— Нет, мам, она ещё не пришла. Сказал же, задерживается. Да, конечно, я поел. Твой суп. Очень вкусно, как всегда.
Андрей стоял у окна, спиной к двери, и говорил в трубку приглушённым, заговорщицким тоном. Он не слышал, как в замке провернулся ключ. Не заметил, как вошла Ирина и бесшумно прикрыла за собой дверь. Она замерла в коридоре, превратившись в слух. Каждое его слово отдавалось в висках глухим, раздражающим эхом.
— Почему задерживается? Работа, мам. Что ещё? Нет, я не думаю, что она специально. Просто… устаёт. Да, я поговорю. Обязательно. Всё, целую.
Он нажал отбой и с тяжелым вздохом повернулся. Увидев Ирину, он вздрогнул. На его лице промелькнула тень вины, тут же сменившаяся привычной обороной — лёгкой надменностью.
— А, ты уже здесь. А я не слышал.
— Я заметила, — голос Ирины был ровным, почти безжизненным. — Ты был занят. Докладывал обстановку главнокомандующему.
Андрей нахмурился. Он ненавидел её иронию. Она ранила его сильнее, чем прямые упрёки.
— Не начинай, Ир. Я просто разговаривал с мамой.
— Я слышала. «Твой суп», «обязательно поговорю». О чём ты собираешься со мной говорить, Андрей? О том, что я опять плохая, потому что посмела задержаться на работе, которая оплачивает «твой суп»?
Она скинула туфли и прошла на кухню. На плите сиротливо стояла кастрюля. Рядом — тарелка с недоеденным хлебом. Андрей поплёлся за ней, как побитая собака, которая вот-вот огрызнётся.
— Моя мама просто волнуется за меня. За нас. Она хочет, чтобы у нас всё было хорошо.
— У «вас» — это у кого? — Ирина резко обернулась. — У тебя и у неё? Или в этом «вы» есть место и для меня? Потому что в последнее время я чувствую себя здесь мебелью. И то, только той, которую одобрила Светлана Игоревна.
— Прекрати! — он повысил голос. — Ты вечно всем недовольна! Что тебе опять не так? Я поел суп, который привезла мама. Это преступление?
— Нет. Преступление — это то, что в тридцать четыре года ты не можешь принять ни одного решения, не посоветовавшись с ней. Мы живём вместе три года. Но по факту я живу с тобой и с твоей мамой. Я устала быть третьей лишней в вашем идеальном союзе.
Он смотрел на неё, и в его взгляде была обида. Детская, искренняя обида мальчика, у которого пытаются отобрать любимую игрушку. Он действительно не понимал. Не понимал, что её терпение истончилось до предела, превратившись в звенящую, натянутую струну. Ещё одно прикосновение — и она лопнет.
Эта струна звенела уже давно. Просто раньше звук был тише.
Пару месяцев назад они сидели за столом в этой же самой кухне. В гостях была Светлана Игоревна. Она приехала без предупреждения, как делала всегда, с баулами домашней еды, будто её сын и Ирина голодали в осаждённой крепости.
Она сидела во главе стола, на «своём» месте, и вела допрос с пристрастием, маскируя его под светскую беседу.
— Ирочка, а что это у тебя картошечка как-то потемнела? Маслица, что ли, жалеешь? Андрюшенька любит, чтобы пожирнее. У него желудок слабый, ему сухомятку нельзя.
Ирина сжала вилку, но улыбнулась.
— Масла достаточно, Светлана Игоревна. Это сорт такой.
— А-а-а, сорт, — понимающе протянула свекровь и тут же переключилась. — Андрюш, а ты свитер-то новый надел, что я тебе дарила? Нет? А почему? Он тебе так к лицу. Не то что эта… кофта серая. Унылая какая-то. Ирочка, ты бы следила, чтобы муж выглядел солидно. Он же у тебя консультант. Представительный мужчина.
Андрей лишь неловко улыбался и пожимал плечами, бормоча что-то невразумительное. Он не видел в словах матери ничего оскорбительного. Это была просто забота. Гипертрофированная, удушающая, но забота.
