— Ты что, совсем? — первое, что я услышала, когда открыла глаза утром.
Валера стоял над кроватью, держа в руках мою косметичку. Вернее, то, что от неё осталось — он вытряхивал содержимое прямо на одеяло. Тушь, помада, пудра — всё летело кувырком.
— Что ты делаешь? — я попыталась сесть, но он шагнул ближе, загородив свет.
— Где они?
Я ещё толком не проснулась. За окном едва светало, в комнате было холодно — батареи опять не топили, — и я никак не могла понять, что происходит. Валера обычно в это время храпел, развалившись на своей половине кровати, а просыпался только когда я ставила кофе.
— Где что? — спросила я, отодвигая помаду, которая скатилась мне на колени.
— Не прикидывайся! — он швырнул косметичку на пол. — Деньги! Тридцать тысяч!
Вот тут я окончательно проснулась. Тридцать тысяч. Те самые, что я откладывала полгода. По тысяче, по полторы — с каждой зарплаты, урезая себя во всём. Не покупала новые сапоги, хотя старые протёрлись насквозь. Не ходила с подругами в кафе. Даже крем для лица брала самый дешёвый, чтобы хоть что-то отложить. Эти деньги были моей тайной радостью, моей маленькой победой. Я собиралась купить на них путёвку — махнуть куда-нибудь к морю, хотя бы на неделю. Одной. Без Валеры, без его вечного нытья, без его матери.
— Откуда ты знаешь? — вырвалось у меня раньше, чем я успела подумать.
Он усмехнулся. Такая довольная, мерзкая усмешка, от которой меня передёрнуло.
— Я всё знаю. Думала, перехитришь? Спрятала в книжке, да?
Книжка. Я действительно держала деньги в старом томике Ахматовой — последнем подарке от бабушки. Валера никогда не читал, и я была уверена, что это самое безопасное место. Но он нашёл. Как?
— Чего уставилась на меня? Говори, куда деньги спрятала? Я обещал их дать маме на шубу! — завопил он так, что я вздрогнула.
На шубу. Его матери. Конечно.
Я молчала, пытаясь переварить услышанное. Все эти месяцы, пока я экономила на всём, считала каждую копейку, мечтала о море и тишине — он знал. И уже распланировал мои деньги. Не наши, не его — мои. Те, что я заработала, вкалывая в душной конторе, улыбаясь противным клиентам, терпя придирки начальницы.
— Валер, — начала я как можно спокойнее, — это мои деньги.
— Твои? — он заржал. Именно заржал — по-другому не скажешь. — В этой квартире всё общее! Или ты забыла, что живёшь под моей крышей?
Под его крышей. Эту фразу я слышала регулярно. Квартира действительно была оформлена на него — однушка в панельной пятиэтажке на окраине, которую ему когда-то дали на заводе. Я въехала сюда семь лет назад, после свадьбы, с двумя чемоданами вещей и головой, полной надежд. Дура.
— Я плачу за половину коммуналки, — напомнила я. — И покупаю продукты. И…
— И что? — перебил Валера. — Ты мне ещё скажи спасибо, что терплю твои причуды! Другая баба давно бы поняла, что муж главный, а ты всё со своими закидонами!
Причуды. Он называл причудами то, что я иногда хотела побыть одна, почитать, помолчать. Что не бежала сломя голову к его матери каждые выходные. Что не соглашалась рожать ребёнка, пока мы не накопим хоть немного денег и не переедем в квартиру побольше.
— Так где деньги? — он шагнул ближе, навис надо мной. Лицо красное, вены на шее вздулись. Пахло перегаром — видимо, вчера после работы опять заходил к дружкам «на чай».
— Я их не отдам, — сказала я тихо, но твёрдо.
— Что-о? — он вытаращил глаза.
— Это мои деньги, Валера. Я их откладывала для себя.
— Для себя? — он присел на край кровати, и я почувствовала, как матрас просел под его весом. Валера располнел за последние годы — сидячая работа, пиво по вечерам. — Ты вообще соображаешь, что несёшь? Мать обещала в Турцию махнуть, если я ей помогу с шубой! А потом всем расскажет, какой у неё сын заботливый! А ты тут свои хотелки!
Я поднялась с кровати, закуталась в халат. Ноги были ледяными — босиком по линолеуму в ноябре ходить то ещё удовольствие. Прошла на кухню, включила чайник. Руки дрожали.
Валера увязался следом.
