая нужды его семьи, превращая их в ничтожную мелочь по сравнению с её глобальным «заслуженным отпуском».
— Перестань, — голос Сергея стал твёрже. — Это не кроссовки, это будущее моего сына. И я не позволю тебе так об этом говорить.
— Ах, не позволишь? — она подалась вперёд, её глаза сверкнули. — Ты мне будешь запрещать? В этом доме? Ты не забыл, Сергей, чей это дом? Чьи стены тебя укрывают, пока ты строишь свою «семью» и тратишь средства на посторонних тебе людей?
Анна на кухне выключила воду. Стук ножа прекратился. Теперь единственным звуком в доме был гул вентиляции.
— Анна — моя жена. Ваня и Петя — мои дети. Они не посторонние, — процедил Сергей сквозь зубы.
— Конечно, — с ядовитой сладостью протянула Ольга Николаевна, снова откидываясь в кресле. — Жена. Сегодня одна, завтра другая. А мать всегда одна. Только сыновья об этом почему-то забывают. Особенно когда им в уши поют сладкие песни.
Она демонстративно посмотрела в сторону кухни, где неподвижно застыла Анна. Это было прямое, неприкрытое оскорбление. Сергей встал.
— Мам, уходи.
— Что? — она вскинула брови, изображая искреннее изумление.
— Ты всё слышала. Уходи. Этот разговор окончен.
Ольга Николаевна неспешно поднялась. На её лице больше не было обиды или гнева. Только холодный, трезвый расчёт. Она подошла к Сергею и заглянула ему в глаза.
— Думай, Сергей. Думай хорошо. Потому что у моего терпения тоже есть предел. И у моей щедрости тоже.
— Уже подумал, мама!
— Я твоя мать! И плевать мне, что у тебя есть супруга и сыновья! Прежде всего ты обязан содержать меня, а не их! Если твоя следующая премия не окажется на моей карте, то поверь, никакого дома я тебе не оставлю! Запомни это!
— Я-то запомнил, а ты, повторюсь, уходи!
Она молча взяла своё пальто и вышла. Сергей не смотрел ей вслед. Он стоял посреди зала, слушая, как удаляются её шаги по лестничной клетке. Когда всё стихло, из кухни вышла Анна. Она подошла к нему, взяла его за руку и крепко сжала. Они ничего не сказали друг другу. Слова были не нужны. Они оба понимали, что это было не просто посещение. Это была разведка перед решающим сражением. И поле этого сражения — их дом, их жизнь — уже было заминировано.
— Попомни мои слова: останешься один! Никому ты не будешь нужен! Ни этим сорванцам, ни своей женушке! Только я всегда тебя любила и люблю! А ты…
Голос на том конце линии срывался, но не от слёз, а от еле сдерживаемой, бурлящей ярости. Он бил по ушам, как град по железной крыше. Сергей стоял у окна в зале, глядя на ночной город, на россыпь равнодушных огней. Телефонная трубка в его руке казалась раскалённой. Рядом, на софе, сидела Анна. Она делала вид, что листает журнал, но Сергей видел, как её пальцы добела сжали обложку. Она не слышала слов, но прекрасно понимала суть происходящего по выражению его лица.
Вечер, который обещал быть тихим и редким островком покоя после того, как они уложили сыновей, был безвозвратно отравлен. Звонок Ольги Николаевны ворвался в него, как таран. Не добившись своего личным визитом, она перешла к последнему, самому грязному оружию — прямому шантажу.
— Ты думаешь, я шучу? — продолжала кричать она в трубку, не дожидаясь ответа. — Ты думаешь, я позволю какой-то пришлой бабёнке и её выводку распоряжаться моими средствами, которые я тебе зарабатываю? Да, именно я! Потому что дом, в котором вы обитаете, стоит средств! Огромных средств, которые ты не платишь! Так что считай, что это моя вторая премия, которую ты получаешь! И я хочу свою долю!
Сергей молчал. Он смотрел на своё отражение в тёмном стекле. На отражение Анны за своей спиной. Он перестал пытаться вставить слово. Любой его довод, любое объяснение сейчас были бы лишь топливом для этого пожара. Он просто слушал, позволяя потоку яда литься на него, чувствуя, как внутри что-то безвозвратно меняется. Что-то, годами натянутое до предела, наконец лопнуло. Но не со звоном, а тихо, как перегоревшая лампочка. Исчезло тепло, погас свет. Остался только холодный, острый провод.
— Эта твоя расчётливая особа всё спланировала! — не унималась мать. — Окрутила тебя, нарожала, чтобы на шею сесть! А ты и рад стараться, всё в дом, всё для неё! А на мать родную плевать! Ты променял родную кровь на эту мещанку, которая из тебя все соки выжмет и выбросит! А я останусь! Я!
Он медленно повернулся и посмотрел на Анну. Она подняла на него глаза. В них не было ни страха, ни упрёка. Только тяжёлое, выжидающее спокойствие. Она верила ему. Она ждала его решения. И в этот момент он понял, что его старая жизнь, где он пытался балансировать между долгом перед матерью и любовью к своей семье, закончилась. Балансировать было больше не на чем. Одна из чаш весов была разбита вдребезги.
Ольга Николаевна, очевидно, выдохлась. Её дыхание в трубке стало прерывистым и шумным. Она ждала ответа, капитуляции, мольбы.
— Ты меня слышишь, Сергей? — уже тише, но не менее угрожающе произнесла она. — Я даю тебе время до премии. Ни днём позже. Либо средства будут на моей карте, либо вы собираете вещи. Ты меня понял?