Апогеем вечера стал десерт. Ирина испекла свой фирменный яблочный пирог. Она потратила на него полтора часа после работы, надеясь хоть чем-то заслужить одобрение.
Светлана Игоревна ковырнула пирог вилочкой, поднесла ко рту крошечный кусочек, пожевала с видом винного сомелье, дегустирующего редкий сорт.
— Суховато, — вынесла она вердикт. — И корицы много. Андрюшенька корицу не любит. У него на неё… изжога. Вот я в следующий раз привезу свою шарлотку. Тает во рту. Помнишь, сынок?
И Андрей, уплетая за обе щеки Иринин пирог, согласно кивал:
— Да, мам, помню. Твоя шарлотка — это нечто.
В тот вечер, когда за свекровью закрылась дверь, Ирина впервые заплакала от бессилия. Она билась о стену непонимания и инфантилизма. Андрей обнимал её, гладил по волосам и говорил:
— Ну, чего ты? Мама не со зла. Она просто любит меня. Она хочет как лучше.
Он так и не понял, что этим «как лучше» она методично, день за днём, разрушала их отношения, выставляя Ирину никчёмной и неумелой хозяйкой, недостойной её драгоценного сына.
На следующий день после ссоры из-за супа в квартире повисла ледяная тишина. Они передвигались по комнатам, как два призрака, стараясь не пересекаться. Ирина решила, что ей нужно что-то поменять. Начать с малого. Хотя бы переставить мебель в гостиной, чтобы создать иллюзию своего пространства.
Она потратила полдня, двигая тяжеленный диван, который достался им вместе с квартирой. Поставила его к другой стене, развернула кресло, перевесила картину. Комната сразу стала светлее и просторнее. Когда вернулся Андрей, она ждала его реакции с затаённой надеждой.
Он вошёл, обвёл комнату мутным взглядом и застыл.
— А это что?
— Я решила немного освежить обстановку, — с энтузиазмом начала она. — Смотри, как стало больше места!
— Места? — он недоумённо потёр затылок. — А зачем?
— Как зачем? Чтобы было уютнее. Просторнее.
Андрей достал телефон. Его пальцы забегали по экрану. Ирина похолодела.
— Ты кому?
— Маме. Нужно посоветоваться. Она лучше разбирается в таких вещах. Она говорила, что этот диван должен стоять у той стены. Там какая-то правильная энергия.
Ирина смотрела на него и не верила своим ушам. Энергия. Мама. Диван. Это был какой-то сюрреалистический театр абсурда.
— Андрей, тебе тридцать четыре года. Какая энергия? Какая мама? Это наша квартира!
— Это мамина квартира! — отрезал он. — И она попросила ничего здесь не трогать без её ведома. Верни всё как было. Пожалуйста.
Слово «пожалуйста» прозвучало как приказ. Ирина смотрела на него, на этого высокого, взрослого мужчину, который боялся ослушаться маму в вопросе перестановки дивана, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Та самая струна. Она не просто звенела — она с оглушительным треском лопнула.
Она ничего не сказала. Молча развернулась и ушла в спальню. Она не стала двигать диван обратно. Она просто села на кровать и уставилась в стену. Впервые за три года решение пришло к ней с абсолютной, кристальной ясностью. Бежать.
— Ты живёшь в её квартире, с её сыном, по её правилам. Ты там кто? Прислуга? Горничная? Инкубатор для будущих внуков, которого ещё нужно утвердить на семейном совете?
Катя, её единственная близкая подруга, не стеснялась в выражениях. Они сидели в маленьком уютном кафе после работы. Ирина механически мешала ложечкой остывший капучино и рассказывала про диван. Катя слушала, нахмурив брови, а потом выдала свой безжалостный вердикт.
— Он не изменится, Ир. Такие мальчики не меняются. Их либо забирает под крыло другая «мамочка», ещё более властная, либо они до седых волос держатся за мамину юбку. Третьего не дано.
— Но я люблю его, — тихо сказала Ирина, сама удивляясь своим словам. Любит ли? Или это просто привычка, страх одиночества, вбитая в голову программа «у всех должны быть отношения»?