— Ты меня слышишь вообще? — он схватил меня за плечо, развернул к себе. — Где тридцать тысяч?
— В банке, — соврала я. На самом деле деньги лежали в сумке у Киры, моей коллеги. Вчера вечером, когда Валера ушёл к дружкам, я почувствовала неладное — он слишком долго рылся в шкафу, искал что-то. И я перепрятала. Позвонила Кире, выдумала историю про ремонт в квартире и просьбу подержать конверт пару дней. Она согласилась, не расспрашивая — хорошая девчонка.
— Врёшь! — рявкнул Валера. — Какой банк? У тебя карточки только зарплатная!
— Открыла вклад, — я повернулась к нему спиной, достала две чашки. Заварка кончилась, придётся пить растворимый кофе. Противный, горький.
— Когда это ты успела? Я же с тобой везде!
Вот именно. Он действительно был со мной везде. Провожал до работы — «чтобы не болталась где попало». Встречал — «а то мужики всякие пристают». По магазинам ходили только вместе. Даже к подругам я выбиралась редко, и то после скандалов.
Но в прошлый четверг он застрял на работе, и у меня было два свободных часа. Я действительно зашла в банк — посмотрела условия вкладов. Не открыла, но посмотрела. На всякий случай.
— В четверг, — сказала я. — Когда ты задержался.
Валера секунду молчал, переваривая информацию. Потом сдёрнул чашку у меня из рук и швырнул её в раковину. Та звякнула, но, к счастью, не разбилась.
— Значит, так, — он говорил тихо, но в голосе слышалась угроза. — Завтра же идёшь и снимаешь. Всё до копейки. И отдаёшь мне. Понятно?
— Нет, — я посмотрела ему в глаза. — Не понятно.
То, что случилось дальше, я не сразу поняла. Он замахнулся — я увернулась, отскочила к холодильнику. Кулак просвистел мимо, угодил в дверцу навесного шкафчика. Хлипкая фанера треснула.
Мы застыли, тяжело дыша. Я — у холодильника, он — посреди кухни, потирая руку.
— Ты…— начала я.
— Заткнись, — бросил он и вышел из кухни.
Я слышала, как он ходит по комнате, что-то ищет, потом хлопнула входная дверь. Грохот, эхо по лестничной клетке. Тишина.
Я опустилась на табуретку. Чайник продолжал кипеть, пар валил из носика. Выключила. Села обратно. Посмотрела на треснувший шкафчик, на чашку в раковине, на свои руки…
Свекровь явилась через час. Я услышала её голос ещё на лестнице — она никогда не говорила, она вещала. Громко, с придыханием, чтобы все соседи слышали.
— Валерочка, сынок, открой маме!
Я сидела на той же табуретке, так и не допив кофе. Встать не было сил. Да и желания тоже.
Ключ повернулся в замке — конечно, у неё был свой комплект. Раиса Петровна вплыла в прихожую, а за ней — дядя Гена, сосед снизу, вечный её подпевала и советчик по всем вопросам. Пенсионер в сером пиджаке, который носил даже дома, и с убеждением, что всё в этом мире должно быть «по справедливости», то есть так, как он решит.
— Ну что, Полина, доигралась? — свекровь даже не поздоровалась, прошла на кухню, окинула взглядом треснувший шкафчик. — Вот до чего мужа довела! Руку поднял, небось? Первый раз за семь лет!
Я молчала. Смотрела, как она устраивается на стуле напротив, поправляет начёс, достаёт из сумочки платочек — для вида, конечно. Дядя Гена пристроился у двери, скрестил руки на груди. Судья и прокурор в одном флаконе.
— Раиса Петровна, — начала я, но она подняла руку.
— Помолчи пока. Взрослые разговаривают. Валера мне всё рассказал. Ты, значит, деньги прячешь от мужа? От семьи?
— Это мои деньги, — повторила я уже который раз за утро.
— Твои! — она хмыкнула. — Геннадий Семёнович, вы слышите? Твои, говорит! А живёшь в чьей квартире? Электричество чьё жжёшь? Воду чью льёшь?
— Я плачу половину…
— Половину! — перебила свекровь. — А вторую половину кто платит? Валера! Мой сын, кормилец, работящий мужик! А ты что? Сидишь в своей конторке, бумажки перекладываешь, а тут ещё и деньги прятать вздумала!
