Ключ скрипнул в замке слишком громко, как будто предупреждая о чем то. Ольга вошла в квартиру, сбросила туфли и сразу почувствовала что то чужое. Воздух был другим. Не привычная смесь запаха свежей выпечки и старой бумаги от родительских книг, а густой, тяжелый аромат дешевых духов и чего то лекарственного.
Она замерла в прихожей, прислушиваясь. Из спальни родителей доносился шум, звук передвигаемой мебели. Сердце упало. Родители были на даче, откуда тут взяться шуму?
Ольга на цыпочках подошла к двери и заглянула внутрь. Картина, которую она увидела, отпечаталась в сознании как удар.
Ее свекровь, Валентина Петровна, стояла посреди комнаты спиной к двери. На родительской кровати с кружевным покрывалом лежал раскрытый чемодан, из которого она доставала свои платья и вешала их в распахнутый шифоньер. Рядом, на прикроватном столике, уже стояла ее фотография в пышной раме, а знакомый стаканчик для зубов соседствовал с дорогой маминой шкатулкой.
— Валентина Петровна? — тихо, от испуга, выдохнула Ольга.
Свекровь резко обернулась. На ее лице не было ни капли удивления или смущения. Только холодное, уверенное спокойствие.
— А, Оля, пришла. Не стой в дверях, как привидение. Заходи, помоги разобраться. Кровать эту надо передвинуть, спина болит, когда от окна светит.
Ольга вошла в комнату, будто в тумане. Ноги стали ватными.
— Что вы здесь делаете? Какая кровать? Это комната моих родителей.
— Теперь и моя, — коротко бросила свекровь, доставая очередную кофту. — Сыну надоело смотреть, как я в своей однушке маюсь. Решили, что тут мне будет лучше. Просторнее. А ты разве не в курсе была? — Она бросила на невестку колючий взгляд, полный притворного удивления.
В горле у Ольги встал ком. Она обвела взглядом комнату, ее взгляд упал на чемодан. Это был не тот, с которым свекровь обычно ездила в гости на пару дней. Это был ее большой, старый чемодан, тот самый, что стоял на антресолях в ее квартире.
— Где Алексей? — спросила Ольга, стараясь говорить твердо, но голос подвел, сдавленно дрогнув.
— Мужа своего ищешь? На кухне, чай пьет. С дороги мы устали.
Ольга развернулась и почти побежала на кухню. Алексей сидел за столом, согнувшись, и сосредоточенно размешивал сахар в кружке. Он не смотрел на нее.
— Леша? Что происходит? — прошептала она.
Он медленно поднял на нее глаза. В его взгляде она прочла все. Вину. Страх. Бессилие.
— Мама… мама переехала к нам. Временно.
— В нашу квартиру? В квартиру моих родителей? Без моего согласия? Как ты мог?
— Оль, не кричи, — он поморщился, будто от боли. — Ей одной тяжело. А тут простоим пока…
— Пока что? Пока она не выживет отсюда моих родителей? Ты видел, что она творит в их спальне?
В этот момент в дверном проеме появилась Валентина Петровна. Она облокотилась о косяк, приняв живописную позу.
— Мамочке твоей тут не рады, — сказала она тихо, но так, что каждое слово прозвучало как выстрел. — Это я тебе сразу говорю. Нечего будет по пятам за нами ходить и вздыхать. Ключ у меня есть, — она показала блестящий ключик, который тут же спрятала в карман халата. — А значит, и права. Здесь теперь мой дом.
Ольга отшатнулась. Она смотрела то на сгорбленного мужа, то на торжествующую свекровь. Воздух, пропитанный чужими духами, становился густым и липким. Она поняла, что это не шутка, не временное неудобство. Это война. И она только что переступила порог ее дома.
Тяжелое молчание повисло на кухне после слов свекрови. Ольга чувствовала, как дрожь поднимается от кончиков пальцев, сжимающих край стола, ко всему телу. Это была не просто злость. Это было глухое, физическое ощущение вторжения, будто под кожу запустили тысячи невидимых иголок.
Она перевела взгляд на Алексея. Он все так же сидел, сгорбившись над своей кружкой, будто надеялся, что земля поглотит его прямо здесь, на этом стуле. Его молчание было громче любого крика. Оно значило только одно — он знал. Он знал и позволил этому случиться.
— Леша, — голос Ольги прозвучал хрипло, она с силой сглотнула ком в горле. — Выключись. Я обращаюсь к тебе. Это правда? Ты привез сюда свою мать жить, пока мои родители на даче?
Алексей медленно, с неохотой поднял на нее глаза. Его лицо было серым, осунувшимся.
— Оленька, не заводись с самого утра. Маме тяжело одной, ты сама знаешь, у нее давление подскакивает. А тут простоим немного, неделю-другую, пока она не найдет себе новую квартиру. Старую свою уже продала.