Сергей перевёл взгляд с лица жены обратно на тёмное окно. Город за ним жил своей жизнью. Тысячи окон, тысячи семей, тысячи историй. И его история только что подошла к своей главной развилке. Он сделал свой выбор не сейчас. Он сделал его давно, в тот день, когда встретил Анну. В тот день, когда впервые взял на руки Ваню. Просто до сегодняшнего вечера он пытался делать вид, что можно идти по двум дорогам одновременно.
Он поднёс телефон ближе ко рту. Его голос прозвучал в тихой комнате оглушительно спокойно, без единой дрогнувшей ноты. В нём не было ни злости, ни обиды. Только лёд.
— Да, мама. Я тебя услышал.
И он нажал на кнопку отбоя. Не дожидаясь её реакции, не давая ей шанса продолжить. Просто оборвал связь. Он положил телефон на стол. Анна смотрела на него, и в её глазах читался немой вопрос. Сергей подошёл к ней, сел рядом и взял её холодную руку в свою.
— Всё, — сказал он. — Хватит.
И в этом одном слове было всё: решение, конец мучений, начало новой, неизвестной жизни. И осознание того, что завтрашний день будет очень, очень трудным. Но он будет их. И только их.
— Мама, приезжай. Нам нужно поговорить о доме.
Голос Сергея в трубке был ровный, почти официальный, лишённый всяких эмоций. Ольга Николаевна положила телефон на стол, и на её губах медленно расцвела снисходительная улыбка победителя. Сработало. Сломался. Она знала, что так и будет. Куда он денется с супругой и двумя сыновьями? Она ехала к нему, предвкушая сцену раскаяния, возможно, даже слёзы. Она уже приготовила речь о том, что мать нужно ценить и что она, так и быть, простит его на этот раз. Она поднимется, величественная и великодушная, и примет его капитуляцию. Она даже надела своё лучшее платье — то, в котором собиралась лететь в Египет.
Она нажала на кнопку звонка с уверенностью хозяйки, пришедшей взыскать долг. Дверь открыл Сергей. Он был спокоен. Слишком спокоен. За его спиной, в коридоре, громоздились серые картонные башни, обклеенные лентой. На них были сделаны надписи толстым синим маркером: «ПОСУДА», «ЖУРНАЛЫ», «ДЕТСКИЕ КОНСТРУКТОРЫ». Улыбка медленно сползла с лица Ольги Николаевны.
— Что всё это значит? — спросила она, проходя мимо него в зал.
Дом был полупустым. Привычные вещи исчезли, оставив после себя более светлые прямоугольники на обоях и пыльные контуры на полу. В центре комнаты, тоже окружённая коробками, стояла Анна. Она молча укладывала в сумку детские свитеры. Увидев свекровь, она не поздоровалась. Просто кивнула, как случайному прохожему на улице, и продолжила своё дело. В воздухе не было напряжения скандала. Была тишина и сосредоточенность вокзала перед отправлением поезда.
— Я не поняла, вы что, решили меня напугать? — голос Ольги Николаевны зазвенел от подступающей паники и злости. — Решили устроить этот цирк, чтобы я отступила?
Сергей не стал ничего объяснять. Он молча подошёл к журнальному столику, где лежала одинокая связка ключей. Он взял её и протянул матери. Металлические язычки тускло блеснули в свете лампы.
— Ты победила, — сказал он своим ровным, безжизненным голосом. — Дом твой. Мы уезжаем.
Ольга Николаевна смотрела то на ключи, то на его лицо, не в силах поверить в происходящее. Это было не то, чего она хотела. Она хотела власти, подчинения, средств. Она не хотела пустых комнат.
— Ты… ты с ума сошёл? Куда вы пойдёте? На улицу? С сыновьями?
— Это больше не твоя забота, — отрезал Сергей. Он не отводил взгляда. В его глазах не было ни капли тепла, только холодная, выжженная пустыня. — Ты очень чётко обозначила свой выбор. Ты променяла нас на путёвку в Египет. Что ж, это твоё право.
Он вложил ключи в её онемевшую руку. Металл был холодным и тяжёлым.
— С этой секунды, — продолжил он, и каждое его слово падало в тишину, как камень в глубокий колодец, — у тебя больше нет сына. И внуков у тебя тоже нет. Никогда. Ты можешь делать с этим домом всё, что захочешь. Продавай его. Сдавай. Езди в свой Египет хоть каждый сезон. Нам всё равно.
Он повернулся к Анне.
— Ты готова? Она застегнула молнию на последней сумке и кивнула. Из детской вышли мальчишки, уже одетые в уличную одежду. Они смотрели на бабушку без интереса, как на чужую тётю, загородившую проход. Сергей взял две большие сумки, Анна — рюкзаки сыновей. Они молча, единым отрядом, двинулись к выходу. Они прошли мимо Ольги Николаевны, стоявшей изваянием посреди пустеющего зала. Они не оглянулись.
Щёлкнул замок входной двери. Шаги на лестничной клетке становились всё тише и вскоре совсем замерли. Ольга Николаевна осталась одна. Она стояла в оглушительной тишине своего дома, своей крепости, своей победы. Стены, которые ещё вчера были домом для её сына и внуков, теперь казались чужими и холодными. Она разжала ладонь. В её руке, вместо горящей путёвки в Египет, лежали холодные ключи от её оглушительной, абсолютной победы…