Дядя Гена кашлянул, подал голос:
— В моё время такого не было. Жена мужу всё отдавала до копейки, а он уж распоряжался. Семья — она как государство, должен быть главный. А то что получается? Анархия.
— Вот именно! — подхватила Раиса Петровна. — Анархия! Я Валере сразу говорила: рано ты женился, нагулялся мало. Выбрал бы девочку из хорошей семьи, с приданым, с квартирой, а не эту…
Она не договорила, но я прекрасно знала, что она хотела сказать. «Эту нищебродку». Так она называла меня за глаза, но пару раз я слышала и в лицо — на семейных застольях, когда она перебирала с вином.
— Тридцать тысяч, Полина, — свекровь сменила тон на деловой. — Валера обещал мне помочь с шубой. Я уже присмотрела, в бутике на Ленина. Норка, воротник шикарный. Со скидкой выходит сорок пять, но если мы с Валерой скинемся, то я доплачу только пятнадцать. Понимаешь? Это же выгодно!
— Выгодно вам, — сказала я тихо.
— Что-что? — свекровь наклонилась ближе.
— Я сказала: выгодно вам. А мне что? Я полгода копила эти деньги. На каждой мелочи экономила.
— На мелочи! — свекровь всплеснула руками. — Геннадий Семёнович, вы это слышите? Шуба для свекрови — мелочи! Да я для тебя мать, между прочим! Мать мужа — всё равно что родная!
Дядя Гена степенно кивнул:
— Неуважение к старшим — вот беда нашего времени. В Союзе такого не было. Молодёжь старших почитала, помогала. А сейчас? Каждый сам за себя.
Я встала, подошла к окну. За стеклом моросил дождь, серый и нудный. Во дворе женщина выгуливала собаку, старушка тащила авоську из магазина. Обычная жизнь, текущая своим чередом. А тут, на этой кухне, три человека решают, как распорядиться моими деньгами.
— Раиса Петровна, — обернулась я, — скажите честно: Валера просил у вас денег на шубу?
Она замялась, переглянулась с дядей Геной.
— Ну… он сказал, что поможет. Сын должен матери помогать, это нормально.
— То есть вы сами попросили?
— А что такого? — она вскинулась. — Я ему жизнь отдала! Одна растила, без мужа! Отец его, алкаш проклятый, сбежал, когда Валерке три года было. Я и за отца, и за мать! Недоедала, недосыпала, всё ему, любимому! А теперь что, помочь не может? Или ты ему запрещаешь?
— Я ничего не запрещаю, — сказала я устало. — Но это мои деньги. Я их заработала. И хочу потратить на себя.
— На себя! — свекровь подскочила со стула. — Эгоистка! Себялюбка! Ты вообще думаешь о семье? О муже? Или только о себе, любимой?
— Раиса Петровна права, — вставил дядя Гена. — Женщина должна думать о семье. О муже, о его матери. А не о каких-то своих хотелках. Это неправильно.
— А что правильно? — я повернулась к нему. — Отдать последнее? Забыть о себе? Жить, как удобно всем, кроме меня?
— Вот-вот, — кивнула свекровь. — Жить, как удобно всем. Это и называется семья. А ты что хочешь? Свободы? Так иди, свободная, живи одна! Только Валеру не трогай, он хороший мальчик, найдёт себе нормальную жену!
В дверях появился Валера. Он стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на меня с каким-то торжеством. Видимо, слушал весь разговор.
— Ну что, Поль? — спросил он. — Образумилась?
Я посмотрела на них всех троих. Свекровь — довольная, уверенная в своей правоте. Дядя Гена — с видом человека, который только что восстановил справедливость. Валера — с ухмылкой победителя.
— Нет, — сказала я. — Не образумилась.
Повисла пауза. Свекровь открыла рот, закрыла, снова открыла.
— Ты что, совсем страх потеряла? — выдавила она наконец.
— Наоборот, — ответила я и сама удивилась твёрдости в собственном голосе. — Я его обрела.
Раиса Петровна не успокоилась. Она приходила каждый день — то с дядей Геной, то с соседкой Людкой, то с какой-то дальней родственницей, которая «тоже хочет поговорить». Все они рассказывали мне, какая я плохая жена, неблагодарная невестка, эгоистка. Валера ходил мрачнее тучи, хлопал дверями и по вечерам подолгу разговаривал с матерью по телефону.
Я терпела неделю. Ровно семь дней.
А на восьмой позвонила тёте Жанне.