Удар был настолько неожиданным, что у Ольги на секунду перехватило дыхание. Она продала квартиру. Это уже не визит. Это переселение.
— Ты с ума сошел? — выдохнула она. — Без единого звонка? Без моего согласия? Ты привез ее в чужой дом!
— Оль, это не чужой дом! — наконец вспыхнул Алексей, ударив ладонью по столу. Чай расплескался. — Это наша с тобой квартира! Твои родители нам ее оставили! Я тоже здесь живу и имею право решать, кого пустить под свой кров!
— Свой кров? — Ольга засмеялась, и этот смех прозвучал горько и неуместно. — Это квартира моих родителей, Леша! Они уехали на месяц, доверив ее нам, а не твоей матери! Они оформили дарственную на меня, и только на меня! Ты это прекрасно знаешь! Твоего имени в документах нет. Ни одного.
В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была напряженной, колючей. Алексей сжал губы, его глаза побежали. Этот факт он, конечно, знал, но никогда прежде Ольга не бросала его ему в лицо с такой жестокой прямотой.
В дверном проеме по-прежнему стояла Валентина Петровна. На ее лице играла легкая, снисходительная улыбка.
— Документы, бумажки, — пренебрежительно протянула она, медленно входя на кухню и направляясь к чайнику. — Какая разница, на ком написано. Сын — это плоть от плоти. А мать имеет право на заботу. По закону, кажется, так. Дети обязаны содержать престарелых родителей. Или вы, юная, законы страны нашей отменяете?
Она поставила чайник, повернулась к Ольге, и ее глаза сузились.
— Так что не тряси своими бумажками. Я мать. Я имею право. И я здесь остаюсь.
Ольга чувствовала, как почва уходит из-под ног. Юридически она была права, она это знала. Но против этой железной, непробиваемой уверенности в своем «праве матери» все ее аргументы разбивались, как о каменную стену. Она видела это по лицу Алексея — он был на стороне матери. На стороне этой уродливой, извращенной логики.
— Ты… ты ничего не имеешь права, — тихо сказала Ольга, отступая к выходу из кухни. Ей нужно было пространство, воздух. — Это мой дом. И я требую, чтобы вы немедленно собрали вещи и уехали.
— Требуй не требуй, — спокойно ответила Валентина Петровна, наливая себе кипяток. — А я пойду, распакую остальные чемоданы. Алексей, дорогой, принеси мне с коридора мою синюю сумку, там у меня тапочки новые.
Ольга стояла, прислонившись к косяку двери, и смотрела, как ее муж, не глядя на нее, послушно идет в прихожую выполнять указание матери. В этот момент она поняла всю глубину пропасти, которая внезапно разверзлась в ее жизни. Это была не просто свекровь на пороге. Это был крах ее брака. И война только начиналась.
Прошло три дня. Три дня, в течение которых квартира медленно, но верно превращалась в чужое, враждебное пространство. Ольга чувствовала себя не хозяйкой, а гостьей, которую терпят из милости.
На следующее утро она вышла из своей комнаты и сразу почувствовала перемену. Воздух был густым и тяжелым от запаха жареного лука и жира. На плите в большой кастрюле что-то булькало. Валентина Петровна, уже одетая, с безупречной прической, помешивала содержимое, напевая себе под нос.
Ольга молча направилась к кофемашине, своему утреннему ритуалу, маленькому островку нормальности.
— Кофе по утрам — язва желудка обеспечена, — раздался сзади голос свекрови, без всякого предисловия. — Я сварила кашу. Пшенную. Полезно для пищеварения. Садись, сейчас подадим с Алексеем.
Ольга не обернулась. Она вставила капсулу, нажала кнопку, и аппарат с благородным урчанием начал готовить ей эспрессо. Этот звук был ей вызовом.
— Я кофе пью по утрам, — тихо, но четко сказала она. — И завтракаю, когда захочу, и что захочу.
Валентина Петрова фыркнула.
— В моем доме такие прихоти не проходят. Забочусь о вас, о вашем здоровье, а вы… неблагодарные.
— В вашем доме? — Ольга медленно обернулась, держа в руках горячую чашку. Аромат кофе смешивался с запахом пшенной каши, создавая невыносимую дисгармонию.
— А то как же? Пока я здесь, я несу за все ответственность. И за столом руководить должна я. Вчера, к примеру, щи сварила. Смотрела, как ты ела — лицом воротила. Не такие, видно, щи, как у твоей мамаши?
У Ольги сжались кулаки. Вчерашние щи были жидкими, безвкусными, и она действительно ела их через силу, потому что Алексей смотрел на нее умоляюще.
— Не лезьте в мою тарелку и в мои привычки, — сквозь зубы произнесла Ольга. — Готовьте себе и своему сыну. Меня не трогайте.
— Да уж трогать таких неблагодарных только руки марать, — проворчала свекровь и громко хлопнула ложкой о край кастрюли.