— Любишь? — Катя скептически хмыкнула. — Ты любишь образ, который сама себе нарисовала. Сильного, надёжного мужчину. А живёшь с его бледной копией, управляемой дистанционно с помощью телефона. Ты чего ждёшь? Что однажды он проснётся и скажет: «Мама, спасибо за всё, но дальше я сам»? Не скажет. Потому что ему удобно. Его кормят, обстирывают, решают за него все проблемы. А ты — просто бесплатное приложение. Секс, уборка и иллюзия семьи.
Катины слова были жестокими, но справедливыми. Они били по самым больным точкам, срывая пластыри с незаживающих ран.
— Что мне делать? — прошептала Ирина.
— Собирать вещи. Чем быстрее, тем лучше. Будет больно, страшно, одиноко. Но это как операция. Лучше один раз отрезать, чем всю жизнь мучиться от гангрены. У тебя есть куда идти?
Ирина покачала головой. Родители жили в другом городе. Снимать квартиру одной было дорого.
— Ничего, — Катя решительно накрыла её руку своей. — На первое время переедешь ко мне. У меня тесно, но не в обиде. А там найдём что-нибудь. Главное — сделать первый шаг. Решиться.
Они просидели в кафе до самого закрытия. И когда Ирина вышла на прохладную улицу, она впервые за долгое время почувствовала не отчаяние, а лёгкость. Решение, принятое после истории с диваном, окрепло и превратилось в чёткий план действий.
Финальная битва произошла через два дня. Без криков и битья посуды. Она была тихой и оттого ещё более страшной.
Андрей, подстрекаемый матерью, которая почувствовала неладное в его голосе по телефону, решил «серьёзно поговорить». Он подсел к Ирине, которая читала книгу в спальне (диван в гостиной так и стоял у «неправильной» стены).
Он начал издалека. О том, что они разные люди. Что у них разные взгляды на жизнь. Что он не чувствует с её стороны понимания и поддержки. Весь этот текст был явно заучен. Он говорил словами своей матери.
Ирина слушала молча, не перебивая. Она дала ему выговориться. Когда он иссяк, она спокойно закрыла книгу.
— Ты закончил?
Он кивнул, ожидая слёз, уговоров, скандала.
— Хорошо. Я всё поняла.
И тут он, видимо, решил нанести решающий удар. Тот, который должен был поставить её на место, сломать, заставить молить о прощении. Он посмотрел на неё с холодной отстранённостью и произнёс фразу, которую, очевидно, репетировал.
— Мама права. Мы не можем быть вместе. Я думаю, тебе лучше уйти. Так что… пакуй чемоданы и освобождай жильё.
Он ожидал чего угодно, но только не её реакции. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни боли, ни страха. Только ледяная усталость и что-то похожее на жалость.
— Хорошо, — повторила она.
Он растерялся. Сценарий пошёл не по плану.
— Что «хорошо»?
— Я соберу вещи. Завтра же.
Она встала, подошла к шкафу и достала большую дорожную сумку. Раскрыла её на кровати. Это простое действие произвело на Андрея эффект разорвавшейся бомбы. Он смотрел на неё, на пустую сумку, и в его глазах наконец-то промелькнул испуг. Не страх потерять её, а страх остаться одному. Страх перед необходимостью самому решать, где должен стоять диван.
Следующие два дня превратились в странный, молчаливый ритуал. Ирина методично складывала свои вещи. Книги, одежду, косметику, какие-то милые безделушки, которые когда-то создавали уют. Она действовала как автомат, без эмоций, отгородившись от всего мира невидимой стеной.
Андрей ходил вокруг неё кругами, как растерянный пёс. Он пытался заговорить, что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Его мир рушился. Мама по телефону давала инструкции («не поддавайся на провокации», «она попугается и успокоится»), но впервые её магия не действовала. Он видел, что Ирина не пугает. Она уходит. По-настоящему.
В последний вечер, когда почти всё было собрано, он не выдержал.
— Ир… может, не надо? Может, мы… поговорим?
Она обернулась. Сумки и коробки стояли у двери, готовые к отправке в новую жизнь.
— Мы уже поговорили, Андрей. Ты всё сказал.
Она застегнула последнюю сумку. Взяла свою куртку. В квартире было тихо. Слишком тихо.