Тётя Жанна была маминой двоюродной сестрой, жила в Анапе и держала небольшой гостевой дом. Мы виделись редко, но каждый раз она повторяла: «Полечка, если что — приезжай. Море лечит всё». Я всегда кивала и думала, что это просто слова. Оказалось — нет.
— Приезжай хоть завтра, — сказала тётя Жанна, выслушав мою сбивчивую исповедь. — У меня как раз горничная съехала, нужна помощь. Жить будешь у меня, работа найдётся, а там видно будет.
Я купила билет на автобус в тот же вечер. На следующий день, когда Валера ушёл на работу, а свекровь ещё не успела заявиться, я собрала вещи. Две сумки — больше и не нужно было. Написала записку: «Не ищите. Мне нужно подумать». Оставила на столе.
Ключи положила в конверт и сунула в почтовый ящик соседки напротив — Зинаиды Фёдоровны, единственной, кто за все годы ни разу не лез с советами.
В автобусе я проплакала первые два часа. Потом уснула. А проснулась от того, что солнце било прямо в глаза — яркое, тёплое, настоящее.
В Анапе пахло морем и свободой.
Тётя Жанна встретила меня на вокзале — седая, загорелая, в ярком платье до пят.
— Вот и славно, — сказала она, обнимая меня. — Теперь живи.
Я жила. Убирала номера, встречала постояльцев, готовила завтраки. По вечерам ходила на море — пустынное, ноябрьское, но такое спокойное, что хотелось раствориться в нём. Валера звонил первую неделю — требовал вернуться, орал, угрожал. Потом затих. Свекровь прислала одно сообщение: «Позоришь семью». Я не ответила.
Через месяц в гостевой дом заехал новый постоялец — Кирилл, фотограф из Москвы. Приехал снимать зимнее море для какого-то проекта. Высокий, в очках, с вечно взъерошенными волосами и рюкзаком, набитым фотоаппаратурой.
— Вы всегда такая грустная? — спросил он как-то вечером, когда я подавала ему чай.
— Нет, — ответила я. — Раньше я вообще не знала, какая я.
Он улыбнулся:
— Понимаю. У меня тоже был период, когда я сбежал от прежней жизни. Бросил офис, кредиты, квартиру в ипотеке. Жена не поняла, ушла. Зато я понял, что хочу снимать. Только снимать. И быть собой.
Мы разговорились. Кирилл задержался на неделю, потом ещё на одну. Показывал фотографии, учил меня видеть красоту в простых вещах — в облаках над морем, в ржавой лодке у причала, в старушке, торгующей пирожками.
— Ты могла бы стать хорошей моделью, — сказал он однажды. — У тебя удивительное лицо. Живое.
Я засмеялась — впервые за долгое время.
В декабре позвонила Кира, моя бывшая коллега.
— Поль, тут такое! — выдохнула она. — Валера скоро женится!
— Что? — я чуть не уронила телефон.
— Да-да! На Насте из бухгалтерии, помнишь её? Ей двадцать три года, она беременна, и свекровь твоя в восторге — внук, говорит, будет!
Я села на крыльцо, смотрела на волны.
— Понятно, — сказала я спокойно. — Спасибо, что предупредила.
Положила трубку. Ждала боли, слёз, обиды. Но пришло облегчение. Лёгкое, почти невесомое.
Вечером Кирилл позвал меня гулять по набережной.
— Знаешь, — сказал он, — я хочу открыть фотостудию. Здесь, в Анапе. Снимать людей, море, истории. Нужен помощник. Человек, который понимает. Ты не хочешь попробовать?
Я посмотрела на него, на море, на огни города, отражающиеся в воде.
— Хочу, — сказала я.
Тётя Жанна пекла пироги, когда я вернулась. Она ничего не спросила, только обняла и прошептала:
— Вот и правильно, девочка моя. Вот и правильно.
А в телефоне лежало последнее сообщение от Валеры: «Подписывай документы на развод. Присылаю курьером».
Я написала коротко: «Хорошо».
И впервые за семь лет почувствовала, что дышу полной грудью.
Море шумело за окном. Пахло пирогами, свежим кофе и чем-то новым — надеждой, что ли. Или просто жизнью. Настоящей. Моей.
Я открыла ноутбук, зашла на сайт фотостудий. Кирилл прислал несколько вариантов названий. Один мне понравился особенно: «Новая волна».
Да. Новая волна. Это про меня.