В этот момент на кухню вышел Алексей. Он выглядел помятым и несчастным. Его взгляд скользнул по кофе в руке Ольги, потом по каше на плите.
— Мама, я на работу спешу, кашу не буду, — пробормотал он.
— Что значит, не будешь? — голос Валентины Петровны зазвенел, как натянутая струна. — Я встала, старалась! А ты кофе этот вредный пить будешь? Садись! Немедленно!
И Алексей сел. Он не посмотрел на Ольгу, опустив голову над тарелкой серой, дымящейся каши. Ольга наблюдала эту сцену, и ее охватило чувство полного одиночества. Он предал ее не только в большом, позволив матери вселиться, но и в этих мелких, ежедневных капитуляциях.
Выпив кофе стоя у окна, она вышла из кухни, чувствуя на себе колючий взгляд свекрови. Она прошла в гостиную и замерла.
Книги на полке, которые всегда стояли в строгом порядке, были переставлены. Те, что любила перечитывать ее мать, стояли в самом низу, а на видном месте красовались несколько потрепанных томов, явно принадлежавших Валентине Петровне. На журнальном столике, где всегда лежал красивый альбом с семейными фотографиями, теперь стояла ее, Валентины Петровны, большая фотография в золоченой раме, где она была молода и строга.
Ольга подошла к полке и попыталась вернуть книги на свои места.
— Не трогай! — раздался резкий окрик с порога. Свекровь стояла, вытирая руки об фартук. — Я все так расставила, как мне удобно. Теперь тут все по-моему. Привыкай.
— Это не ваш дом, чтобы здесь что-то переставлять! — не выдержала Ольга. — Уберите свои книги и свою фотографию!
— Мой дом там, где мой сын, — холодно парировала Валентина Петровна. — А раз он здесь, то и я здесь. И все будет так, как я скажу. Если не нравится — терпи. Или уходи.
Ольга посмотрела на Алексея, который все так же сидел на кухне, сгорбившись над своей тарелкой. Он слышал все. И снова промолчал.
В этот момент она поняла, что битва за квартиру — это только верхушка айсберга. Настоящая война шла за ее мужа. И пока что она ее проигрывала по всем статьям. Чужая жизнь, чужие запахи, чужие вещи медленно, но верно вытесняли ее собственную. И с каждым часом она чувствовала себя здесь все более чужой.
Ночь не принесла покоя. Ольга ворочалась на краю кровати, чувствуя за спиной напряженную спину Алексея. Между ними лежала невидимая стена, холодная и непроницаемая. Воздух в спальне был густым от невысказанных слов.
На следующее утро Алексей ушел на работу раньше обычного, не завтракая и бросив на ходу короткое «пока». Ольга понимала — он бежал. Бежал от скандала, от выбора, от нее.
Весь день она провела в оцепенении, бродя по квартире, как призрак. Валентина Петровна хозяйничала на кухне, напевая свои старомодные песни. Звук ее голоса резал слух. Каждый стук кастрюли, каждый шорох ее тапочек по паркету отзывался в Ольге новой волной ярости и бессилия.
Он вернулся поздно, когда она уже сидела в гостиной, уставившись в телевизор, не видя изображения. Валентина Петровна уже удалилась в свою — нет, в родительскую — комнату.
Алексей прошел в прихожую, медленно снял куртку, повесил. Он выглядел измотанным.
— Леша, нам нужно поговорить, — тихо, но твердо сказала Ольга, не выключая телевизор.
Он вздрогнул, словно надеялся проскользнуть незамеченным. Плечи его сгорбились еще сильнее.
— Оль, я очень устал. Давай завтра.
— Нет. Не завтра. Сейчас.
Он тяжело вздохнул и прошел в гостиную, сел в кресло напротив, не смотря на нее. Его лицо было маской усталости и отстраненности.
— Ну? Говори.
— Сколько это будет продолжаться? — начала Ольга, сжимая пальцы в замок, чтобы они не дрожали. — Твоя мать живет в доме моих родителей. Она переставляет вещи, диктует, что мне есть, пытается управлять нашей жизнью. Ты это видишь?
— Она просто пытается помочь! Присмотреть за нами! — голос Алексея прозвучал сдавленно, он смотрел в пол. — Ты все драматизируешь. Не нравятся щи, не ешь. Не нравится, как книги стоят, переставь. Какая разница?
— Какая разница? — Ольга встала, ее голос задрожал от возмущения. — Леша, это мой дом! Мой! Она ведет себя как хозяйка, а меня делает чужой! И ты… ты сидишь и ешь эту пшенную кашу, будто так и должно быть!
— А как должно быть? — он резко поднял на нее глаза, и в них впервые вспыхнул огонек. — Выгнать ее на улицу? У нее больше нет квартиры, Ольга! Куда я ее дену? В приют?