Ирина вышла на лестничную клетку, не оборачиваясь. Она знала, что если обернётся, то может не уйти. Она вызвала лифт, дождалась его, вошла в кабину. Двери закрылись, отрезая её от прошлого.
На улице было свежо. Она вдохнула полной грудью. Свобода. Пугающая, неизвестная, но свобода. Она достала телефон, чтобы вызвать такси до Катиной квартиры. И в этот момент экран засветился. «Неизвестный номер».
Сердце пропустило удар. Она колебалась секунду, но всё же нажала на кнопку ответа.
— Алло?
В трубке была тишина. А потом раздался тихий, вкрадчивый мужской голос. Слегка искажённый, незнакомый.
— Ты думаешь, так просто уйти от нашей семьи? — произнёс голос. — Игра только начинается.
Короткие гудки. Ирина застыла посреди улицы, сжимая в руке телефон. Холодный липкий страх пополз по её спине. Это был не голос Андрея…
Холод от телефона, казалось, проник под кожу, добравшись до самых костей. На несколько секунд Ирина застыла на месте, превратившись в соляной столп посреди шумного вечернего города. «Игра только начинается». Чья игра? Кто это был? Голос был незнакомый, мужской, с неприятными шипящими нотками.
Первым инстинктивным желанием было набрать номер Андрея и всё ему высказать. Но она остановила себя. Что она ему скажет? «Твоя семья мне угрожает?» Он ответит, что она всё выдумала. Что это нервы. А потом доложит маме, и та скажет, что Ирочка совсем с катушек съехала, придумывает себе врагов. Нет. Звонить ему — значит снова шагнуть в ту клетку, из которой она только что выбралась.
Она с силой сжала телефон в руке, заставив себя сделать шаг, потом ещё один. Такси уже ждало у обочины. Она села в машину, назвала Катин адрес и всю дорогу смотрела в окно, на пролетающие мимо огни. Страх не уходил, он притаился где-то в солнечном сплетении, но поверх него медленно, но верно нарастало другое чувство — холодная, звенящая ярость. Они решили её напугать. Они думали, что она, как побитый щенок, приползёт обратно, поджав хвост.
Катя встретила её на пороге с объятиями и бокалом вина. Она не задавала лишних вопросов, просто помогла затащить сумки, показала, где можно расположиться, и дала ей время прийти в себя.
— Ты выглядишь так, будто войну пережила, — сказала она, когда они устроились на маленькой кухне.
— Война, кажется, только объявлена, — ответила Ирина и рассказала про звонок.
Катя нахмурилась.
— Похоже на дешёвый театр. Светка Игоревна решила подключить тяжёлую артиллерию? Наняла актёра из местного ТЮЗа?
— Я не знаю. Но это было мерзко.
— Конечно, мерзко. Это их стиль. Запомни, Ир, сейчас главное — не реагировать. Полный игнор. Они питаются твоими эмоциями. Лиши их этой еды. Блокируй номера, не отвечай на сообщения с незнакомых телефонов. Живи свою жизнь.
И Ирина решила последовать этому совету. В тот же вечер она внесла в чёрный список два номера: «Андрей» и «Светлана Игоревна». Она почувствовала огромное облегчение, будто сбросила с плеч тяжёлый, грязный мешок.
Первые дни были самыми сложными. Она просыпалась в чужой квартире и не сразу понимала, где находится. Привычка тянуться к телефону, чтобы проверить, не звонил ли Андрей, была почти неистребимой. Но она держалась. Катя была рядом — поддерживала, отвлекала, заставляла смеяться. Они вместе искали объявления о съёме квартир, строили планы, и постепенно Ирина начала дышать свободнее.
А потом началось. Сначала Андрей попытался пробиться через мессенджеры. Сообщения приходили с аккаунтов общих знакомых. «Ира, прости. Я был неправ. Давай поговорим». «Я скучаю». «Мама очень переживает». Ирина молча блокировала и эти контакты.
Через неделю он подкараулил её у работы. Он выглядел похудевшим и осунувшимся. В руках он держал букет — три чахлые розы.
— Ир, постой.
Она остановилась, но не подошла ближе.