— А ты не думал спросить меня, прежде чем привозить ее сюда? На пару недель, сказал? Она продала кварвать! Она и не собиралась уходить! Ты меня поставил перед фактом! Ты обманул меня!
— Я не обманывал! Я просто не знал, как тебе сказать! — крикнул он, тоже поднимаясь. — Ты всегда так! Любая проблема — сразу скандал, ультиматумы! Я пытался выбрать момент!
— Какой момент? Момент, когда она уже распакует все чемоданы? Ты не выбирал момент, ты трусил! Ты испугался ее больше, чем меня! Ты всегда ее слушаешься, всегда! Она твоя мама, а я что? Так, случайная попутчица?
— Не говори ерунды! — он с силой провел рукой по волосам. — Просто пойми, она моя мать! Я не могу бросить ее одну! У нее никого нет!
— А у тебя кто есть? — Ольга подошла к нему вплотную, глядя ему в глаза. Ее собственные наполнялись слезами обиды и гнева. — Я? Твоя жена? Или ты уже решил, что твоя семья — это она, а я так, помеха?
— Прекрати нести чушь!
— Это не чушь! Посмотри на себя! Ты не мой муж, ты ее послушный сынок! Она сказала «прыгай», ты спрашиваешь «как высоко». Она въехала в мой дом, а ты даже пикнуть не смог! Ты не защитил меня, Леша! Ты не защитил наш дом!
— Что я должен был сделать? Вышвырнуть ее? — его голос сорвался на фальцет. — Ты бессердечная, Ольга! Совсем сердца не имеешь! Требуешь от меня какого-то подвига, а сама только и можешь, что кричать о своих правах!
— Да! Требую! — выкрикнула она, и слезы покатились по ее щекам. — Требую, чтобы мой муж был на моей стороне! Чтобы он говорил со мной, а не решал все за моей спиной! Чтобы в нашем общем доме я не чувствовала себя чужой и униженной!
Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша. Телевизор бубнил что-то веселое, создавая жутковатый контраст с их ссорой.
— Я не знаю, что тебе сказать, — наконец прошептал Алексей, отводя взгляд. — Я не знаю, что делать.
— Вот именно, — с горечью произнесла Ольга. — Ты не знаешь. И пока ты не знаешь, твоя мама здесь хозяйка. А я в своем доме стала гостьей. Подумай, Леша. Подумай, хочешь ли ты жить с мамой или с женой. Потому что так, как сейчас, продолжаться не может. Я не смогу.
Она развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Не на ключ. Но эта дверь стала между ними тяжелой и неподъемной. Она прислушалась. Он не пошел за ней. Он остался в гостиной, в кресле, под треск телевизора.
Ольга села на кровать и закрыла лицо руками. Впервые за эти дни гнев отступил, и его место заняла леденящая душу пустота. Она сказала ему самое страшное. И он не бросился ее утешать. Он остался там, по ту сторону двери. Один. Со своим чувством вины и своим выбором.
Трещина, давшаяшаяся в первый день, теперь прошла через самое сердце их брака. И Ольга с ужасом понимала, что она становится все глубже и шире.
Тишина после ссоры была тяжелой и липкой. Алексей провел ночь в гостиной, на диване. Ольга слышала его шаги, скрип пружин, когда он ворочался. Утром он ушел, не заглядывая в спальню. Стена между ними выросла до самого потолка.
Ольга пыталась жить своей жизнью, укрыться в своей комнате, но чувствовала себя мышью, загнанной в нору, за стенами которой хозяйничает злой и шумный кот.
Вечером, когда она сидела за ноутбуком, пытаясь отвлечься работой, в кармане ее халата завибрировал телефон. Не глядя, она достала его и замерла. На экране горело название чата, которого раньше не было: «Семья». Иконка показывала несколько новых сообщений.
Сердце екнуло. Она никогда не состояла ни в одном семейном чате с родней Алексея. Ее туда добавили без спроса.
Ольга с предчувствием открыла чат. Первое же сообщение бросилось в глаза, как пощечина. Его написала сестра Алексея, Ирина.
Ирина: Оль, только от мамы узнала. Как ты можешь быть такой бессердечной? Выбрасывать свекровь на улицу в ее годы? У нее же здоровье шаткое! У меня двое детей, я ее приютить не могу, а у вас такая большая квартира! Стыдно должно быть!
Сообщение было отправлено час назад. Под ним — ответ мужа. Короткий, уклончивый:
Алексей: Ира, не надо. Все не так.
Следом — голос свекрови, Валентины Петровны. Ольва нажала на play.
Голос Валентины Петровны (сдавленный, полный слез): Оленька, родная, прости меня, старую. Я не хотела тебе жизни мешать. Просто куда мне деваться-то? Алексей — мой единственный сын, моя опора. А ты его против меня настраиваешь…
Ольгу затрясло. Эта фальшивая, театральная скорбь вызывала у нее приступ тошноты. Она видела, как та самая «беспомощная старушка» сегодня утром с силой швырнула в мусорное ведро пакет, так что пластик треснул.
Она попыталась ответить, пальцы дрожали, сбивались.
Ольга: Меня в этот чат не спрашивали. И вас не касается ситуация в моем доме.
Ответ Ирины прилетел мгновенно, словно она ждала.
Ирина: Ага, «мой дом»! Слышали, мам? «Мой дом»! А Леша что? Приживал? Он там прописан? Или тоже гость? Сразу было видно, что ты человек гордый и без сердца. Бедный мой брат.
За ней в чат ворвался кто-то из дядей Алексея, человек, которого Ольга видела раз в жизни.
Дядя Виктор: Молодая еще, учиться тебе жизни у старших. Мать мужа — как родная. Уважать надо. А не права качать.
Ольга отбросила телефон, словно он ужалил. Ее трясло. Это было похоже на нашествие саранчи. Они, не видя ее, не зная обстоятельств, уже вынесли приговор: она — бессердечная стерва, а Валентина Петровна — невинная жертва.
Вдруг звонок в дверь, резкий и настойчивый. Ольга, все еще дрожа, пошла открывать.
На пороге стояла Ирина. За ней маячила тень Валентины Петровны, с выражением мученицы на лице.
— Здравствуй, невестка, — с порога бросила Ирина, проходя в прихожую без приглашения. — Приехала разобраться, что тут у вас творится. Довели маму до слез.
— Выйди, — тихо сказала Ольга. — Уходи из моего дома.
— Твой дом? — Ирина фыркнула, оглядывая прихожую. — Пока моя мама и мой брат здесь, это и мой дом тоже. Имею право проведать родных.
Валентина Петровна прижала платок к глазам.
—Доченька, не надо, уходи. Я все стерплю. Лишь бы вы с братом не ссорились.
Этот спектакль был до тошноты знаком. Алексей, услышав голоса, вышел из гостиной. Он выглядел раздавленным.
— Ира, зачем ты приехала? — устало спросил он.
— А как же? Чтобы посмотреть, как твоя жена мою мать по углам швыряет! — голос Ирины зазвенел на всю квартиру. — Ты что, совсем мужиком перестал быть? Жена командует, а ты молчишь!
— Никто никого не швыряет! — не выдержала Ольга. — Ваша мать самовольно вселилась в квартиру моих родителей! Без моего ведома! И ведет себя как хозяйка!
— А кто она по-твоему? Гостья? — набросилась на нее Ирина. — Она мать твоего мужа! Она имеет полное право здесь жить! А ты, я смотрю, собственнических инстинктов набралась. «Мое, мое, мое!»
— Да! Мое! — закричала Ольга, теряя последнее самообладание. — Потому что я за него платила не годами унижений и манипуляций, а своей жизнью, своим трудом, наконец! Потому что это мои родители оставили мне этот дом! А вы что? Приехали делить?
— Ольга, прекрати! — резко сказал Алексей, пытаясь встать между ними.
— Нет, не прекращу! — ее голос сорвался. Она видела, как он смотрит на нее — не с поддержкой, а с раздражением. Как будто она — источник проблемы, а не его мать, устроившая этот цирк. — Пусть они все уйдут! Сейчас же! И ты… — она ткнула пальцем в Алексея, — если ты сейчас не скажешь им, чей это дом и кто здесь чужая, то уходи и ты!
В наступившей тишине был слышен только прерывистый, явно наигранный плач Валентины Петровны.
Ирина смерила Ольгу презрительным взглядом.
—Ну вот, настоящее лицо показала. Готова и мужа на улицу выгнать. Ладно, мама, поехали ко мне. Понятно, что тут нас не ждали.
Они стали собираться, театрально вздыхая и перешептываясь. Алексей стоял, опустив голову, и смотрел на пол. Он не сказал ни слова в защиту жены. Не попросил мать и сестру остаться. Он просто молчал.
Когда дверь закрылась за ними, в квартире повисла гробовая тишина. Ольга посмотрела на мужа. Он не смотрел на нее.
— Ты понял теперь? — прошептала она. — Ты понял, против кого ты должен был быть?
Он молча развернулся и ушел обратно в гостиную.
Ольга осталась одна посреди прихожей, в полной тишине, разорванной в клочья этим скандалом. Она проиграла этот раунд. Публично и унизительно. Но впервые за эти дни в ней, сквозь обиду и ярость, начала прорастать холодная, стальная решимость. Если они играют грязно, значит, и ей придется снять перчатки.
Тишина после отъезда Ирины и свекрови была звенящей и пустой. Алексей заперся в гостиной. Ольга слышала, как он включил телевизор на полную громкость, заглушая собственные мысли. Стена между ними стала монолитной.