— Что тебе нужно, Андрей?
— Я… я хотел извиниться. Я дурак. Возвращайся.
— Зачем? Чтобы ты снова советовался с мамой, куда поставить диван? Чтобы я снова ела суп с упрёками? Нет, спасибо.
— Я всё понял! Я поговорю с ней. Всё будет по-другому!
Ирина горько усмехнулась.
— Не будет, Андрей. Ничего не будет по-другому. Потому что ты не хочешь, чтобы было по-другому. Тебе удобно. Прощай.
Она развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Она слышала, как он что-то кричал ей вслед, но не разбирала слов.
Следующий удар нанесла Светлана Игоревна. Она позвонила Кате.
— Катенька, здравствуйте. Это мама Андрея. Вы не могли бы передать Ирочке, что мы её очень ждём? Мальчик совсем извёлся, ничего не ест. Она же взрослая женщина, должна понимать, что нельзя так рубить с плеча.
— Светлана Игоревна, — ледяным тоном ответила Катя. — Ирина тоже взрослая женщина. И она приняла решение. Если ваш мальчик не ест, возможно, вам стоит приготовить ему вашу фирменную шарлотку? Говорят, она тает во рту.
После этого Катя тоже заблокировала её номер.
Ирина нашла квартиру. Маленькую, но свою. Однокомнатную студию на окраине города, но с большими окнами и видом на парк. Она сама купила мебель, сама её расставила. Повесила на стены свои картины. И когда она впервые заварила себе кофе на своей собственной кухне, она поняла, что такое счастье. Это тишина. Тишина, которую никто не нарушит непрошеным звонком или упрёком.
Прошло ещё два месяца. Андрей и его мама исчезли с её радаров. Казалось, они смирились. Тот странный звонок больше не повторялся, и Ирина почти забыла о нём, списав на дурную выходку.
Однажды, в субботу, она зашла в большой торговый центр за продуктами. Проходя мимо фудкорта, она случайно бросила взгляд на один из столиков и замерла. Там сидела Светлана Игоревна. А напротив неё — мужчина средних лет с неприятным, одутловатым лицом. Свекровь что-то эмоционально ему говорила, жестикулируя, а он слушал и кивал. И вдруг он заговорил. Ирина не слышала слов, но она узнала голос. Тот самый. С шипящими, вкрадчивыми нотками.
Всё встало на свои места. Не было никакой мафии, никакой «игры». Была просто жалкая, убогая попытка запугать её, наняв какого-то знакомого или дальнего родственника. Вся эта показная драма была лишь очередной постановкой в их семейном театре.
Ирина почувствовала не страх и не злость. Она почувствовала острую, всепоглощающую брезгливость. Она молча развернулась и пошла к выходу.
Последний раз она увидела Андрея через полгода. Совершенно случайно, на улице. Он шёл под руку с мамой. На нём был тот самый свитер, который она ему дарила, — «неунылого» цвета. Он поправился, округлился. Взгляд у него был потухший, безразличный. Он увидел Ирину, их глаза встретились на долю секунды. В его взгляде промелькнуло что-то — то ли сожаление, то ли зависть. А может, ей просто показалось. Он тут же отвёл глаза и что-то сказал маме. Светлана Игоревна посмотрела в сторону Ирины с выражением полного триумфа. Она победила. Она вернула своего мальчика.
Ирина улыбнулась. Не им — себе. Она прошла мимо, не сбавляя шага, к своей машине, к своей тихой квартире, к своей свободной жизни. Игра действительно закончилась. Только проиграли в ней совсем не те, на кого ставила Светлана Игоревна.
Прошло три года. Ирина построила новую жизнь — тихую, размеренную, свою. Квартира с видом на парк, любимая работа, подруга, которая стала сестрой. Иногда вспоминала прошлое, но как о далёком кошмаре, который давно закончился. Пока однажды в почтовом ящике не оказался простой белый конверт без обратного адреса. Внутри — фотография. Она на лестнице своего дома, сделанная снизу, под неестественным углом. На обороте, чётким, знакомым по школьным тетрадям Андрея почерком: «Ты думала, что сбежала? Мы всегда рядом»