Ольга стояла в центре спальни и медленно осматривалась. Ее взгляд скользнул по книжной полке, где чужие тома вытеснили любимые мамины книги. По ковру, на котором отпечатались следы от ножек тяжелого чемодана Валентины Петровны. По воздуху, который, казалось, навсегда пропитался запахом ее духов и лекарственных трав.
Она подошла к окну и смотрела на темнеющий город. Слез уже не было. Была холодная, каменная пустота. И злость. Не яростная, кричащая, как раньше, а тихая, выверенная, словно отточенный клинок. Она поняла, что криками и скандалами ничего не добьется. Муж не станет ей опорой. Его родня видит в ней лишь помеху. Значит, оставалось одно — закон.
На следующее утро, дождавшись, когда Алексей уйдет на работу, а свекровь устроится в гостиной смотреть сериалы, Ольга надела простое темное платье, собрала волосы в тугой узел и, не говоря ни слова, вышла из дома.
Она шла по улице, не видя прохожих, повторяя про себя то, что хотела спросить. Ей нужно было услышать это от профессионала. Не от подруг, не из интернета. Из уст человека, который знает силу бумаг с печатями.
Контора юриста находилась в старом здании в центре города. Небольшой кабинет, пахнущий бумагой и кофе. Молодой мужчина в очках, представившийся Артем Сергеевич, выслушал ее внимательно, не перебивая. Ольга, стараясь говорить четко, но чувствуя, как подкатывает ком к горлу, изложила суть: ее квартира, подаренная родителями, самовольное вселение свекрови, продажа той своей жилплощади, давление, скандалы.
— Понятно, — юрист откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. — Ситуация, к сожалению, частая. Давайте по порядку. Право собственности на квартиру оформлено на вас? Дарственная заверена у нотариуса?
— Да, — кивнула Ольга. — Только на меня.
— Хорошо. Это главное. Теперь о вашей свекрови. Она зарегистрирована у вас? Поставлена на учет в паспортном столе?
— Нет! Конечно, нет! Она просто приехала и живет.
— Отлично. Это упрощает дело. — Артем Сергеевич взял с стола ручку и начал неспешно ею вертеть. — По закону, право собственности — это полное владение, пользование и распоряжение своим имуществом. Никто не может лишить вас этого права или помешать вам его осуществлять. Проживание в жилом помещении без согласия собственника является самоуправством.
Ольга слушала, затаив дыхание. Каждое слово было глотком чистого воздуха.
— Но… она же мать моего мужа, — осторожно произнесла Ольга. — Она говорит, что дети обязаны содержать престарелых родителей.
— Обязаны, это верно, — кивнул юрист. — Но эта обязанность заключается в материальной поддержке, если родители нетрудоспособны и нуждаются. Она не означает автоматического права вселиться в вашу квартиру и диктовать там свои правила. Ваш муж, как сын, может предоставить ей жилье. Но только свое. Не ваше. Если у него в собственности есть доля — другое дело. Но вы говорите, что ее нет.
— Нет, — уверенно сказала Ольга. — Ее нет.
— Тогда ваша свекровь нарушает ваши права как собственника. Вы имеете полное право потребовать, чтобы она покинула жилое помещение. Если она откажется, вы можете обращаться в суд с иском о выселении. И суд, с учетом предоставленных документов, почти наверняка встанет на вашу сторону.
Ольга молчала, переваривая услышанное. В ее голове, наконец, выстроилась четкая, ясная картина. Она не была бессердечной стервой. Она была хозяйкой, которую незаконно лишили ее права. Это знание давало ей невероятную силу.
— А что делать с мужем? — тихо спросила она. — Он… он на ее стороне.
Юрист вздохнул, снял очки и протер линзы.
— Это уже вопрос не юридический, а семейный. Закон может помочь вам выдворить непрошеную гостью. Но заставить вашего мужа быть на вашей стороне… увы, нет. Вам придется решать это самой.
Ольга вышла из кабинета юриста, сжимая в руке визитку и листок с пометками. Солнце слепило глаза. Она шла по улице, и с каждым шагом чувствовала, как тяжелый камень сваливается с души. Теперь она знала. Она была не жертвой, не заложницей обстоятельств. Она была собственницей. И у нее были законные рычаги, чтобы вернуть себе свой дом.
Она зашла в тихое кафе, заказала крепкий кофе и, глядя на темнеющую за окном реку, начала обдумывать свой следующий шаг. Просто выгнать свекровь было мало. Нужно было сделать это так, чтобы это стало ее окончательной и безоговорочной капитуляцией. И чтобы Алексей наконец понял, с кем он связал жизнь. С послушной дочерью или с женщиной, которая знает, чего стоит.
Неделя пролетела в зловещем, напряженном затишье. Валентина Петровна, почуяв неладное, вела себя чуть тише, но ее присутствие по-прежнему витало в каждом углу, как тяжелый запах. Алексей стал тенью — приходил поздно, почти не разговаривал, ночь проводил на диване в гостиной. Ольга не пыталась его вернуть. Ее тишина была не покорностью, а сосредоточенностью хищника перед решающим броском.
Она подготовила все тщательно, как советовал юрист. Дубликаты документов. Распечатанные выдержки из законов. И главное — официальное заявление, которое она должна была вручить лично.
Она выбрала вечер субботы. Алексей был дома, свекровь, как обычно, восседала в гостиной перед телевизором, ворча на ведущих новостей. Ольга вышла из спальни. Она была одета в строгую темную блузку и брюки. В руках она держала папку с бумагами. Лицо ее было спокойным, почти каменным.
Она вошла в гостиную и выключила телевизор пультом. В комнате повисла оглушительная тишина.
— Что это значит? — фыркнула Валентина Петровна, смотря на нее с возмущением. — Я смотрю передачу!
— Телевизор больше не понадобится, — тихо, но очень четко сказала Ольга. Она повернулась к Алексею, который насторожился в своем кресле. — Леша, это касается и тебя. Подойди, сядь.
Он медленно, с неохотой поднялся и сел на край дивана, рядом с матерью. Его лицо выражало усталое раздражение.
— Оль, опять что-то началось? Хватит уже театра.
— Это не театр, — парировала Ольга. Она открыла папку и достала несколько листов. — Это последний акт нашей семейной комедии. Я была у юриста.
По лицам обоих пробежала судорога. Валентина Петровна выпрямилась, ее глаза сузились. Алексей побледнел.
— Юриста? — с презрением протянула свекровь. — И что он тебе наговорил? Что я незаконно здесь нахожусь? Так знай, я мать!
— Вы находитесь в моей квартире без моего согласия, — ровным, безразличным голосом, словно зачитывая протокол, продолжила Ольга. — Это квалифицируется как самоуправство. Право собственности, согласно Гражданскому кодексу, включает в себя владение, пользование и распоряжение имуществом. Вы нарушаете все три пункта. У меня на руках документы, подтверждающие, что квартира является моей единоличной собственностью.
Она положила один лист на журнальный столик перед ними.
— Это копия дарственной. Вот выдержки из законов. Можете почитать.
Алексей потянулся к бумагам, но Валентина Петровна резко хлопнула его по руке.
— Не смей! Какие еще бумажки! Ты мой сын! Ты должен меня защитить от этой… этой стервы!
Ольга не отреагировала на оскорбление. Она достала следующий лист — официальное, напечатанное на бланке заявление.
— Это заявление в суд, — сказала она, и ее голос впервые зазвенел сталью. — С исковым требованием о выселении вас, Валентина Петровна, из моего жилого помещения. Оно будет подано в понедельник, в девять утра. Если, конечно, вы не выполните мое законное требование до этого времени.
Комната замерла. Валентина Петровна смотрела на бумагу с таким ужасом, будто это был смертный приговор. Алексей вскочил с дивана.
— Ольга! Ты с ума сошла! Подавать в суд на мою мать?!
— А что ты предложил? — холодно спросила она, глядя на него впервые за много дней прямым, открытым взглядом. — Ты предложил терпеть. Молчать. Смириться. Ты не предложил ни одного решения, кроме моего унижения. Так что теперь я решаю сама. И мое решение — это закон.
— Но она же моя мать! — закричал он, и в его голосе слышались отчаяние и бессилие. — Куда я ее дену?!
— Это твои проблемы, Алексей, — беспристрастно ответила Ольга. — Ты привез ее сюда, ты и решай. Сними ей комнату, квартиру, отвези к Ирине. Мне все равно. Она не должна быть здесь.
Валентина Петровна вдруг зашлась в истерическом плаче. Она схватилась за сердце.
— А-а-а-й! Сердце! Мне плохо! Ты убиваешь меня, невестка! На старости лет на улицу выгоняют! Сынок, родной, защити!
Но на этот раз ее спектакль не подействовал. Ольга стояла не шелохнувшись, с заявлением в руке, как судья с весами правосудия.
— Не поможет, — сказала она тихо. — Ни сердце, ни слезы. Только чемоданы. До воскресенья, до восьми вечера. Если вас здесь не будет, я порву это заявление. Если будете — поезжайте в суд. Там и расскажете судье про свое больное сердце и неблагодарных детей.
Она положила заявление на стол рядом с копией дарственной.
— Все. Я сказала все, что хотела.
Она развернулась и пошла к выходу. Сзади раздался душераздирающий вопль свекрови и сдавленное рыдание Алексея. Ольга не обернулась. Она закрыла за собой дверь в гостиную и прислонилась к ней спиной. Внутри все дрожало от напряжения, но на лице была лишь усталая пустота.
Она сделала свою ставку. Теперь очередь была за ними. За ее мужем, который должен был наконец сделать выбор. И впервые за весь этот кошмар она была абсолютно спокойна. Потому что знала — какой бы выбор он ни сделал, ее жизнь уже никогда не будет прежней.
Воскресный день тянулся мучительно медленно. Ольга сидела в своей комнате, прислушиваясь к каждому звуку за дверью. Из гостиной доносились приглушенные голоса, скрип открывающихся шкафов, тяжелые шаги. Шла упаковка.
Она не выходила. Не хотела давать им повода для новых слезных сцен или упреков. Ее ультиматум висел в воздухе, и теперь от них зависело, последует ли за ним грохот судебных дверей.
К семи вечера звуки затихли. Ольга сидела на кровати, вцепившись пальцами в край матраса. Сердце стучало где-то в горле. Вдруг скрипнула дверь в прихожей, послышались шаги Алексея. Он остановился перед ее дверью. Не постучал.
— Они уезжают, — прозвучал его голос, глухой и бесцветный. — Я… я отвезу маму к Ирине. Временно.
Ольга не ответила. Она слышала, как он отошел, как зазвенели ключи, как захлопнулась дверь в родительскую спальню. Потом — звук катящихся по полу чемоданов, приглушенные всхлипывания свекрови, скрежет застегиваемых молний.
Наконец, наступила тишина. Абсолютная, оглушительная. Потом снова шаги Алексея. Он снова подошел к ее двери.
— Оль… — он сделал паузу, будто подбирал слова. — Они уехали. Всё.
Ольга медленно поднялась, подошла к двери и открыла ее. Он стоял на пороге, постаревший на десять лет. Глаза опухшие, плечи ссутулены.
— Я… я поеду, помогу им устроиться, — пробормотал он, не глядя на нее.
Ольга молча обошла его и вышла в коридор. Прихожая была пуста. Дверь в спальню родителей была приоткрыта. Она заглянула внутрь. Комната была пустой. Кровать застелена старым покрывалом, вещи в шкафу разобраны. Лишь легкий запах духов еще висел в воздухе, как призрак.
Она обернулась к Алексею, который стоял посреди гостиной, беспомощный и потерянный.
— Я могла бороться с ней, — тихо начала Ольга, и ее голос прозвучал непривычно громко в этой тишине. — Я была готова бороться до конца, если бы ты был со мной. Если бы ты сказал: «Ольга, это наш дом, и мы решаем вместе». Но ты выбрал сторону. Ты был не со мной, а против меня.
Он поднял на нее глаза, и в них было отчаяние.
— Я не был против тебя! Я просто не знал, что делать! Она же моя мать!
— И я твоя жена! — голос Ольги дрогнул, но она взяла себя в руки. — Ты должен был защищать наш брак, нашу семью. А ты защищал только ее. Ты позволил ей растоптать все, что у нас было. Ты наблюдал, как я становлюсь чужой в собственном доме, и единственное, что ты мог сказать — «потерпи».
— А что я еще мог сделать? — его голос сорвался на крик. — Выбросить ее?
— Да! — выдохнула Ольга. — Если бы это было необходимо для спасения нашей семьи — да! Но ты даже не попытался найти другой выход. Ты просто сдался. И в этот момент наш брак кончился, Леша. Он треснул, и склеить его уже не получится.
Он смотрел на нее, и постепенно до него стало доходить. Доходить окончательно. Это был не просто скандал. Это был приговор.
— Так что же… ты хочешь, чтобы я ушел? — прошептал он.
— Я не знаю, — честно ответила Ольга. Она чувствовала страшную усталость. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть, как ты стоял и молчал, когда она и твоя сетра травили меня. Как ты предал меня. Уходи сейчас. Поживи у Ирины, у мамы. Подумай. Пойми, чего ты хочешь. А я… я останусь здесь. Одна. В своем доме.
Он медленно кивнул, словно не в силах вымолвить ни слова. Потом развернулся, дошел до прихожей, надел куртку. Он не взял с собой вещи. Только ключи от машины.
— Оль… прости, — хрипло бросил он, не оборачиваясь.
Она не ответила. Прозвучал щелчок замка.
Ольга осталась стоять посреди гостиной. Тишина обволакивала ее, наконец-то своя, не нарушаемая чужими голосами. Она подошла к окну и увидела, как внизу Алексей садится в машину и медленно отъезжает.
Она выиграла эту войну. Вернула свой дом. Но на душе не было ни радости, ни торжества. Лишь горький осадок и ощущение огромной, непоправимой потери.
На следующий день она вызвала мастера и поменяла замок на входной двери. Скрип нового ключа был другим. Четким, твердым, без предательского скрипа прошлого. Она повернула его, вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Дверь в свою новую, одинокую жизнь. Дверь в свою крепость, которую она отстояла ценой своего брака.
Она осталась одна. Но впервые за долгое время она была дома.
